Неправильный диверсант Забабашкин - Максим Арх
Когда неожиданно нахлынувшая безысходность более-менее отпустила, понял, что в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, оказывать какое-либо осмысленное сопротивление противнику не смогу. А потому решил выбрать единственно правильную в данном случае тактику — закрыть глаза, поспать и постараться набраться сил.
План мой был прост и в своём роде гениален. Но дело в том, что у пленивших меня гадов на этот счёт были другие мысли. И спокойно поспать мне никто не дал. Не успел я сомкнуть веки, как услышал шаги. Глухие, отдалённые, но явно приближающиеся. Сердце непроизвольно заколотилось, а дыхание участилось. Кто-то шёл сюда. Шаги становились всё громче, и вскоре со скрипом металла открылась дверь, и этот кто-то, щёлкнув выключателем, зажёг лампочку, висевшую под потолком. Переход с темноты на свет был резкий, а зрение моё всё ещё было слабое и не совсем восстановленное, поэтому глаза сразу же заслезились. Я на секунду зажмурился, пытаясь привыкнуть к внезапной яркости, а когда открыл глаза, увидел, что в помещение вошли двое. В одном из них, несмотря на расплывающиеся силуэты, узнал предателя Зорькина. На этот раз он был в офицерской форме Вермахта и, судя по погону, имел звание лейтенанта. Вторым был фельдфебель. Его я не знал и видел впервые в жизни, но рожа у него была тоже неприятная и явно просила своей порции свинца. Или хотя бы хорошего такого кулачища.
— Ну что, Забабашкин, вот мы снова с тобой и свиделись, — сказал Зорькин и, неожиданно подпрыгнув, схватил меня за подбородок и зашипел разозлённой гадюкой. — Не ждал, не гадал, гадёныш, что мы тебя найдём и схватим? Улизнуть хотел, да не получилось? Отход своих прикрывал? А? А они тебя бросили! И теперь ты тут!
Я не стал отвечать. Во-первых, смысла не было. А во-вторых, разговаривать с гадом совершенно не хотелось.
Однако тому, очевидно, желалось совершенно другого. Он натужно улыбнулся, убрал руку и через плечо крикнул:
— Я хочу присесть!
Фельдфебель тут же вышел в коридор и через пару секунд вернулся, принеся стул.
Зорькин пододвинул его ближе и, присев напротив меня, добродушно сказал:
— Не бойся. Будешь себя хорошо вести, ничего с тобой не случится. Ты, главное, пойми, что положение твоё безвыходное. Так что не строй иллюзий и не тешь себя надеждой, что тебе удастся сбежать. Не удастся! Я с тебя глаз не спущу!
С этими словами он перекинул ногу на ногу и стал молча разглядывать меня. Второй немец, не вступая в разговор, просто стоял в углу.
Разумеется, я тоже с ними общаться не собирался, хотя признаюсь, три важных вопроса у меня к нему, к ним, всё-таки были. Первый: сумел ли перелететь линию фронта угнанный нами самолёт, или им удалось его перехватить? Второй: нашли ли немцы лейтенанта госбезопасности и моего друга Воронцова? И третий, не менее, а, быть может, более важный: когда они, твари поганые, сдохнут в адских муках?
Но как бы любопытство меня ни распирало, ни о чём спрашивать врага я не стал. Про самолёт тот легко мог соврать. Что касаемо Воронцова, то, если поисковые группы его сразу там не нашли, а он всё ещё был жив, отнимать шанс на спасение у своего боевого товарища я не собирался.
Что же касается третьего вопроса, то я прекрасно понимал, что ответ на него в прямом и переносном смысле находится у меня в руках.
«Мне бы только до родимой мосинки хотя бы на секунду дотянуться, и сразу же этот вопрос будет раз и навсегда закрыт», — лелеял я надежду.
Игра в молчанку продлилась около трёх минут. Вероятно, тот факт, что за всё это время я не проронил ни слова, несколько напряг того, кто когда-то был Зорькиным, и он, подавшись вперёд, процедил:
— Слушаю тебя. Говори!
— Чего тебе говорить-то? — нехотя произнёс я.
И тут же получил удар под дых. Закашлялся.
А гад в это время схватил меня за волосы и, подняв голову, рявкнул:
— Не играй со мной, Забабашкин! Говори, кто ты такой⁈ Да не ври мне! Нам про тебя хорошо известно!
Слова его были сказаны хоть и по-русски, но смысловой нагрузки почти не несли. И напомнил дураку об этом:
— Если вы всё про меня знаете, то на какой хрен мне вам что-то говорить? Что изменится-то от этого⁈
Зорькин вначале замахнулся, чтобы ударить, но потом несильно хлопнул мне ладонью по лбу и откинулся на спинку стула.
— Знаем, не сомневайся! Ты Забабашкин, который является снайпером по кличке Забабаха. Но не знаем, откуда ты тут взялся! И не знаем, в какой снайперской школе ты учился. Вот на этот вопрос ты мне сейчас и ответишь! Понял? Все жилы из тебя вытащу, но ответ получу! Пытать буду до смерти!
Он ощерился, отчего его неприятная морда стала ещё противней.
Прекрасно понимая, что с явным психопатом шутить не стоит, решил подыграть ему.
— Не надо меня пытать, и так всё расскажу, добровольно, — устало произнёс я, всем видом показывая, что сломлен и готов к сотрудничеству, опустив голову вниз, уточнил: — Вы спросили насчёт снайперской школы? Так вот, ничего подобного я не заканчивал. Я самоучка.
— Это как такое может быть? Где же ты так научился стрелять?
— В тире. Я отличник по боевой подготовке был.
Зорькин переглянулся с фельдфебелем, в задумчивости почесал себе уголок губы, прищурился и неожиданно рявкнул:
— Врёшь? — а потом тут же стал запугивать: — Если соврал, то на куски порву! Слышишь меня⁈ На куски!
— Ничего я не соврал. Сказал всё как есть. Если не верите, то тут, в Троекуровске, в старом госпитале где-то должно моё личное дело валяться. Его наши не успели вывезти при отступлении. Поищите, и всё там сами прочитаете.
— Откуда ты это знаешь?
— Воронцов о нём упоминал.
— Лейтенант госбезопасности Воронцов, — кивнул сам себе Зорькин. — Где он, кстати? Мы его труп не нашли.
— А я откуда знаю? — сказал я, на автомате напрягая пресс.
И не прогадал. Потому что, как только я ответил, Зорькин резко подался вперёд и ударил меня в живот.
— Забабашкин, я же тебя предупреждал — со мной шутки плохи! Я видел, что вы вчетвером уходили в лес. В бинокль вас всех видел. Трупы Садовского и майора Штернберга мы нашли, а вот Воронцова обнаружить не удалось. Где он⁈
— В болоте сгинул,
