Макс Мах - Под Луной

– Спасибо, Макс, – ее глаза были сухими, но Кравцов знал, чего ей стоят эти слова. – Меня предали почти все… Ты – нет.

– Это не достоинство.

– Как знать, – чуть дернула губой женщина. – Времена нынче не те, волки в поле лютуют…

– Я не волк, и ты не волчица, – Макс пытался сейчас вспомнить ту, прежнюю, парижскую Марусю. И не мог. Образ ушел, вытесненный другим. Жизнь есть жизнь, и никуда от этого не уйдешь. – Скажешь, "нет", я не обижусь. Настаивать не стану. Уйду и никогда не вернусь.

– Я опасный спутник.

– Знаю.

– Куда зовешь?

– В Коммуну.

– Сладко поешь, Макс. Но это будет большевистская Коммуна, ведь так?

– А никакой другой в нынешней Росси быть не может. Да и раньше… Максимализм хорош, когда подкреплен реальной силой, а ее ни у вас, ни у нас никогда не было. До раскола, возможно… Но ты же понимаешь, где Керенский с Савинковым и где мы с Яшей Фишманом. Одно слово, что и те, и те – эсеры. Но ведь и у эсдеков то же самое. Плеханов, Валентинов, Мартов и… наши – Троцкий с Ульяновым. В одну телегу впрячь не можно…

– Опасные вещи говоришь, Кравцов! Жить надоело?

– С тобой можно.

– Со мной… Что тебе известно?

– Я полагаю, что идея исходила от Свердлова и Прошьяна. Ошибаюсь?

– Нет. – Покачала головой Никифорова. – Не совсем. Идею, насколько я знаю, подал Саша Гольдберг. Ге. Он был…

– Я помню Ге. Его убили в Пятигорске, кажется, – Кравцов не помнил лица этого анархиста-коммуниста. Помнил имя.

– Он обратился к Прошьяну, а тот привел его к Якову.

– Заговор гривенника с полтинником.

– Ну, не скажи! – возразила Мария. – Они друг друга давно знали, уважали, а момент был острый. Ты же помнишь, никто не мог поверить в такую удачу: победили, ну, надо же! А кольцо фронтов все туже.

– Ну, я где-то так и предполагал. А почему ты?

– Нестор настоял.

– У Махно, возможно, на то свои резоны были… И вот все главные персонажи перешли в мир иной… – Макс выбил трубку, постучав чашечкой о камень стены, и достал кисет. – Хочешь?

– Не надо. У меня свои есть. – Мария полезла куда-то за ворот кацавейки и достала пачку папирос. Папиросы были из новых, нэпманские.

– Богато живешь, – усмехнулся Кравцов и начал набивать трубку.

– Богато живут те товарищи, что паек от власти имеют.

– Так и ты будешь иметь…

– Маруся Никифорова? Бандитка и атаманша? Побойся бога, Кравцов!

– Нет, – покачал он головой в ответ. – Маруся повешена деникинской контрразведкой в Севастополе. И точка. Умерла, так умерла, ее возвращать – резона нет. У тебя другое имя имеется?

– Ольга Викентьевна Гаврилова.

– Документы?

– Чистые.

– Может быть, ты и в партии состоишь?

– Да, с декабря восемнадцатого. Я, Макс, инвалид. Контузия, припадки, на ногу хромаю…

– Ну, вот и славно, – кивнул он, закуривая. – У меня как раз людей не хватает.

– Где "у тебя"?

– Специальная группа Региступра.

– Разведка?

– Не совсем. Посмотри вот, – и он достал из кармана фотографию.

– На кого смотреть?

– На этого.

– Ну, и что я должна увидеть?

– Это Бирзе – известный анархист.

– Кому известный? – подняла взгляд Мария.

– Ну, он говорит, что был твоим близким другом.

– Не был.

– Вот и я так подумал…

Встречу организовал Николай Горбунов. Познакомились они в Питере летом семнадцатого года. Тогда Горбунов еще не был большевиком, а состоял в организации "межрайонцев". Чуть ли не член ЦК, но подробности этого периода не слишком хорошо сохранились в памяти, да и не принципиально. В девятнадцатом, летом, пожалуй, даже ближе к осени, Горбунов появился на Украине. Он был уполномоченным РВС Республики в Тринадцатой и Четырнадцатой армиях. Тогда и сошлись ближе, хотя друзьями так и не стали. Николай Петрович был более ученым, чем революционером – организатором, чиновником, служащим – чем командиром Красной Армии. Макс Давыдович же, в ту пору, и "помнить забыл", что когда-то собирался стать врачом. Он был офицером, командиром Красной Армии, коммунистом, наконец, – пусть и не совсем большевиком в классическом понимании термина, – но никак не функционером. И, тем не менее, оба они, каждый по своему, симпатизировали один другому. И не то, чтобы гадостей не делали – что уже не мало, – помогали, если появлялась к тому необходимость.

