Андрей Ерпылев - Мавзолей для братка
Те, кто застал «развитой социализм», легко вспомнят подобные серии в журнале «Крокодил» и ему подобных средствах наглядной агитации. Грехопадение советского юноши, сиречь «молодого строителя коммунизма»: буржуинские джинсы и прическа до плеч, портвейн и гитара, в компании таких же лоботрясов, фарцовка импортными шмотками, а далее – в зависимости от того, что обличалось в данный момент. Если «безродный космополитизм» – получение пачечки долларов от дьявола-искусителя в образе коварного иностранца в неизбежном галстуке-бабочке и неминуемая кара в виде недремлющего КГБ с лицом коллективного Ильи Муромца (правда, без бороды). Если пьянство – синий нос, заплывшие глаза и Зеленый Змий в обнимку (варианты: огромная бутылка водки или набивший оскомину зеленый черт с трезубцем), если тунеядство – подметание улицы под зорким контролем сурового милиционера Добрыни Никитича…
Тут было примерно то же, лишь грехи и добродетели присутствовали в их истинном толковании. Ветреная красотка, сходство с Жанной у которой исчерпывалось лишь рыжими волосами (причем эротизм ограничивался чуть оголенным плечиком и кончиком босой ножки, едва виднеющимся из-под юбки), убийство на дуэли более удачливого соперника, падающего пронзенным шпагой с таким кротким выражением лица, что хотелось задушить негодяя д’Арталетта на месте… Кстати, его собственное лицо, по мере падения в пучину безнравственности, приобретало все более демонические черты, странным образом не теряя сходства с оригиналом. Ничего не попишешь – Малыш Клюэ оказался настоящим гением портрета. Вернее – шаржа. Этакими Кукрыниксами[29] средневековья в одном лице. Жаль, что его работы так мало известны в современном мире.
А далее – по нарастающей.
Алхимическая лаборатория в подвале, вызывание Князя Тьмы путем сжигания живых крыс и змей над пентаграммой, насылание порчи на ангелоподобных горожан, разбрасыванием на их головы некоего магического порошка, злоумышление против Высочайшей Особы… Нам, воспитанным на конкретных категориях, трудно поверить, что такие материи можно отразить в виде различных аллегорий, но Клюэ – кровь от крови, плоть от плоти этого мира – справился с задачей на отлично, и д’Арталетт, коронующий жабу, выглядел особенно отталкивающе.
Венцом раннего предшественника комиксов была, конечно, сцена аутодафе, где крылатый монстр самого устрашающего вида в облаке дыма утаскивал отпетого грешника куда-то ввысь, на глазах перепуганной толпы, почему-то сплошь вооруженной крестами. Вознесение «проклятого колдуна» как-то не вязалось с адскими происками, но не изображать же демона в облике шахтера-стахановца, молниеносно закапывающегося в землю? Достаточно того, что чудище никак не походило на ангела. Тут уж живописец постарался на славу и предвосхитил творцов ужастиков.
– Сильно, – сообщил Георгий хозяину, отрываясь от созерцания собственной иллюстрированной истории, имеющей с оригиналом столь же мало общего, что и большинство жизнеописаний, не говоря уже о мемуарах. – Я бы сказал, гениально. Странно, что за мной не бежали от самых Сен-Антуанских ворот, забрасывая тухлыми овощами.
– Увы, – развел руками мэтр Безар. – Парижане нелюбопытны. Большая часть из них предпочитает смотреть под ноги, чтобы не пропустить в грязи потерянный кем-то стертый лиард, чем любоваться закатом или величественным Нотр-Дам-де-Пари. А этим лубкам они предпочитают контрабандные итальянские поделки с грехами Марии Магдалины, где та изображена весьма реалистично, или голландские сатирические листки на Филиппа Второго Испанского. Вы представляете себе голландский юмор?
– Н-н-ну… – неопределенно промычал Жора, не слишком-то знакомый с образчиками искрометного голландского юмора, но по когда-то виденным «эдээровским журналам „Ойленшпигель“ имеющий некоторое представление о близкородственном немецком: опять, вероятно, большей частью генитально-сортирная тема…
– Жаль, что я не держу в своей лавке подобного безобразия, а то непременно познакомил бы вас.
Книжник длинно вздохнул, задумчиво пожевал ломтик сыра, воняющего так, что навозная муха упала бы в обморок, и спохватился:
– А что вас привело в Париж на этот раз, любезный мой месье Жорж?..
14
Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет.
