Олег Верещагин - Про тех, кто в пути
— Нет, — я вогнал свою финку в протянутую им банку каши — гречки с говядиной. — Есть одни люди... в общем, им надо помочь. Они из города Любичи. Ну, я и вызвался.
— Слышал что-то... или читал... — он нахмурился. — Где-то на белорусской границе.
— Угу, — я поднялся. — Схожу за водой. Твою залить?
— Пошли вместе, — он тоже встал, взял свою фляжку — большую, защитного цвета. — Тут вообще безопасно, но... — и пожал плечами.
За развалинами в самом деле бил из какого-то валуна — прямо из камня! — родник, довольно толстая струя воды крутой дугой вонзалась в яму, вырытую в земле. Вода оказалась ледяная, до боли во лбу. Олег предупредил:
— Это последний родник в этих местах... хотя — смотря, куда ты идёшь.
— Кто его знает? — я поднял голову — высоко в небе плыли огоньки. — Это самолёт?!
— Где? — Олег тоже задрал голову. — А, да. Да ты не удивляйся, тут всякое можно увидеть... Утром проснёмся, например, а тут не степь, а лес. Место такое, я ж говорил.
Мы пошли обратно, покачивая фляжками и косясь друг на друга. Я спросил:
— А ты тут что делаешь?
— Примерно то же, что и ты, — отозвался Олег. — Сейчас поедим, расскажем друг другу свои истории? Это вообще-то принято, если вот так... встречаются.
— А что, тут и ещё кто-то есть? — уточнил я.
— Есть, а как же, — и Олег в третий раз повторил: — Место такое... Только ты про это не спрашивай, я сам не очень понимаю. Знаю, как на кнопки давить, вот и всё.
— На какие кнопки? — удивился я. Олег засмеялся:
— Ну, как на пульте... Давишь, а что там внутри происходит — кто его знает...
Мы ещё наломали досок, подкинули в костёр, уселись возле него и довольно долго молча ели, не разбирая, где чьё. Потом я взглядом попросил посмотреть револьвер, Олег кивнул.
Это оказался массивный «гном», какими часто пользуются фермеры на хуторах. Пока я вертел в руках оружие, Олег откинулся на бревно, вытянул ноги и заговорил:
— В общем, мы с моей девчонкой были на экскурсии в Тамбове16...
... — Ну и ну, — я вздохнул и покачал головой.
Стемнело окончательно, над степью выкатилась огромная, со странной синевой, луна, ковыль переливался серебром. Я боялся, что похолодает, но было по-прежнему жарко. Олег лежал с закрытыми глазами, я подумал, что он засыпает, и спросил:
— А меня слушать будешь?
— Конечно, — он сел, влез в майку, обхватил руками колени и не двигался, пока я не закончил рассказ. — Мда, — оценил он. — Про такое я и не слышал... Спятить можно... — и вдруг хлопнул по бетону: — Эх, если честно — бросил бы я всё и пошёл с тобой! Просто ради интереса! Но... — и он развёл руками.
— Да ладно, — поспешил я, — у каждого своя дорога... Мне бы только знать — куда по ней идти и как не заблудиться.
— Не заблудишься, — заверил Олег с улыбкой. — Вот что. Утром возьмёшь обе фляги — и мою, в смысле. Я-то скоро приду туда, где воды достаточно. А вот ты, похоже, попадёшь в сушь. Так что, экономь.
— Спасибо, — искренне поблагодарил я. — Мне тоже жаль, что ты не можешь со мной пойти... или я с тобой. Может, как-нибудь встретимся там — ну, в нашем мире?
— А, всё может быть, — беззаботно согласился Олег. — Давай-ка спать. Подстели себе куртку, да вон ковыля побольше надёргай, а так тут холодно не бывает.
— Всё-таки странно, — сказал я, спрыгивая с платформы. — Честное слово, даже подумать сложно, что где-то люди живут и ничего обо всём этом и не знают. Даже учёные не знают!
— Или делают вид, что не знают, — подал Олег голос сверху. — В приниципе, пути сюда очень лёгкие. Но тут всё намешано — пространства, времена... Вот тебе нужно другое время, а мне — другое пространство. И в то же время — у вас угроза из другого пространства, а у меня — из другого времени, пожалуй...
Слушал «Наутилус»? «Утро Полины продолжается сто миллиардов лет...» Мне иногда кажется знаешь что? Что многие певцы, писатели, художники здесь бывают. А чтобы их сумасшедшими не сочли — выдают это за фантастику...
Я притащил охапку жёсткого, пахнущего всё той же пылью ковыля. Разбросал его покучнее, постелил куртку, почти упал сверху и спросил:
— А какая это песня? Я не слышал...
— А вот слушай... — Олег провёл рукой по воздуху — и я вдруг услышал — не очень громко, но отчётливо!!! — как поёт Бутусов:
Я знаю тех, кто дождётся, и тех, кто, не дождавшись, умрёт...
Но и с теми и с другими одинаково скучно идти.
