Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов
С нами не торопились общаться.
В штабном фургоне дым стоял коромыслом. Запах махорки и дорогого голландского табака смешивался с ароматом пролитого вина. На столе, между остатками ужина, карта походила на раненого зверя. Два письма — два приглашения, в Варшаву и Берлин, — лежали на ней двумя гирями, готовыми раздавить нас своим весом. Спор, шедший уже третий час, зашел в тупик.
— На Варшаву! — Петр снова ударил кулаком по столу, и чаша с вином опасно качнулась. — Хватит! Наслушался я ваших купеческих расчетов! Есть честь, а есть бесчестие! Они нас в ловушку заманили! А мы им спину покажем⁈ Побежим к этому немцу Фридриху жаловаться⁈ Да после такого нас в Европе за людей считать перестанут!
Его лицо побагровело, желваки ходили под кожей. Говорил не император — оскорбленный гвардеец, чью доблесть поставили под сомнение.
— Государь, но какой ценой⁈ — я попытался пробиться сквозь стену его ярости. — Мы увязнем в городских боях! Положим там людей!
— Лучшие люди на то и лучшие, чтобы умирать за честь Государя! — рявкнул Меншиков, подливая масла в огонь. — А коли возьмем Варшаву, вся их спесь сойдет! Казна их станет нашей, земли их — нашими! За такие барыши можно и пару сотен гвардейцев не пожалеть!
Орлов тяжело вздохнул.
— Мои ребята, Государь, не поймут, — глухо произнес он. — Мы их под Витебском нашинковали, а они нас предали. И что теперь, мимо пройдем? Да они же за спиной смеяться будут! Нужно идти и спрашивать.
Вот она, партия «молота» во всей своей красе: честь, месть, слава и нажива. Простые, понятные и соблазнительные аргументы, бьющие прямо в сердце Петру, в самую его суть.
— А что Берлин? — Петр с презрением посмотрел на меня. — Что предлагает твоя партия «осторожных»? Спрятаться за спину прусского короля?
— Не спрятаться, Государь, а заключить союз, — вмешалась Анна. — Поход на Варшаву — это минус двести тысяч рублей прямых убытков. Плюс репутационные потери, которые не измерить деньгами. А союз с Пруссией — это немедленный выход на рынки Гамбурга. Это доступ к их технологиям литья и точной механики. Это плюс полмиллиона в казну в течение года. Выбор между славной смертью и скучной прибылью.
Петр перевел взгляд с нее на меня.
— Торговка! — выплюнул он. — И ты туда же, Смирнов⁈ Все в рубли перевел⁈ А где душа⁈ Где порыв⁈
— Мой порыв остался на поле под Витебском, Государь, — ответил я устало. — Вместе с тысячей трупов. Я свою войну выиграл. Теперь время выигрывать мир, а мир выигрывают не саблей, а кошельком и умом. Государь, за тот бой я истратил четверть всех боеприпасов, а брали мы с лихвой. Идти в Берлин — ход умных. Идти в Варшаву — ход обиженных. Вы кто, Государь? Обиженный шляхтич или Император?
Ох, ёжки-матрёжки. Впервые не сдержался. С сами Государем, да еще и на людях ссорится? Что я творю? Но ведь и смотреть, как умрет самый уважаемый мной правитель России, я не мог.
В фургоне стало тихо. Я перешел черту. Почти оскорбление. Меншиков ахнул и попятился. Орлов напрягся, готовый в любой момент броситься между нами.
Петр медленно, очень медленно, двинулся на меня. Его взгляд впился в меня. Я не мог разобрать, что в нем — ярость или что-то еще. Он подошел так близко, что меня обдало запахом вина и табака.
— Ты… — прохрипел он. — Не зарвался ли, генерал?
Я даже не моргнул, поставив на то, что Император в нем все же победит гвардейца.
В глазах Петра ураган эмоций сменялся ледяной, тяжелой думой. Он боролся сам с собой. Это была самая страшная битва, которую я когда-либо видел.
Наконец, он прикрыл глаза рукой.
— Оставьте меня, — произнес он, отвернувшись. — Все. Оставьте.
Мы выходили из фургона, не глядя друг на друга. Спор был окончен, аргументы исчерпаны. Теперь он должен был остаться один на один со своей честью и с моим последним вопросом.
Ночь прошла в лихорадочном, тревожном ожидании. Я не спал, сидел над картами, но не видел их, снова и снова прокручивая в голове ситуацию. Я перегнул палку. И теперь он, назло мне, назло здравому смыслу, поведет нас на бойню.
Рассвет был серым. Пришел приказ с адъютантом:
«Всем командирам собраться у штабного фургона. Немедля».
Мы стояли на пронизывающем ветру. Петр вышел. Лицо его было серым, покрасневшие глаза выдавали бессонную ночь. Он обвел нас всех тяжелым, непроницаемым взглядом, задержавшись на мне на долю секунды дольше.
Тишина давила. Вся наша армада, вся Империя замерла в ожидании одного его слова. Он открыл рот, чтобы отдать приказ. Посмотрел на запад, в сторону Берлина. Потом его взгляд медленно переместился на юго-восток, туда, где лежала Варшава. Он снова посмотрел на нас.
Кажется, он до сих пор не решил. Решение родится сейчас. На наших глазах.
Глава 10
Нас пронизывал ветер. Взгляд Государя повторно устремился на запад, в сторону Берлина — долгий, изучающий, словно он пытался разглядеть сквозь сотни верст и туман интриг лицо прусского короля. Затем голова его медленно, с неимоверной тяжестью повернулась на юго-восток, к вероломной Варшаве. От этой невысказанной ярости, казалось, под его сапогами скрипнул промерзший наст. И вот снова взгляд на нас.
— В Берлин.
Он будто бросил эту фразу. Негромко, без крика, но так, что спорить было бессмысленно. За спиной с едва слышным облегчением выдохнула Анна Морозова. Напряжение, державшее меня всю ночь, наконец отпустило. Мы не полезли на рожон — мы выбрали путь ума.
Однако для других это слово прозвучало как пощечина. Лицо Меншикова окаменело. Орлов, стоявший навытяжку, как-то сразу ссутулился, будто с его плеч свалили невидимый, но уже привычный груз. Честь гвардейца, жажда праведной мести — все это принесли в жертву холодному расчету.
— Меншиков, — голос Петра резанул морозный воздух, — к вечеру мне на стол — полный расчет по снабжению на берлинский тракт! Орлов, твоей кавалерии — провести разведку на запад на три перехода вперед. Морозова, связаться с вашими людьми в той Пруссии, подготовить контракты. Готовимся к смене маршрута. Выступаем через двое суток. Все свободны.
Он раздавал приказы, не глядя ни на кого, отсекая любые возражения. Царедворцы и командиры, кланяясь, начали расходиться. Я уже собирался последовать за
