Золото. Назад в СССР 3 - Адам Хлебов
— Ты это к чему мне все рассказываешь?
— К тому, что мораль этой басни такова, что пока Толик не получил в лоб, но не понял, что Ленка его ни на грош не ценит и никогда не ценила.
— И что ты мне советуешь?
— Если не пишет, то мой тебе совет — забудь. Хотя есть один способ проверить твою мадам окончательно…
Глава 10
— Ты это к чему мне все рассказываешь?
— К тому, что мораль этой басни такова, что пока Толик не получил в лоб, но не понял, что Ленка его ни на грош не ценит и никогда не ценила.
— И что ты мне советуешь?
— Если не пишет, то мой тебе совет — забудь. Хотя есть один способ проверить твою мадам окончательно…
* * *
— И каким же образом?
— Есть ее телефон?
— Конечно, я помню на память и домашний и рабочий.
— Все просто. Ты сейчас не в тюрьме. Когда мы доберемся до поселка, то сходим на междугородний телефон, я оплачу тебе разговор.
— И что я ей скажу?
— Ты можешь сообщить, что сбежал и тебе нужна ее помощь. По ее реакции станет понятно, как она к тебе относится.
— Действительно просто, мне в тюрьме эта мысль не приходила в голову.
— Так у тебя там и телефона в тюрьме не было, ты не мог позвонить.
Он переживал, по разным поводам. Переживал, что когда он дозвониться, то его подруга может соврать, что ее нет дома и н подойти к телефону. Или ее домашние не станут подзывать девушку к трубке.
Я внимательно следил за его мимикой и реакцией. Он не был похож на расчетливого бандита, криминального лидера захватывающего нелегальную добычу золота.
Но внешность бывает обманчива. А люди умеют притворяться. Время должно все расставить по местам.
Мы двигались в сторону сопки с расселиной и нам оставалась примерно полтора километра последние минуты мы молчали, каждый из нас был погружен в собственные мысли. И вдруг,идя впереди меня, он резко остановился, повернулся ко мне и произнес:
— Пожалуй ты прав, не буду я ей звонить, раньше хотел бы наверно даже жениться на ней, семья, может детишки там, но теперь нет.
— Почему?
— Я понял, что противно мне. Знаю почему не пишет. Знаю. Предала она меня. Ей зэк не нужен. В зоне, по первоходу, ну так называется первая отсидка, у многих мужиков со сроком больше трёшника, жены на развод подавали. Тут все тоже самое. Даже если она заговорит со мной по телефону, это будет, как конфеты со вкусом предательства жрать.
— Что за конфеты?
— Разве я тебе не рассказал?
— Вроде нет. Не помню.
— Была у меня одна мерзейшая история, которую я никогда в жизни не забуду. Пойдем, дальше? По дороге расскажу.
— Пошли.
— Это было почти в самом начале отсидки. Меня в Ташкент почему-то этапировали в ташкентскую пересылку тюрьму. Я долго пор думал, что где-то в документах напутали и по зонам бродит мой полный тезка-однофамилец.
И меня отправили туда вместо него. Не на Север а на Юг, представляешь?
— Обрадовался ошибке-то?
— Нет, конечно, ты слушай дальше. Это только в кино на Югах лучше, чем на Севере. Во-первых, кинули меня в вагонзак. Это такой вагон для перевозка заключенных.
Его еще называют «столыпин» — устроен так же, как обычные купированные вагоны. Вдоль стен с одной стороны узкий проход, по другую сторону — отдельные кабины-купе. Только двери купе не сплошные, а с решеткой.
Одна сторона вагона глухая, а окна в коридоре забраны решетками, только снаружи этого не видно — решетки закрыты шторами. Шторы эти никто никогда не стирает и не вытряхивает.
От них удушливо пахнет пылью, не приведи ангелы небесные, туда аллергику попасть. Спасения нет даже тем, кто здоров. Едут все с красными глазами.
Если снаружи смотреть — вагон как вагон, никто не догадается, что в нем везли арестантов.
Внутри купе полки, по три. Одна над другой с каждой стороны. Между средними полками можно перекинуть щит — получаются сплошные нары. В общем, лежачих мест здесь — семь, если потесниться — восемь.
А набивают в каждую кабину-клетку обычно человек двенадцать-пятнадцать, а то и больше. Вдобавок — вещи заключенных.
И все закупорено, свежему воздуху и попасть неоткуда, разве когда на остановке откроют дверь, чтобы кого-то ввести или вывести.
В коридоре конвоиры с оружием. Бывает попадется нормальный человек, откроет в коридоре окно, тогда в отсеках заиграет свежий ветерок. Я иногда едут такие уроды — проси, не проси ни за что не откроет. Сам будет потеть и парится, лишь быть тюремному люду было несносно.
Это они себя к тем, кто воздает заслуженное наказание причисляют. Карают так сказать. Каратели хреновы, хуже фашистов.
Слава Богу, что не все такие.
А во-вторых, Благодаря своей статье, я ехал в ташкентскую пересыльную тюрьму как король. Один. Один в отсеке. Скорее всего боялись, что я попутчикам начну читать Архипелаг-Гулаг по памяти. Я, кстати, и сейчас его наизусть помню. Мне еще Райхельгауз в следственном изоляторе говорил, что политические не сидят вместе с уголовниками.
Это было смешно, потому что потом я с этим же арестантским людом делил все тяготы и лишения, как говорится, в камерах пересыльной тюрьмы. Не не скажу, что в поезде я был сильно опечален, тем, что еду один.
Но в остальном мне было так же хреново, как и другим.
Разговаривать с соседями за перегородкой запрещено, просить воды запрещено, конвоир отвечает: «Когда всем, тогда и тебе», оправка по одному, по графику. Жара, потом обливаешься, мухи.
Одно слово пытка. А поезд идет медленно, как товарняк. У каждого столба стоит солнце раскаляет крышу внутри как в адском пламени.
Вообщем, после этого в кавычках замечательного путешествия в Среднюю Азию, я решил пусть лучше мороз, от холода сдохнуть, чем такую жару терпеть.
Я и сейчас так думаю. Лучше уж здесь, чем там.
Привезли выгрузили, как в автозаке нас перевозили — отдельная песня, потом как-нибудь расскажу. Там тоже места человек на десять — и сидячих и стоячих — не больше. А нас в автозак человек тридцать набили.
А народу было столько, что даже пошелохнуться невозможно, не то что переменить положение. Но даже если у тебя подгибаются ноги, то ты не упадешь. Просто некуда,
