Александр Романов - Триумф «попаданцев». Стать Бонапартом!
Но зато там я видел — кого б вы думали? Жозефину. Ага… Богарне. Свежеиспеченную вдову. И содержанку аж самого Барраса… Мне ее издали показали: вон, типа, смотри — какая женщина! Вах! Ну, посмотрел. Наполеон — заинтересовался. А моя реакция была: «Мама — я столько не выпью!» Чего в ней все находят? По нашим меркам — хорошо еще, не совсем уродина. Опять же пластика, анатомия сейчас — абсолютно другие. Несуразные совершенно. Нелепая тетка, закутанная в полупрозрачный муслин (на голое тело, ага), принимает ненатуральные позы… Ей-богу — Дезире Клари нравилась мне куда как больше: нормальная девушка с неиспорченными манерами, вокруг которой не надо выписывать кренделя с дурацким видом.
В общем — если резюмировать мое впечатление — то, как сказал некто подзабытый нынче Сусик-Богдан, прибыв с того света на этот: «На что мне с моими миллионами эта залежалая тыква Парася Никаноровна нужна?»
Не — на Жозефине я точно не женюсь!
Материалы из «Серой папки», 1793.
Лето 1793 года. Форт ВВВ.
Из дневника Сергея Акимова.
Запись первая.
Проклятый прогресс… Точнее — его отсутствие.
Я пишу эти строки вполне нормальной «вечной ручкой». Классический такой агрегат — по типу довоенных… Тридцатых годов двадцатого века которые. «Золотое перо», тяжеленький стальной корпус, вороненый, с золотой насечкой (есть умельцы, постарались…), емкость для чернил с плунжером, колпачок с пружиной. При необходимости можно свободно как оружие использовать. Хвала Динго: весной он сконструировал пулемет, а к нему нормальные оружейные пружины — вот и побочный продукт военного производства. Конверсия… А радости от прогресса нет. Что толку в этой авторучке, если прошлогодняя почта пришла к нам только сейчас? Без каких-либо особых причин — просто так тоже случается. И, к сожалению, наличие в Лондоне агентуры, располагающей радиосвязью (хотя это такая радиосвязь, что слов нет — одни выражения, но как-то короткие сообщения все же передавать получается… В ожидании, когда наши гении наладят производство собственной радиоаппаратуры, — уже хлеб), делу здесь не помогает… Впрочем, хватит жаловаться.
Итак…
В прошлом году мы остановились на том, что наш фигурант, похоже, дезертировал из французской армии и решил заделаться командиром Национальной гвардии Корсики.
Что ж, это ему удалось.
Правда, сопровождался этот процесс такими приключениями — судя по описаниям информаторов — что скорей может считаться голливудским блокбастером из жизни итальянской мафии. Там — если верить письмам — было все: и вызовы на дуэль, и дом Бонапартов, забитый круглосуточно вооруженными сторонниками (так что Летиции приходилось на ночь раскладывать матрасы по всем комнатам и коридорам, да еще эту ораву кормить и поить), и взаимные обличительные выступления противников друг против друга, и даже — похищение комиссара, призванного следить за выборами! Наполеон и упер. За что его противники чуть не начали штурмовать жилище Бонапартов. Но Наполеон, когда украденного комиссара притащили к нему, проделал просто натуральный финт ушами. Обратившись к ошарашенному государственному мужу следующим образом: «Я хочу, чтобы вы были свободны! Совершенно свободны! У Перальди вы бы этой свободой не пользовались!» Комиссар не имел ничего против и остался у «освободителя». В результате чего повод для штурма — пусть и формально — отпал. Так что нашему Бонапартию палец в рот не клади!.. Впрочем, противоположная партия — те самые Перальди — тоже были ребята крутые. И поклялись страшно отомстить: сжечь дом, а самого Бонапарта захватить живым или мертвым (что уж они после того собирались с ним делать — оставим за скобками. Но вряд ли что-то хорошее…). И только уже упоминавшиеся «сторонники», которыми был забит весь дом Бонапартов, не дали реализоваться столь кровожадным планам. Ну — мафия, в общем, бессмертна…
Короче: после таких вот нескучных приключений 1 апреля (нарочно, что ли?) 1792 года Наполеон Бонапарт был выбран командиром Второго батальона Национальной гвардии. Командиром Первого батальона был выбран некий Квенца. Но поскольку он, во-первых, ничего не смыслил в военном деле, а во-вторых, шел на выборах в блоке с Бонапартом, то, по сути, главным командующим был Наполеон. Должности же офицеров в батальонах заняли соответственно родственники и друзья счастливых победителей (ну, мафия же…). Вечером вино лилось рекой, играл полковой оркестр…
Правда, уже через несколько дней по улицам Аяччо пронесся клич: «Долой кепи!» (национальные гвардейцы ходили в этих головных уборах). Потому что горожане почему-то решили, что гвардейцы составили против них заговор (??). В результате чего больше десяти дней в Аяччо шли настоящие уличные бои между национальными гвардейцами под командованием Наполеона и горожанами под командованием семьи тех самых Перальди. В ходе которых — как пишут информаторы Падре — обе стороны понесли значительные потери убитыми и ранеными. А Наполеон пытался ввести свои батальоны в цитадель Аяччо, но комендант французского гарнизона этого ему почему-то не позволил и даже накатал жалобу на нашего фигуранта, в которой утверждал, что Бонапарт пытался взбунтовать солдат его полка против офицеров. Закончилось, однако, все практически ничем. Девятнадцатого апреля стороны подписали перемирие, а Наполеон представил объяснительную записку, в которой упирал на то, что хотел только отомстить за убийство своего лейтенанта (тот действительно был убит в один из первых дней беспорядков).
