Котенок. Книга 2 - Андрей Анатольевич Федин
Я указал на замершую у стены Лену.
— Слушай Кукушкину, а не всяких там литературных критиканов, — сказал я. — Ей нравятся твои стихи. Значит: они хорошие. Все эти критики — на самом деле поэты-неудачники. Они тебе попросту завидуют. Поверь моему опыту.
Пожал плечами.
— Сам я стихи не люблю, если их нельзя петь. Но Кукушкиной верю больше, чем этому Леониду Лившицу. И ты, Волкова, прислушивайся именно к её словам: это она потребитель твоего контента, а не тот «известный» горе-критик.
Алина правой рукой прижала к груди папку — левой указала в прихожую.
— Уходи, Крылов, — сказала она.
Кукушкина всхлипнула.
Я кивнул.
— Как скажешь.
Надел куртку, сунул ноги в ботинки.
— Я тебя ненавижу, Крылов, — произнесла Алина.
По её щекам скользили слёзы.
— Вот и напиши об этом новое стихотворение, — сказал я.
Жестом подозвал к себе Кукушкину — семиклассница подошла.
Я шепнул ей на ухо:
— Присмотри за Алиной.
Лена кивнула.
— До завтра, Волкова! — сказал я.
И перешагнул через порог.
* * *
Захлопнул дверь, спустился на один лестничный пролёт и остановился. Снял правый ботинок, увидел на своей пятке мокрое пятно. Озадаченно хмыкнул. Принюхался. Покачал головой.
Произнёс:
— Ну и гад же ты, Барсик!
* * *
Утром (по пути в школу) я спросил у Кукушкиной:
— Как прошёл вечер?
Лена вздохнула.
— Нормально, — ответила она. — Алиночка плакала.
* * *
В понедельник перед уроком Волкова со мной не поздоровалась. Она вошла в класс перед самым звонком, вместе с учительницей. Заняла своё место за партой. Молчала. Будто не замечала меня. Но сдвинула учебник на середину столешницы.
Во время урока я отметил, что моя соседка по парте снова пришла с подкрашенными тушью ресницами. Унюхал и едва уловимый запах её духов. Ни разу на протяжении всего урока не увидел на лице Алины улыбку; не заметил в ярко-голубых глазах Волковой и блеск слёз.
После занятия Алина вдруг схватила меня за рукав, помешала выбраться из-за парты.
— Сиди, Крылов, — сказала она.
Выждала, пока шумная толпа наших одноклассников покинет класс. Вынула из портфеля четыре синие «общие» тетради большого альбомного формата. Положила их на стол — туда, где во время занятия находился учебник.
— Вот, — сказала Волкова.
Она накрыла тетради рукой.
— Что это? — спросил я.
— Мои стихи, — ответила Алина. — Тут всё, что я написала после маминой смерти: и в Москве, и уже здесь, в Рудогорске. Даже те стихотворения, которые… новые. Не представляю, сгодятся ли они для ваших песен.
Она пожала плечами.
— Сам разберёшься.
Волкова посмотрела мне в глаза — впервые за сегодняшний день.
— Я дам эти тетради тебе, Крылов, — сказала она, — если поклянёшься, что выполнишь мои условия.
Глава 11
Один за другим задержавшиеся в классной комнате ученики десятого «А» класса проходили к выходу. Они громыхали стульями, шаркали ногами, громко разговаривали и смеялись. Некоторые оборачивались, смотрели на меня и на Волкову. Но мы не обращали внимания на одноклассников — сидели за партой, смотрели друг другу в глаза. Я вновь удивился тому обстоятельству, как часто меняла оттенок радужная оболочка глаз моей соседки по парте. Вспомнил, что перед уроком Алинины глаза выглядели ярко-голубыми. Но теперь их цвет походил на бирюзовый. Я мазнул мимолётным взглядом по будто слегка подтёртым веснушкам, по белому шраму, по плотно сжатым губам. Не заметил на лице Волковой следы от долгих ночных рыданий. Не усомнился в словах Кукушкиной о том, что Алина плакала вчера вечером. Но сомневался, что Волкова провела бессонную ночь.
Посмотрел на тетради.
— Какие условия? — спросил я.
Алина чуть сощурила глаза.
— Во-первых, пообещай, что никому эти тетради не покажешь, — сказала она.
Я кивнул.
— Легко.
— Во-вторых, — сказала Алина. — Никому не говори об Алине Солнечной.
Пожал плечами.
— Без проблем.
— А ещё запиши мне ноты и гитарную табулатуру той песни, которую ты нам вчера спел, — сказала Волкова.
— И это всё? — спросил я.
— Всё.
— Сделаю.
