Ц-5 (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— Садимся! Садимся!

— Ой, Изя, подвинься…

— А чё, подлокотники общие, что ли?

— Что ли!

— Вельми понеже…

— Тимоша, я тебе местечко забил!

— А я, может, не с тобой хочу?

— Тимо-оша…

— Да ла-адно…

— Выходят! Выходят!

Политбюро ЦК КПСС в полном составе показалось из-за кулис, вереницей попадая в президиум. В зале заплескали — и аплодисменты разошлись пожаром, не унимаясь.

Четыре тысячи человек приветствовали стоявших на сцене, члены Политбюро хлопали депутатам алаверды, и Рита вдруг ощутила громадность происходящего уже не глазами, а умом. Здесь, во Дворце съездов, как будто собралась целая страна — шахтеры, академики, металлурги, колхозники, инженеры, строители, военные, учителя, врачи, писатели… С Дальнего Востока и с Украины, из туманного Ленинграда и знойного Ташкента. От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей.

С задних рядов доносились оживленные голоса гостей, звучали все акценты — прибалтийский, грузинский, украинский, татарский, еще какой-то… И девушка впервые в жизни прочувствовала то, о чем толковал Миша — причастность ко всем этим людям, таким разным и таким схожим. Советским.

А затем грянул «Интернационал»…

Тысячи голосов соединялись, вознося глухой человечий зов. Чудилось, гимну мало места в зале, и он высвобождается, разносится за кремлевские стены, полня улицы, вихрем кружась по площадям.

Зиночка первой стала подпевать, за нею вдохновилась Альбина. Рита поймала себя на том, что губы сами повторяют знакомые строки, и облегчила душу, подхватывая со всеми вместе:

Это есть наш последний

И решительный бой;

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

Отгремели плавные, величественные аккорды, а девушка еще не остыла от драгоценного чувства товарищества и единения всех со всеми. Что-то говорили с трибуны, чему-то хлопали в зале… А затем динамики разнесли глуховатый голос Брежнева:

— Дорогие товарищи!

Рита сразу поскучнела, вздохнула, готовясь к нудному докладу, а генеральный секретарь все тянул и тянул паузу. Перебрав пачку отпечатанных листов, он небрежно отложил их и сказал, наклонясь к микрофонам:

— Обойдемся без долгих речей… Товарищи! Я предлагаю всем выступающим говорить только по делу, без хвалебных од и убаюкивающих рапортов. Начну без плана, как есть… К-хм… Мы привыкли гордиться нашими успехами, и нам есть, чем гордиться, но так называемых отдельных недостатков гораздо больше. Они мешают нам жить, не дают расти и развиваться. Их хватает, этих «язв социализма». Трудящиеся лишены возможности сходить в магазин и купить то, что им нужно, на заработанные деньги. Это позор, товарищи. И мы должны, мы просто обязаны покончить с тотальным дефицитом в кратчайшие сроки! А взяточничество? Оно, как ржа, разъедает советское общество снизу доверху! Мы дожили до того, что в СССР зародилась организованная преступность, самая настоящая мафия! А рабочий человек бессилен против чиновного или милицейского произвола. — Помолчав, словно вслушиваясь в гулкую тишину, Леонид Ильич со вкусом договорил: — Наш долг, товарищи, долг коммунистов, покончить с позорными явлениями советской действительности! И не просто очиститься от перерожденцев и оборотней в погонах — это всего лишь следствия. Нет, надо искоренить сами причины. Переходить от двухконтурного денежного обращения к нормальному финансированию, к ленинским принципам хозяйствования, встраивать в народное хозяйство естественно действующие обратные связи, обеспечивающие рост производительности труда… Ну, обо всем этом куда толковей расскажет товарищ Косыгин, а я лишь напомню подзабытую истину: социализм в СССР победит окончательно лишь тогда, когда весь наш трудовой народ станет жить лучше, чем в самых богатых капстранах. Наше дело правое, товарищи, и я верю, что победа будет за нами!

Зал долго молчал, а потом люди начали вставать. Редкие всплески аплодисментов разошлись, переходя в овацию, хотя множество депутатов продолжало сидеть недвижимо, словно оглушенные.

— Сразу видно, кто «за», а кто «против»! — услыхала Рита злорадно-восторженное с задних рядов, и захлопала в ладоши, присоединяя свой голос.

