Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи
– Мерус пах веута дже гхасам! – выкрикнул старый кавалерист.
– Капитан! – обратился к нему Сорвил на шейском.
Он махнул рукой, обращая внимание рассерженного Харни на горизонт. И со всей настойчивостью, на которую был способен, произнес одно слово, понятное на всех человеческих языках:
– Шранки.
Выдержав тяжелый взгляд офицера, он заметил уже не в первый раз, что спекшийся шрам на его левой щеке похож на полоску огненной слезы, пролитой капитаном. И впервые разглядел, что на шее у него висит ожерелье из фигурок, вырезанных из мыльного камня: трое держащихся за руки детей выделялись на фоне потемневших лат. Странное чувство узнавания охватило юного короля, понимание, что Харнилас, несмотря на свое чужое обличье и исполненные ярости темные глаза, ничем не отличался от приближенных его отца, что он закрыл свое сердце на замок, подобно многим военным, чтобы не допустить в него жалости. Харнилас любил, как и все люди, несмотря на все трещины и разломы сущего мира, находящегося в состоянии войны.
Эскелес наконец подрысил вслед за ним и мог перевести. Сорвил обернулся к адепту.
– Скажите ему внимательней последить за этими птицами. Скажите, что это аисты – священнейшие из птиц. Скажите, что только аисты следуют за шранками на равнине.
Эскелес в задумчивости нахмурился, после чего передал его слова капитану Харниласу. Бросив быстрый взгляд на мага, он опять перевел глаза на Сорвила.
– Шранки, – повторил капитан.
Он поднял неподвижное лицо и сощурился, пытаясь разглядеть две точки в небе.
Сорвил, сжав губы, кивнул:
– Эта птица священна.
– Твой наставник утверждает, что шранков лучше оставить на его долю, – объяснил старый Оботегва, – чтобы никто не пострадал. Харнилас не согласен. Он считает, что сционам нужна… практика ведения боя, даже ценой жизни. Лучше начать с малой крови, чем с большой.
До вечера они постепенно приближались к высоко кружащим аистам, стараясь держаться против ветра и прячась в складках равнины, чтобы скрыть свое приближение. Если у короля Сакарпа и были некие опасения насчет Харниласа, теперь они полностью улетучились благодаря гибкой тактике и спокойной уверенности, с которыми он отдавал приказания. Определившись с направлением, капитан решил срезать путь: теперь стало ясно, что они преследуют группу числом не более трехсот – слишком малую, чтобы быть мигрирующим кланом. Дважды их чуть не заметили, когда они пересекали гребень холма в тот же момент, что и шранки, но людям все же удалось приблизиться к ним на расстояние мили. Вечернее солнце догорало, опаляя горизонт на западе золотым и алым. Полоса прохладной тени теперь укрывала сционов, наблюдавших, как Эскелес спорит о чем-то с капитаном.
День выдался нелегким, но гораздо азартнее прочих. Если не считать сильвендийца Тинурита, на лицах у всех сционов играли довольные ухмылки. Некое беспокойное веселье овладело ими, прорываясь взрывами негромкого смеха при обмене взглядами, как у детей, скрывающих какую-то каверзу, предпринятую, однако, со вполне серьезными намерениями, и которая вполне может закончиться чьей-то гибелью. Сорвил не ощущал ни малейшего страха, никакого малодушия, которые способны были бы лишить его мужества. Вместо этого его переполняло рвение скакать вперед и разить наповал. И Упрямцу передалось предощущение битвы, которое он с радостью принял.
Но Эскелес, без сомнения, был преисполнен намерения все испортить. Святотатец, подумал о нем Сорвил.
Юноша и понятия не имел, каким влиянием пользовался его наставник; адепты школы Завета считались могущественней Судей, но распространялась ли их сила на поля битвы или только среди кидрухильских отрядов, он не знал. Он мог только надеяться, что их угрюмый старый капитан одержит верх в этом споре. Харнилас не производил впечатления особо расчетливого человека, почему, наверно, и был поставлен начальствовать над сционами. Отец несколько раз говорил Сорвилу, что интриги убивают гораздо больше людей на поле битвы, чем все смертоносные орудия.
Два пожилых человека, размахивая руками, кричали еще несколько минут, после чего Эскелес сказал что-то явно или очень умное или слишком дерзкое. Харнилас, приподнявшись в стременах, обрушил поток ругани на чародея, который сразу сник под яростным напором. Сорвил вместе с Цоронгой и Оботегвой невольно расхохотались.
– Глупец! – выкрикнул Эскелес в негодовании, вернувшись к ним. – Этот человек полный идиот!
– Практика, только практика, – пропел Сорвил, подражая тону адепта, который появлялся у наставника каждый раз, стоило юноше пожаловаться на трудность освоения языковых премудростей. – Ты сам всегда говоришь, что самый легкий путь никогда не бывает правильным.
