Александр Больных - Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин!
– Да как же такое можно, Никита Акинфич? – даже обиделся Северьян. – Как вы такое о слуге своем верном подумать могли? Я ведь никогда ни словом, ни помышлением даже вашему делу не изменял. Всегда ровно верный пес служил. Нешто я не знаю, что изменникам нигде веры нет, потому что предавший однажды обязательно предаст и второй раз. Так что не извольте беспокоиться, Никита Акинфич, все, что я видел и слышал здесь, так и останется со мной, так и умрет со мной. Просто ведь служба ваша не пожизненная каторга, можно и перейти на государственный кошт.
– Вот это ты верно сказал. Умрет с тобой, потому что демидовские тайны тяжкие, а демидовские руки длинные.
– Это ты напрасно, Никита Акинфич, – успокоил его Петенька. – И Северьян прекрасно понимает, и я сам знаю, что есть тайны, которым надлежит оставаться сокрытыми, потому что никто не выиграет, если они на свет выплывут, зато проиграть могут все. К тому же помнишь, что я тебе сказал? Мы сейчас союзники, и ссориться нам не стоит. К тому же у тебя слуг верных хватает, одного можешь отпустить.
Демидов даже головой покрутил.
– Умеешь ты, поручик, уговаривать, умеешь. Ладно, быть по сему. Северьян у меня не крепостной, держать не могу, неволить не хочу. Более того, за службу верную награжу тебя по-демидовски, не скупясь. – Он ухмыльнулся. – Хотя не всем демидовская награда по душе. – Он кивнул слуге: – Передашь ключнику, чтобы отсчитал Северьяну Кондратьичу за службу верную да на добрую память о Демидовых две тысячи рублей.
– Никита Акинфич, благодетель, – согнулся в поклоне Северьян. И то правда, сумма была более чем внушительная, поручику ее и не выслужить, генеральская награда.
– Ну ладно, – решительно хлопнул по столу Демидов. – Раз ты, поручик, торопишься, так и нечего нам засиживаться. Завтра поутру подадут тебе возок, тогда же и ты получишь от меня подарок, да такой, что еще не раз поблагодаришь и вспомнишь. Ты ведь поручик? Вот и будет тебе кое-что из воинского снаряда, а ты, Северьян, – голос Демидова вдруг подернулся льдом, – сослужишь мне на прощание последнюю службу. Тоже чтобы помнил подольше о Демидовых…
* * *В общем, проснулся Петенька в наипрекраснейшем настроении, в эту ночь сильфиды ему спать не мешали. С одной стороны, конечно, досадно, зато с другой – выспался без всяких помех, тем более что предстоял отъезд, а это дело нудное и утомительное. После скромного (всего девять блюд) завтрака в компании Никиты Акинфича лакей сообщил, что возок ждет, и они вместе, чуть ли не под руку, вышли на крыльцо.
Возок и впрямь стоял у крыльца, но главное – их дожидался еще один лакей в пудреном парике, державший в руках некий предмет, завернутый в синюю саржу. Демидов довольно осклабился и сделал ему знак подойти.
– Вот, господин поручик, как я и обещал, мой тебе подарок.
Лакей, повинуясь знаку хозяина, развернул сверток, и Петенька увидел длинную саблю с почти прямым клинком и непривычно длинной рукоятью. Не успел он спросить, зачем, собственно, ему еще одна, как Демидов взял черные кожаные ножны, выложенные серебром, и ловким движением выхватил саблю. И вот здесь Петенька удивился – клинок сверкнул на солнце непривычным фиолетовым отсветом. Демидов вежливо подал ему оружие.
– Вот она, красавица. В ваших столицах таковых не видывали, нет там их и быть не может. Токмо в наших краях такое чудо и сыщется, любую вашу словно соломину рассечет!
Петенька обиделся:
– Не уверен! У меня отличный клинок, мне его дядюшка подарил, когда меня в офицеры произвели. Золингеновская сталь! Знаменитый «волчец»!
Демидов расхохотался:
– Волчец!.. Шавка дешевая! Клади свой клинок сюда, покажу тебе, на что способна настоящая уральская сталь! Это тебе не паршивым европам чета!
Оскорбленный Петенька выхватил из ножен свою саблю, которая тут же явила взору настоящие булатные коленца и клеймо славных немецких мастеров «Solinger Eisenhauer Damaststahl».
– Вот! Настоящий рубитель железа! Ему цена – на вес золота!
Но Демидов только скривился презрительно:
– Тогда моя – втрое против золота! Сказал же я: не может немчура несчастная с моими мастерами состязаться, куда немцу жидкому против русского. Держи крепче свою саблю!
Взбешенный Петенька поднял свою саблю лезвием вверх, Никита Акинфич размахнулся с плеча, свистнул фиолетовый клинок, сильный удар, резкий треск… И Петенька квадратными глазами уставился на огрызок длиной полпяди, который только и остался от прекрасного клинка.
– Ну что, поручик, а как бы в бою встретил такую саблю?! – издевался Демидов. – Сумел бы ты потом рассказать о славной баталии? Вот каков мой подарок тебе. Держи, – и он протянул Петеньке клинок.