Алина убрала руку с тетрадей; наблюдала за тем, как я укладывал их на дно дипломата.
* * *
Сегодня Снежка меня предупредила, что в пятницу состоится генеральная репетиция концерта ко Дню учителя. Сказала, что поначалу репетицию назначили на субботу. Но перенесли по просьбе Сергея Рокотова: у того были «обязательства перед руководством городского Дворца культуры». Под «обязательствами» классная руководительница имела в виду выступление ВИА Рокотова на «детских» танцах. О том, что в субботу в ДК буду петь и я, она не упомянула.
Во время разговора с Галиной Николаевной я вспомнил, что поначалу воспринял школьный концерт, как интересное приключение. Отметил, что теперь уже не видел ничего «интересного» в пении с подмостков актового зала — после концертов во Дворце культуры. И в то же время не жалел о данном Полковнику согласии: спеть три песни под аккомпанемент акустической гитары виделось мне «лёгкой прогулкой», сущей безделицей в сравнении с двухчасовыми субботними выступлениями.
* * *
Дома я наспех пообедал. Но не уселся после мытья посуды за письменный стол: объявил на весь сегодняшний день перерыв в написании книги (не без труда, но убедил себя в его необходимости). Забрался с ногами на кровать, положил рядом с собой Алинины тетради. Даже по их весу понимал, что работы мне предстояло немало. Чтение стихов я причислил именно к работе — не к развлечениям. Потому что никогда не увлекался поэзией, если только она не звучала под музыку. Волкова не установила сроки для изучения тетрадей. Но я сам их себе ограничил. Алинины стихи отвлекали моё внимание от моей собственной рукописи. Потому я выделил для них один день. В отличие от Лены Кукушкиной (которая подолгу смаковала каждое гениальное четверостишье любимой поэтессы), я ограничился тем, что попросту читал стихи — переносил их в свою память, будто на жёсткий диск компьютера.
Я помнил, что у моей соседки по парте не каллиграфический, но и не безобразный почерк. Стихи же на страницах тетрадей выглядели напечатанными при помощи текстового редактора: этакий своеобразный шрифт «курсив». Я заметил этот факт ещё в школе. Алина пояснила, что стихи в тетради переписывала её бабушка — из тех самых блокнотов, которые я видел в квартире Волковых на пятом этаже. «Бабушка мечтает, что когда-нибудь напечатают мой пятый сборник», — рассказала Алина. Она печально улыбнулась и сказала, что если «это случится», то она посвятит тот сборник своей маме. «Может и случится, — подумал я. — Если не вмешается очередной известный литературный критик». Я прошёлся взглядом по первому стихотворению — сразу отметил, что хорошая попсовая песня из него не получится: уж очень длинными в нём выглядели строки, да ещё и его тема была… что называется «не для всех».
Не анализировал прочитанные в тетрадях строки — просто отправлял текст в свою память. Не задумывался над их содержанием, не считывал заложенные в них эмоции. И не примерял Алинины стихи к звучавшим время от времени в моей голове мелодиям. Я сдерживал фантазию, мешал ей создать из увиденного в тетради текста визуальные образы. Чтобы они не вторглись в мир моей собственной книги, что бессменно маячил в голове, потеснённый (но не вытесненный) реальностью. Часть моего сознания постоянно размышляла над задуманными для книги событиями, прорабатывала детали сюжета и характеры персонажей. И я не мешал этому процессу: помнил, что восстановить его будет сложно — если «с головой» погружусь в другое занятие. Листал тетрадь, скользил взглядом по её страницам: бездумно прочитывал текст и любовался красивым почерком Алининой бабушки.
Две тетради я пролистал до маминого прихода. Сам удивился, что справился с этой работой за относительно короткий промежуток времени. Сообщил маме, что пойду в пятницу на репетицию. Выслушал, как прошёл её рабочий день. Улыбался в ответ на мамины рассказы. Но не концентрировал на них внимание — настороженно проверял, действительно ли я прочёл Алинины стихи, или же несколько часов подряд занимался самообманом. Память послушно отзывалась на мои «запросы» — воскрешала перед мысленным взором строку за строкой, страницу за страницей. Я невольно прошептал понравившуюся мне рифму. Мама услышала это — поинтересовалась, что я «бормотал». Рассказал ей о желании Сергея Рокотова создать собственный «оригинальный» ассортимент песен. Признался, что как раз сегодня просматривал стихи — прикидывал, будут ли они звучать под музыку.
— Люди гонятся за счастьем, но его не замечают…
Я озвучил длинное стихотворение из первой пролистанной сегодня Алининой тетради. Отметил, что звучало оно «ровно» — я выдавал его с выражением и без запинок. Следил за маминым