Я люблю тебя за то, что твоё ожидание ждёт
Того, что никогда не сможет произойти...
Пальцы Полины — словно свечи в канделябрах ночей.
Слёзы Полины превратились в бесконечный ручей.
В комнате Полины на пороге нерешительно мнётся свет.
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет...
...Когда я проснулся утром — Олега не было. Около меня стояла фляжка, придавившая записку:
Женька, пей воду экономно. Осторожней с немцами, когда дойдёшь. Если у нас всё получится — Тамбовская обл., Фирсановский р-н, с. Марофинка, а там найдёшь.
УДАЧИ!
— Ага, — сказал я, как будто он мог меня слышать. И, осмотревшись, понял, что степь и железная дорога исчезли, да и платформы больше нет. Я лежал на плоском камне, а вокруг поблёскивала от соли пот-рескавшаяся поверхность пустыни. Но на этот раз далеко-далеко впереди виднелась голубоватая гряда гор.
Я обулся, привёл себя в порядок, сделал пару глотков из своей фляжки и, соскочив на твёрдую поверхность пустыни, зашагал в сторону гор, и через пару десятков шагов громко запел другую песню «Наутилуса»:
Пой, пой вместе со мной
Страшную сказку — я буду с тобой!
Ты — я — вместе всегда
На жёлтой картинке с чёрной каймой.
И в руках моих сабля,
И в зубах моих нож.
Мы садимся в кораблик,
Отправляемся в путь —
Ну что ж, мой ангел!..
5.
Идти было нетрудно — если иметь в виду просто ходьбу, поверхность-то ровная и твёрдая, как асфальт. Но! От этой поверхности прямо через подошвы кроссовок пекло, как будто я шёл по горячей плите. Это первое.
Второе — солнце шпарило с ужасающей силой, чуть ли не хуже, чем вчера в степи. Третье — мне хотелось пить, и несколько раз делал по три-четыре глотка. Фляжка Олега оставалось на ощупь прохладной, но в моей вода начинала степливаться.
А впереди качались горы — в такт моему шагу, туда-сюда. Судя по всему, я опять обрёл способность правильно оценивать расстояния и до них было километров пятьдесят, не меньше. А что, если воды нет и там? Тогда капец. Полста кэмэ с двумя фляжками я пройду. Но не больше.
И ещё идти было скучно. Элементарно скучно. Я напевал, разговаривал вслух сам с собой, просто думал, считал шаги (на этот раз — успешно), но всё это мало помогало. Горы с тупым величием торчали во весь горизонт и практически не приближались.
Да и не был я уверен, что попал, куда нужно. Судя по всему, это вполне обычный мир, а не Что-То-Между-Чем-То-Непонятно-Где. И это мир не очень-то похож на 42-й год в Любичах.
Я останавливался, перекусывал, немного пил, отдыхал, садясь прямо на соляную корку — несколько раз. Думал о Лидке и о ребятах, про деда и герр Киршхоффа. И опять о Лидке, вспоминал её. Солнце вскарабкалось в зенит, поползло вниз.
Я шагал, отмахивая рукой, как по плацу, полностью погрузившись в ритм ходьбы. Со стороны гор подул горячий ветер, поднимавший на равнине белые столбы пыли, которые мчались, бешено крутясь, а потом рассыпались облаками, уносившимися с ветром.
Солнце спустилось к самым горам, когда я нашёл ботинок. Это выглядело почти нелепо, я рассмеялся, поняв, что вижу — сперва мне казалось, что это камень.
Но это был именно ботинок — с целым, хотя и потрескавшимся рыжим верхом, позеленевшими пистонами вокруг дырочек и кожаными окаменевшими шнурками с узелками на концах. А вот толстая подошва, надёжно подбитая гвоздями, в нескольких местах безнадёжно протёрлась.
Наверное, поэтому хозяин его и бросил. Ботинок был размера сорокового, не больше. Это наводило на мысли. Но делиться ими всё равно было не с кем, и я, постояв около этого странного предмета, зашагал дальше.
Стемнело — быстро, не как вчера. Верхушки гор ещё светились алым, а за моей спиной встала красная небольшая луна, чуть погрызенная с одного края.
Я шёл — устал, конечно, но не особо, ритм ходьбы был правильный, а пугаться тут было нечего, ровная поверхность, неплохо видимая и сейчас даже как бы светящаяся.
Когда последние отблески солнца на горах пропали, я просто остановился, и, усевшись наземь, начал закусывать. Консервы и сухари плохо лезли в горло, я, подумав, как следует напился и растёр пригоршню воды по лицу — это доставило мне едва ли не большее удовольствие, чем всё остальное.
Подложив под голову сумку, я какое-то время смотрел в небо... а потом оно начало мне сниться. По небу плыли сверкающие белёсые облака — или, может, дирижабли? — а мы с Лидкой сидели, держась за руки, на белой от соли земле, и она что-то мне говорила, что-то очень приятное. Мы начали целоваться, я проснулся рывком и сел.