Поручик благоговейно взял его двумя руками и поднял к глазам, чтобы рассмотреть получше. Да, сабля была действительно необычная. Длиной чуть более вершка, изогнутая меньше, чем обычная гусарская сабля, что позволяет достаточно свободно не только рубить, но и колоть. Сабля почти не утончалась у обуха, зато к лезвию сходила до тонкости волоса. Петенька внимательно оглядел клинок – ни единой зазубрины! Вообще никакого следа, хотя она легко перерубила знаменитую золингеновскую сталь. Непривычный фиолетовый оттенок говорил о каком-то совершенно особом составе, но спрашивать Демидова было бы глупо и опасно. За такие секреты убивают людей и поважнее поручика Тайной канцелярии. Необычная рукоять длиной около двух четвертей, витая серебряная гарда. А на клинке, возле самой рукояти, красовалась чеканка – золотой грифон, припавший к земле и яростно разинувший клюв, словно бы готовый броситься на врага.
– Никита Акинфич, – растерянно промямлил Петенька, – я не могу принять такой подарок. Таковую саблю впору царю носить, да и то не у всякого найдется.
– Нет-нет, ваше благородие, не обижай. От чистого сердца дарю, чтобы между нами любовь была да приязнь. Сам же говорил – мы одной веревочкой повязаны. А ежели откажешься дар принять, так я ее сам в пруду утоплю, поскольку уже своей и не считаю. А чужие вещи дома зазорно держать. Немецкие же железки выкинь и забудь, а графу Петру Ивановичу так и скажи: Демидов, мол, может лучше, чем в преславных европах, работать. Хотя сам понимаешь, такая сабля не для всех.
Впрочем, Петенька не особо и сопротивлялся, потому что искус был слишком велик.
– Благодарствую, Никита Акинфич, все как есть Петру Ивановичу да Александру Ивановичу обскажу. Думаю, дело у нас сладится к обоюдной выгоде. Но уж и ты, как говорили, не затягивай с визитом в столицу нашу. Генерал-фельдцехмейстер ждать не любит.
– Не затяну, не бойся, – странным тоном заверил Демидов. – Северьян, подь сюды! – гаркнул он вдруг во всю глотку.
Тут же появился Северьян, непривычно благостный, в чистой синей поддевке. Вежливо поклонился:
– Звать изволили, Никита Акинфич?
– Изволил, – недобро ухмыльнулся Демидов. – Помнишь, Северьян, говорил я тебе, что придется последнюю службу сослужить мне?
– Помню, Никита Акинфич.
– Ну так вот… Позволь, поручик, на минутку саблю одолжить.
Петенька, ничего не понимая, передал Демидову саблю, но тот сразу вручил ее Северьяну. Северьян побледнел немного, но тут же в глазах его заплескала непроглядная черная водица.
– И ты, поручик, запомни, каковы иногда бывают дары Демидовых, – прошипел Никита Акинфич голосом, больше всего напоминающим гадючий. – Слуги! – Он дважды хлопнул в ладоши. – Приведите-ка сюда девку негодящую.
Двое здоровенных конюхов притащили… По спине Петеньки пробежала холодная струя. Притащили одну из тех сильфид, что обучала его вокабулам французским, потом предупредила о Северьяне. Руки ее были связаны за спиной, рот заткнут какой-то тряпкой, а в глазах… Второй раз взглянуть ей в глаза Петенька не посмел.
– Дурные слуги имеются в каждом доме, – наставительно произнес Демидов. – И каждый хозяин с ними по-своему обращается. Помнишь, Северьян, я говорил тебе, что предателям веры нет и предавший один раз предаст и второй? Ты поступил по правде хозяйской и все мне рассказал, а уж выяснить, кто предупредил питерского поручика, труда не составило. Кнут любой язык в момент развяжет. Вот я искореняю измену в доме своем сразу и бесповоротно, тебе и поручаю суд справедливый свершить над языком длинным да головой пустой.
Петенька понял, что сейчас произойдет, хотел было возмутиться, но увидел в глазах Никиты Акинфича ту же самую непроглядную чернь, что у Северьяна, и не посмел сказать ничего. Девка даже и не трепыхалась в руках конюхов, похоже, Никита Акинфич хорошо вышколил дворню, понимали людишки, что любая попытка сопротивления себе же дороже обойдется.
– Вот и покажи, Северьян, на что ты способен и на что способен клинок демидовский. Пусть причастится крови, ему ведь теперь долгая жизнь в кровавых баталиях предстоит. – И не понять было, всерьез он это произносит или насмехается. – Рассечешь ее с одного удара, пожалую тебе еще сто рублей, не рассечешь – пожалую сто плетей. И помни, что теперь ты кровью повязан прямо на глазах поручика Тайной канцелярии, а что за душегубство бывает… Сам знаешь. Поэтому, ежели что, не три, но семь раз подумаешь, изменять ли Демидовым. Ну, давай, голубчик, не тяни, а то кони уже застоялись.