КонфуцийПрактически неузнаваемый в облике монаха-францисканца, Жора неутомимо прочесывал город уже третий день. Задача оказалась сложнее, чем он думал вначале. Найти в Париже человека, даже если это кот, хотя бы и в сапогах, непросто и поныне, в эпоху бурного расцвета информационных технологий, а уж четыре столетия назад…
Увы, в маргинальном «Le trou»[30], где мошенник отыскался в прошлый раз, никто о его нынешней дислокации ничего не знал. Да и вряд ли стоило полагаться на свидетельские показания отпетых негодяев, особенно если речь шла об одном из их товарищей по ночному ремеслу. До знаменитых Фуше и Видока, не говоря уже о Мегре[31], дело пока не дошло, но сыщиков у парижского прево хватало уже в ту эпоху. Многие из них использовали переодевание гораздо виртуознее д’Арталета, даже в рясе похожего на монаха не более, чем Моська на слона.
Оставалось надеяться только на одно: столкнуться с объектом поиска лицом к лицу.
Мало того, что поиск не давал результатов – он попросту был опасен для ищущего! Криминал никогда не любил чужаков, вторгающихся в его «интимные» дела, поэтому не будь под рясой у Георгия шпаги, кинжала и особенно пистолета… Подробности излишни, но пускать в ход колюще-режущие предметы ему приходилось с удручающей регулярностью. Слава богу, пока с ничейным счетом: ему не довелось проткнуть ничьего брюха, и сам он пока не получил под ребро сапожный нож, но каким чудом…
Удача замаячила лишь в Латинском квартале, куда Жора вначале и заглядывать не хотел: студиозусы знаменитой Сорбонны, конечно, народ безбашенный, но что там делать Коту? Однако список злачных мест стремительно сокращался, и, прежде чем переходить на зондирование пригородов, следовало «закрыть» Париж окончательно.
– Кот? – переспросил Георгия битый-перебитый жизнью мужичок лет сорока с лишним, в котором только безудержный фантазер мог бы заподозрить студента.
Он заинтересовался странным монахом, сулящим золотой экю всякому, кто поможет ему найти некого Кота в сапогах. Якобы для того, чтобы сообщить тому о безвременной кончине любимой тети, завещавшей родственнику изрядную сумму.
– Знавал я одного кота, который сапоги носил. Только уж больше года от того ни слуху ни духу. Да и какова же должна быть тетя у этого мошенника?
– А что с ним могло произойти? – Золотая монета из закромов покойного Мишлена легла на стол перед студентом, нервно сглотнувшим при ее виде.
– «Что-что»… – Пропойца схватил себя за горло обеими тощими ладонями и, выразительно закатив глаза, высунул язык.
У Арталетова рухнуло сердце от столь красноречивой пантомимы.
– Да пошутил я, пошутил! – расхохотался студент, увидев, какое впечатление его ответ произвел на «монаха». – Не гостил он на Монфоконе[32] – это уж я точно могу сказать. Я ведь по медицинской части, – понизив голос, приблизил он свое лицо к Жориному лицу, обдав запахом чеснока и застарелого перегара. – А жмуров для вскрытия где еще найти, как не там? Правда, ночью приходится работать: инквизиция – нечистый ее побери… Зато по экю за тушку – чем не заработок?
Георгий хорошо понимал проблемы «вечного студента»: без стипендии тяжело, а поправить свое финансовое положение разгрузкой вагонов – невозможно. Что ж, и в просвещенном двадцатом веке иные успешно совмещали учебу с работой санитаром в морге…
– Однако, – продолжал собеседник, не отрывая жадного взгляда от желтого кругляша с лаконичным вензелем Генриха IV. – И в кабачках я его не встречал уж едва не год. Может, сгинул где-нибудь под забором? Или разбогател! – захохотал он, сам не веря сумасшедшему предположению.
«А ведь последний раз, – спохватился путешественник, – я действительно видел Кота с карманами, набитыми кардинальским золотом…»
Проклятая инерция мышления. Рассуждая о судьбе мошенника, Георгий исходил из его неистребимой криминальной сущности. Согласно банальной логике, ворюга должен был промотать все украденное по кабакам и снова опуститься на дно. А вдруг нет?
«Завяжу, ей-богу завяжу, – явственно послышался Арталетову мурлычущий голосок. – Ну его к черту, этот Париж! Суета сует! Куплю домик где-нибудь в Провансе, заведу корову… Нет, лучше двух… Пять коров заведу! Десять!!! И буду доживать остаток дней в тепле и уюте, всегда при свежих сливках. Может быть, даже женюсь, котяток заведу…»
– Спасибо, приятель, – пробормотал он, выкладывая перед ошеломленным студентом, не ожидавшим награды за столь «исчерпывающую» информацию, второй золотой – португальский муадор. – Ты мне очень помог…
