Анатолий Матвиенко - Танки генерала Брусилова
Узкий грунтовый проезд меж рядами низких одноэтажных домов назвать улицей можно лишь при большом воображении. С обоих сторон сточные канавы, для дождевой воды и канализации вместе. В большинстве окон даже стекол нет, там или пленки, или зияющие проемы. Крыши из черепицы, но не добротной, красной, как в родной Виктору Эдуардовичу Либаве, а из чего-то, напоминающего плохо обожженную глину. Двери сдвижные, остов из реек, обтянутый бумагой, – разве ж то двери? Особенно зимой.
Жителей не видать, попрятались. Однако брошенные как попало вещи, убогие постройки говорили о нищете столь безысходной, что диву даешься, как люди не сбежали отсюда куда глаза глядят.
Через полверсты дорогу преградила баррикада, которую танк не заметил бы, коль водитель не затормозил, подчиняясь толчку. За нагромождением барахла грозно выглянули две пушки, верно еще ядрами заряжаемые. А мелькавшие там мундиры явно не принадлежали японцам. Солдатики смело наставили штыки на танки, но выстрелов не последовало.
– Чен, вылазь. Твой выход.
Даже через щелевые бойницы башни хорошо заметно, как переводчик трясся, очутившись на открытой улице после надежного танкового корпуса, где он ехал, сложившись пополам меж трансмиссией и правым бортом. Пусть за спиной пулеметы и пушки десяти грозных машин, но от пуль и штыков защитников баррикады его хранит лишь тонкое сукно корейской шинели отвратительного качества. Чен взял себя в руки и зашагал ровнее. Офицер перед солдатами должен выглядеть уверенно.
Он вернулся минут через десять, когда Бетлинг подумывал уже о приказе ломать баррикаду передком.
– Господин штабс-капитан-сси, там штыков двести. Подчиняются премьер-министру. Боятся, господин. Просят русского начальника.
Танкист чертыхнулся, вылез, приказал командиру первого взвода в случае чего принимать управление отрядом и мстить за себя. Потом отправился к баррикаде.
– Чо-нын росия-сарам-имнида, – он выкрикнул единственную выученную фразу на местном наречии, долженствующую означать: «я – русский». Увидев изумленное выражение лица Чена, штабс-капитан уразумел, что с произношением у него не очень. – Переводите. Я – штабс-капитан Русской императорской армии Виктор Бетлинг. Прибыл в Корею по просьбе ее единственного законного правителя императора Суджона.
Чен залопотал. При упоминании монарха солдаты забеспокоились и начали переглядываться. Штыки уже не смотрели в сторону танков. А то бы вдруг краску поцарапали.
– Перевели? Давайте дальше. Китайские и японские захватчики грабили ваш народ. Только с императором вы получите хорошую жизнь. Премьер-министр Ли Ванен, продавший страну японцам за миску риса, будет казнен, когда верные императору войска войдут в Сеул.
Командир баррикады, по званию и должности соответствующий примерно подполковнику и комбату в русской армии, заговорил, что администрация Ли Ванена обещала смерть солдатам, перешедшим в Маньчжурию и поддержавшим Суджона. В это время с западной стороны долетели звуки начинающейся перестрелки. Не желая развивать обсуждения, Бетлинг отрезал:
– С вами или без вас законная власть императора будет восстановлена в Пхеньяне через два часа. Мы окружаем японцев. Примкнувшие к освободительной армии будут поддерживать порядок в городе после уничтожения захватчиков. Остальные будут разоружены и высланы, – чувствуя, что чаша весов склоняется в его пользу, он дождался окончания перевода и перешел на приказной тон. – Через месяц в Корее не останется ни одного японского солдата. Кто патриот – тот с нами. Остальные бросайте оружие и расходитесь.
Штабс-капитан сделал поворот кругом и зашагал к танку. Через десять секунд его догнал переводчик.
– Они спрашивают, что делать, командир-сси.
– Разобрать баррикаду, пятьдесят человек пусть бегут вперед к центру. Смотрите в оба за ними, Чен. Смельчаки десять минут назад хранили верность премьеру.
– Не сомневайтесь, господин штабс-капитан. Мы ненавидим японцев.
– Хорошо бы.
Теперь впереди бежал пехотный взвод. Скорее всего японские солдаты, завидев их, решат, что те драпают от танков. Могут начать стрельбу и по союзникам. Не то чтобы Бетлинг считал местных людьми второго сорта. Но для освобождения от частей микадо они тоже должны чем-то жертвовать, а не ждать подарка из русских рук.