Так и теперь. У Кравцова возникли проблемы и он обратился к Горбунову. Макс перехватил бывшего уполномоченного РВСР в Баумановском училище, заранее выяснив, где и когда Николай Петрович проводит занятия. Они встретились в коридоре – по видимости случайно – потискали друг друга в дружеских объятиях, поулыбались, коротко переговорили и разошлись каждый своей дорогой. Но перед расставанием Кравцов попросил об услуге, и Горбунов не отказал. Обещал попробовать, что совсем не мало, поскольку соответствовало действительности: сам он прямого доступа к вождю уже не имел, однако хорошо знал Фотиеву и был знаком "кое с кем еще ". Так или иначе, двадцать второго ноября в Военную Академию телефонировали из Кремля, точнее из Секретариата Политбюро, и попросили "позвать к трубке командарма Кравцова". Внешне все выглядело так, что Владимир Ильич сам вспомнил о Максе Давыдовиче и, почувствовав себя лучше, позвал старого знакомого в Кремль. Не чудо. Не редкость. Не невидаль заморская, хотя у некоторых заинтересованных лиц и должно было засвербеть. Кравцов же, вроде, из обоймы выпал. Слушатель Академии не персона, не член ЦК. И однако, кое-кто слышал и то, что вождь не просто "товарища Кравцова" в гости позвал, а вызвал к себе, в личный свой кремлевский кабинет "командарма Кравцова". Две большие разницы, как говорят в Одессе. Просто День и Ночь.

– Проходите, Максим Давыдович! – история повторялась, даже кабинет тот же самый. И Ленин по-прежнему звал Кравцова на партийный манер Максимом, а не как все почти знакомые – Максом.

– Времени у нас мало, – выглядел Владимир Ильич скверно, и при первом же взгляде становилось очевидным, что дело не в усталости. Не в грузе ответственности. Не в напряжении политической жизни в Республики Советов. Ленин был болен, что не вызывало ни малейших сомнений. Тяжело. Возможно, смертельно.

– Садитесь, рассказывайте!

Времени, и в самом деле, было мало. Буквально чуть. И все-таки Ленин выкроил эти полчаса, предоставив Кравцову одну единственную подобного рода возможность, и, значит, Макс не мог, просто не имел права этот случай упустить.

"Попытка – не пытка, не так ли, Лаврентий Павлович?"

"Вот ведь!"

Следует сказать, что с головой заметно полегчало, хотя Кравцов так и не вспомнил, как ни пытался, кем был в другой – субъективно прошлой, но объективно оставленной в далеком будущем – жизни. Кажется, он был женат, и, возможно, неоднократно. Смутно помнились несколько детей, но все они по внутреннему ощущению уже взрослые. И все это как из чужого сна или фильмы. Помнились факты, а вот эмоции выдохлись. Хотя нет, неверно. Просто все, что касалось личной жизни того, прошлого Кравцова выцвело и обесценилось, а здесь и сейчас наоборот обрело жизнь, вкус и цвет. Однако "прошлое" нет-нет, а давало о себе знать: то непривычным взглядом на вполне обычные для этой эпохи вещи, то странными поговорками, а то и крайне ценными знаниями и небесполезными идеями.

– Вот, – сказал Макс, кладя перед Ульяновым первый документ.

– Нуте-с… – Ленин взял бумаги, глянул коротко на Кравцова поверх страниц и стал читать.

Нахмурился, перелистнул, сузил глаза.

– Сволочь! – бросил коротко, не поднимая головы. – Это доказано?

– Да, Владимир Ильич, здесь каждое слово проверено по три раза.

– Сволочь, – повторил Ленин, откладывая документы. – Как же он нас…! А мы? Лопухи! Феликс не знает, конечно…

– Я пошел прямо к вам. К товарищу Дзержинскому не обращался.

– А смысл? Арестовать и расстрелять? Вы ведь не за этим пришли, батенька! Совсем не за этим! Рассказывайте!

– Вот, – положил Макс на стол второй документ.

– Со Львом Давыдовичем вы, конечно, тоже предварительно этот вопрос не обсуждали? Так? – Ульянов оторвался от документа и в задумчивости посмотрел в окно.

– Он будет против, Владимир Ильич, – объяснил Кравцов, стараясь не гадать, о чем думает Вождь. – И не потому, что считает решение Бюро ЦК правильным. Просто в нынешних обстоятельствах ему приходится быть куда осторожнее, чем прежде.

– Да, – кивнул Ульянов, сверкнув глазами. – Это вы, Максим Давыдович, очень верно заметили. Рвут шавки нашего льва, но и по-другому нельзя! Нет, вы это хорошо, батенька, придумали, что ко мне пришли… Доводы разумные, доказательства – сильные, – он снова просмотрел документ. – И как вы все это мыслите? Ведь не может быть, чтобы не прикинули, а?!

– Вот, – это был третий и последний документ.

– Номенклатура ЦК. – Ленин взглянул на Кравцова с интересом. – Возьметесь?