Цоронга фыркнул, когда Оботегва перевел слова Сорвила. Схоласт бросил на него сердитый взгляд, но затем, собравшись, заставил себя улыбнуться. Он посмотрел на аистов, кружащих высоко в небе над гребнем холма, за которым равнина образовывала широкую чашу. Их раскинутые крылья золотились в свете заходящего солнца.
– Хотелось бы мне, чтобы ты оказался прав, мой Король. Воистину так.
После этих слов будто потянуло холодком.
После принятого решения погоня набрала темп. По командному жесту Харниласа они перестроились клином и поскакали вверх-вниз по склонам, как свободно скрепленный плот, покачивающийся на океанском просторе. Потом пустили лошадей рысью, чтобы дать им передышку. Такая поступь позволяла чуть больше, чем обмен взволнованными репликами, хотя, переваливая через каждый холм, они погружались в сосредоточенное молчание.
– Они не движутся, – сообщил Цоронга через Оботегву. – Почему? Заметили нас?
– Может быть, – отозвался Сорвил, пытаясь справиться с одышкой, сдавливавшей горло. – Или отдыхают… Шранки предпочитают ночь дню. Солнце изнуряет их.
– Тогда почему бы не забраться повыше, где они могли бы выставить стражу?
– Солнце, – повторил он, внезапно охваченный острой болью мрачного предчувствия. – Они ненавидят солнце.
– А мы – ночь… Вот почему мы удваиваем количество дозорных по ночам.
Король сакарпов кивнул.
– Но ведь, если помните, нога человека не ступала по этой земле уже тысячи лет. К чему им стеречься мифов и легенд?
Все его прежнее рвение улетучилось, будто впиталось в землю, просочившись сквозь подошвы сапог. Они взобрались на склон, двигаясь по теневой стороне под углом к ветру, уносившему пыль из-под копыт вбок. Всюду, куда ни кинь взгляд, была видна только земля, и, тем не менее, казалось, что едешь по краю глубокого ущелья. Накатило головокружение, того и гляди с седла свалишься. Ни в чем нельзя быть уверенным, понял Сорвил. На полях брани может произойти все, что угодно.
Что угодно.
В глухой топот копыт вклинился пронзительный вой, будто рвущий глотки, откуда он несся. Аисты зависли в воздухе прямо над ними, сияя девственной белизной в лучах заходящего солнца. Сционы пронеслись сквозь тень неглубокой ложбины и, продравшись сквозь дымку сухого кустарника и травы, вновь погнали коней вверх. И вот вершина холма. Солнечные лучи высекли серебристо-алые блики с пригнувшихся к холкам доспехов людей.
Слитный вой распался на отдельные взвизги и тревожные возгласы.
Шранки заполняли пространство под ними, отвратительные скопления тварей, заполонившие низины меж освещенных солнцем холмов. Тощие белые руки сжимали оружие. Лица искажены злобой. Штандарты клана – человеческие черепа с привязанными бизоньими шкурами – бились на ветру.
Сорвилу не было нужды оглядываться вниз на линию товарищей. И так было ясно, что написано на их лицах. Неверие в происходящее – последняя перегородка, отделяющая юнцов от убийства.
И вот наступил момент, в который не верилось, но о котором Сорвил не раз слышал от старых вояк. Ряд вооруженных копьями всадников, с блестевшими на солнце шлемами и кольчугами, стоял неподвижно, сдерживая играющих пони. Шранки злобно кричали и размахивали руками, но тоже не двигались с места. Обе стороны просто оценивали друг друга, не без колебаний и уж точно не ради точного подсчета. Это было скорее противостояние равнозначных сил, при котором все ждут, когда же монетка, крутящаяся в воздухе, коснется твердой земли, давая разрешение на бойню.
Сорвил, приподнявшись в седле, наклонился вперед и прошептал Упрямцу в самое ухо:
– Мы с тобой – одно целое…
И они ринулись вперед с боевым кличем дюжины варварских народов, уже не сдерживая стремительного бега коней. Летящий клин, ощетинившийся копьями. Судя по рассказам подданных отца, Сорвил ожидал, что каждый удар сердца в такой момент растянется на вечность, но все происходило так быстро – слишком быстро, чтобы успеть ужаснуться или обрести боевой задор, – не было времени ни для чего. Миг – и Шранки явились перед ним спутанным клубком рвущихся в бой тел. Белая кожа, темная, в пятнах грязи броня, занесенные над головой железные дротики. Второй – и Сорвил врезался в гущу тел, словно разрывая ткань. Острие копья, выглядывавшее из-за его щита, пронзило глотку существа, которого он даже не видел, и болтающегося теперь, словно на вертеле. Теперь копье убивало само. Еще миг – он вытащил меч и, придерживая другой рукой Упрямца, стал рубить направо и налево. Вопли, стоны, крики возносились в небо. Страшный лязг войны.