Откуда-то спереди донеслась артиллерийская стрельба, звуки которой пробились через обычный танковый шум. Рискуя получить шальную пулю, штабс-капитан распахнул створку башенного люка, выбрался на кожух двигателя и прислушался. Где-то впереди, явно дальше его корейского пехотного сопровождения, хлопали трехдюймовки, среди резкого лая которых вплетали тонкий голос танковые пушки. Значит, одна из рот попала в артиллерийскую засаду.
Это же услышал и Врангель. Перебранка доносилась слева от него, севернее, где к центру следовала десятка Завалишина. Не имея лампочек, чтобы передать неуставную команду, барон втиснулся в отделение управления и заорал водителю на ухо:
– Верти влево и ломись через дома!
– Не могу знать как, ваше высобродь…
– А я могу знать? Там наши погибают! Убирайся нахрен из машины! Отставить! Лезь в башню и разверни стволами назад! Живо!!
Барон включил первую передачу, оттянул на себя левый рычаг до упора и вдавил газ в пол. Танк рванул в узкий простенок меж домами, походя свалив хлипкий забор и раздавив брошенную тележку. Затем влетел в дом, с ходу размолотив шаткую стенку, пронесся через него. Какие-то люди брызнули в стороны. Если кого задавил – сожалею, потом извинюсь.
По протоптанному пути загрохотали остальные танки. Кровли обрушенных головной машиной домов перемалывались их гусеницами. Казалось, по Пхеньяну мчится безжалостный дракон, сметая кварталы на своем пути.
Последнее строение оказалось табаном, гораздо крупнее, чем тот, в котором пела Син. На лобовую броню свалилась какая-то тряпка, закрыв обзор. Чертыхнувшись, Врангель раскрыл водительский люк настежь, упал за рычаги и вышиб последнюю стену.
Оглохшие от собственной стрельбы японские пушкари увидели танк, только когда гусеницы смяли первое орудие. Сверху проснулся механик-водитель, поливая расчеты из пулемета.
Снова, как в поле под Чанчжоу, танк чертил узор смерти, перемалывая зазевавшихся канониров и уродуя трехдюмовки. Только в корму больше никто не стрелял – там наши. На каждом железном препятствии машина подбрасывала вверх передок, скатывалась с покореженного лафета и продолжала убийственный путь. Уперевшись в тупик, барон развернулся и осмотрел бывшую артиллерийскую позицию, затем выключил тринклер.
– Ваше высокоблагородие, пулемет заклинило!
– Кто же строчит из него длинными, бестолочь! Не водяное же охлаждение. Скинь самый большой мусор с передка, закрывай люк и поехали.
– Слушаюсь, вашвысокбродь!
Унтер очистил лобовой лист, сунулся внутрь, и тут со стороны разоренной артбатареи щелкнул одиночный выстрел. Тело ввалилось внутрь.
– Твою ж налево… – Врангель всадил тридцать семь миллиметров в обломки, откуда, как ему показалось, мелькнул огонек выстрела. Потом спустился вниз, выпихнул водителя, захлопнул люк и запустил мотор.
– Не барское это дело – за рычагами…
Он выехал на улицу севернее и увидел там страшные плоды засады. Японцы умудрились из двух спрятанных меж домов пушек разбить ходовую первого и четвертого танка в строю, потом закидали их чем-то горючим, превратив в факелы. Экипажи пятого и остальных танков пробовали отползать, отстреливаясь, сталкивались, и если бы комбат не ломанулся сюда через жилые дома, их ждала подобная участь.
– Где Завалишин?
– В первой машине, ваше высокоблагородие.
В этом танке уже закончили рваться снаряды и патроны, а пламя над моторной решеткой поднялось выше командирской башенки. Похоже, после выгорания соляра останки боевого товарища можно будет ссыпать в почтовый конверт. Мать-перемать, ругнулся про себя барон. Надо же, Завалишин в головоломном похождении с Суджоном вышел без единой царапины, а тут пропал в первом же бою. Ладно, за упокой потом. Врангель влил два танка из второго взвода в третий и повел их на соединение с ротой Муханова.
В это время в огневой контакт с японцами вступил Бетлинг. К его приятному удивлению корейские добровольцы не разбежались под пулями, рассредоточились и начали осыпать южных захватчиков свинцом. Неизвестно, смогли ли достать они из своих древних однозарядных винтовок хоть одного врага, но хоть от танков отпугнули. Только один из японских героев-самоубийц успел добежать и метнуть в ходовую ручную бомбу, разворотив гусеницу.
Через полтора часа боя остатки гарнизона отошли к складам у порта и выхода к мосту. Комбриг решил более не рисковать, приказав развернуть гаубицы. После десятка залпов в проломы понеслись корейские роты. Кавалеристам Гротен велел поостеречься, тем более не хотелось брать на душу грех, что с противной стороны никто не окажется взятым в плен. Корейцы, как и многие другие азиаты, войдя в раж, удержу не знают.