Однако, похоже, эта отмазка сработала не очень хорошо. Потому что уже в мае Бонапарт покинул Корсику и отправился в Париж, где ему были предъявлены множественные обвинения (стараниями все тех же Перальди, накатавших донос аж в Конвент; а исходя из того, что к ним самим никаких санкций применено не было, то возникает вопрос — а чего там вообще происходило?). Как перечислено в одном из писем: «Его обвиняли в превышении власти, подстрекательстве к беспорядкам, отказе в повиновении и вооруженном сопротивлении властям. Обвиняли его еще помимо этого во всевозможных злодеяниях: их было вполне достаточно, чтобы уготовить ему верную гибель. К несчастью, все эти проступки усиливались его основной ошибкой: тем, что он без всяких уважительных причин, без разрешения оставался вдали от полка, в то время как каждая сила была на учете. Но молодой офицер был снабжен наилучшими рекомендациями корсиканских властей, которые ему выдали очень охотно в надежде навсегда от него избавиться». Так что во Франции ему все легко готовы были простить — подумаешь, пошалил немножко! — если бы не его злосчастная попытка овладеть цитаделью, которая попахивала совсем даже не Революцией (судя по всему, это и есть то, что Тарле назвал «несколько сомнительным поведением». То есть сходные мысли по поводу инцидента пришли не в одну голову). И неизвестно, куда бы дело вывернулось, но в это время в самом Париже, что называется, «уже началось!..»
Парижан окончательно перестал устраивать король. Даже присягнувший Конституции и фактически сидящий под домашним арестом в Тюильри (после неудачного побега летом 91-го года). Но все еще не желающий выполнять волю Национального Собрания (разогнал министров-жирондистов, не хотел объявлять войну Австрии (плакал при подписании указа). Последовала тридцатитысячная «мирная демонстрация» 20 июня (как раз когда и прозвучало: «Достаточно было смести пушками четыреста-пятьсот человек!..»), вынудившая Людовика напялить дурацкий — в смысле фригийский — колпак санкюлота, а затем — штурм Тюильри 10 августа. Когда были вырезаны несколько тысяч швейцарских гвардейцев, охранявших короля. А самого Людовика с семьей законопатили в Тампль (ну, дальше все знают — но это позже). Власть полностью перешла к Национальному Собранию.
И в результате наш пострел вышел не то что сухим из воды, а как бы еще и с прибылью: его не только восстановили в армии (новый министр был собратом-революционером), но и произвели в капитаны! Правда, тут же приказав отправиться в полк, находившийся в тот момент на Мозеле, в армии Дюмурье. Однако свежеиспеченный капитан сумел извернуться: ему срочно потребовалось забрать из Сен-Сира и доставить домой на Корсику свою сестру (такая необходимость действительно возникла, поскольку со свержением короля были в приказном порядке упразднены все королевские воспитательные учреждения).
И в итоге в октябре 1792 года, к большому изумлению многих на Корсике (уже посчитавших, что никогда этого типа не увидят), Бонапарт объявился там живой, здоровый и даже отличенный! Для корсиканцев, которым отвага и дерзость представляются величайшей добродетелью (по формулировке все тех же информаторов Падре), наш фигурант по такому случаю представился чуть ли не национальным героем.