Там же, позже

Пересечься с министром обороны удалось лишь в перерыве — Андропов отловил Устинова в буфете, где тот дул чай с кренделем.

— Дмитрий Федорович… разговор есть. Фу-у…

— Чего это ты такой… заполошенный? — добродушно проворчал министр.

— Забегался, — усмехнулся председатель КГБ. — Секретные распечатки от «Михи» помните?

— Забудешь их, пожалуй… Что-то новенькое появилось?

— Ну-у… Можно и так сказать, — тонко улыбнулся Юрий Владимирович. — На днях я встречался с Михой лично.

Устинов поперхнулся, и закашлялся.

— Предупреждать надо… — засипел он, перхая. — Что, вот так вот, как мы сейчас? Вживую?

— Живее не бывает! Его зовут Миша Гарин, ему семнадцать, хотя кажется старше. Миха согласился сотрудничать с нами. Я оставил его на конспиративной квартире, сам поехал на доклад к товарищу Брежневу… а где-то через полчаса позвонил Михе. И попросил… Потребовал, чтобы он исчез.

— Да что же это такое! — Дмитрий Федорович сердито отставил стакан. — Погибели моей хочешь? Чай-то горячий! — он сделал маленький глоток, и нахмурился. — Подожди, подожди… И чего тебе Леонид Ильич наговорил?

— Дал мне срок в двадцать четыре часа, чтобы я нашел Миху — и упрятал на режимный объект под строгую охрану, — отчеканил Юрий Владимирович. — Сказал, что ты лучше знаешь, в какой, так сказать, монастырь его постричь.

Лицо Устинова как будто обрюзгло. Министр уставился в столешницу, а его пальцы крошили объедок кренделя.

— А ты, значит, ни в какую? — взгляд, брошенный исподлобья, поверх очков, показался Андропову зорким и прицельным.

— Миха вылечил меня, — Ю Вэ легонько шлепнул по столу, — Миха вылечил мою Таню! Да я молиться должен на этого парня! Все мы у него в долгу! Слыхал, как съезд гудел, когда генеральный отложил свой доклад, и начал говорить от себя? Писаки строчили, как угорелые! А ведь, не будь Михи, зачитал бы тягомотину часа на три, все бы горячо поддержали и одобрили. А Лёня в минуты уложился, зато всё по делу, и какому делу!

— А Миху, стало быть, за высокую бетонную ограду, — медленно проговорил Дмитрий Федорович, — под бдительную охрану часовых с «калашниковыми»…

— Так именно! — горько вымолвил председатель КГБ. — А это недопустимо! Это… Это просто мерзко!

Он покосился на второй стакан с чаем, над которым вился парок.

— Чего не пьешь? — буркнул Андропов.

— А это не мой! — оживился Устинов. — Товарища одного. Лет десять не видел! А, вот и он!

К столику подошел ладный, седой прибалт, крепкий для своих лет и лишь слегка расплывшийся в талии.

— Етта… — выразился он. — Приветствую, Юрий Владимирович.

Поставив на столик пару блюдец — с омлетом и парой сосисок, добавил ворчливо: — Хоть перекушу нормально, а то — крендель! Етто девчонки пускай кренделями обедают, им фигуру беречь…

Гулко хохотнув, министр обороны хлопнул прибалта по широкому плечу:

— Рекомендую: Арсений Ромуальдович Вайткус! В тридцать девятом внедрился в СД, служил по ведомству Шелленберга. Мы Арсения, значит, орденом Ленина и «Золотой звездой» тайно награждали, а Гитлер ему Рыцарский крест на грудь вешал…

— Как главный буржуин — Плохишу, — скривился Вайткус. — Еще и похвалил, с-сучок замшелый… Вот, говорит, взгляд истинной белокурой бестии! Знал бы, чего мне стоило сдержаться…

— Постойте, постойте… — откинулся на спинку Андропов. — Штандартенфюрер Эрих Войтке?

— Йаволь, герр генерал, — усмехнулся Ромуальдыч.

— С ума сойти…

— Понял, Юра, — усмешливо сказал Устинов, — среди каких людей вращаюсь? Что ни человек, то легенда!

— Щас, — буркнул Вайткус, — наговоришь тут…

Министр посмотрел на часы.

— Перерыв кончается, гадство какое… — пробормотал он и замер. — Стоп! Ты сказал — Миша Гарин?