Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя
По лестнице — вверх. На площадке встретившийся офицер с пачкой «дел» под мышкой спросил, картавя, старшего конвоира: «К генег'алу Новицкому на допг'ос?» Кивнул и скрылся.
Баумана ввели в коридор, простланный по полу холщовой-белой с красной каймой-дорожкой. Остановили неподалеку от двери, у которой, свесив с локтя лезвие обнаженной шашки, лениво стоял жандарм в синем мундире с красным плетеным аксельбантом. Тотчас почти подошел, под конвоем, рабочий в рваной рубахе. Завидев Баумана, улыбнулся, протянул руку. Бауман улыбнулся тоже, пожал. И сейчас же, неведомо откуда, вынырнула около них остроносая, хитрая, лисья мордочка — тощий и юркий человечек в вицмундире:
— Изволите быть знакомы?
Рабочий оглянулся, оскалив белые крепкие зубы:
— Дура! Были б знакомы — разве стали бы здороваться? Чему вас в охранном вашем учат?!
Часовой у двери качнул клинком и стал во фронт. Дверь открылась. На пороге, рисуясь стройной талией, показался затянутый в длинный, по последнему крику моды, сюртук тот самый офицер, что встретился на лестнице. Каким способом он оказался впереди, в охраняемом этом кабинете? Особый ход там какой-нибудь есть в нижний этаж? Застенок?
Бауман слышал давно: в охранных отделениях некоторых городов применяются пытки. О Риге были разоблачения-документальные, совершенно бесспорные- в подпольной печати, и, помнится, были такие же сообщения и о Киеве. До сих пор об этом вовсе не думалось. Сейчас пришло на мысль.
Офицер поправил длинным, отточенным ногтем мизинца тонкий, кверху щипцами отогнутый ус и прокартавил:
— Киг'илл Ваг'ханкин.
Рабочий подмигнул Бауману:
— Похоже, будто меня.
Офицер приоткрыл дверь, пропуская вперед Кирилла Вагранкина. Конвойные вошли следом. Офицер с порога обратился, кривя усмешкою рот, к Бауману:
— А вам, милостивый госудаг'ь, пг'идется постоять, подождать: генег'ал, желая быть вам пг'иятным, распорядился рабочего принять в первую очередь, поскольку вы ж исповедуете, как известно, что на первом месте должен стоять рабочий класс.
Он захохотал и вошел в кабинет, плотно прикрыв за собою дверь. Конвойные жандармы фыркнули. Часовой у двери снова свесил шашку с согнутого своего локтя лениво и равнодушно, как будто невесть сколько предстояло ждать, пока опять откроется дверь и опять надо будет стать по форме, подтянуто, как полагается стоять часовому у двери служебного кабинета генерала, начальника губернского охранного отделения.
Глава XXV
КИРИЛЛ ВАГРАНКИН
Кабинет начальника губернского охранного отделения. Окна — на солнечную сторону; сквозь опущенные прозрачные палевые шторы бьют неуемно жаркие яркие лучи, ложась бликами на ковер, застилающий пол, на письменный стол — резной, ореховый, громадный, на серебряные широкие погоны. Генерал Новицкий сидит, развалившись в кресле, с сигарою в углу рта. За спиной у него, в простенке, портрет «благополучно царствующего» императора; чуть поправей и повыше, в углу, — икона: Георгий Победоносец на белом коне поражает копьем распластанного под ним в предсмертных судорогах дракона.
— Вагранкин Кирилл, слесарь с Греттеровского завода?
Рабочий осмотрелся кругом, переступил с ноги на ногу и ответил особенно почтительно:
— Так точно, ваше высокородие.
Генерал щелкнул пальцем по лежавшей перед ним синей папке:
— Обвиняешься в том, что на демонстрации первого мая нанес удар приставу, исполнявшему служебные обязанности, палкой.
Вагранкин обрадованно закивал головой:
— Так точно: пристав исполнял служебную обязанность палкой.
У конвойных усмешкой задергались усы. Генерал вскипел:
— Ты мне дурака не валяй! Не он, а ты — палкой!
— Я?!.
Лицо Вагранкина расплылось широченной и добродушной улыбкой. Он отвернул до плеча рваный рукав рубахи и согнул руку; огромными стальными буграми напружинил на мощной руке мышцы.
Генерал откинулся в кресле. Конвойные беспокойно колыхнули клинки.
Рабочий расправил плечи:
— Я еще в тюрьме отощал малость, послабже стал. А до тюрьмы… Ежели я действительно кого хвачу по голове — не то что палкой, а так вот, ручкой, одна мокрота останется.
— Н-да!
Генерал глянул на стоявшего у стола высокого офицера; офицер глянул на генерала. Новицкий протянул, покачивая головой:
— Д… действительно, очевидно, не ты…
— То-то и есть, — наставительно сказал рабочий. — А в тюрьме держите сколько времени зазря.
— Но-но! — нахмурился генерал. — Ты мне нотаций не читай. Зазря у нас, брат, ничего не делается. На демонстрации был?.. То-то!.. А зачем?
Рабочий не ответил. Это явственно воодушевило Новицкого.
— Зачем, я тебя спрашиваю? С инородцами, черт знает с кем связываешься! Они мутят, а тебе, видишь ли, отсиживать приходится. Ты же русский человек, братец, а?
Слесарь сдвинул брови:
— Ну русский. Что с того?
Генерал оборотился и указал перстом на икону Георгия:
— Вот образ державы Российской: Победоносец на коне, а под ним-поражаемая крамола, по-живописному сказать — дракон, а по-ученому — гидра. Я спрашиваю: где твое, русского рабочего человека, место?
Вагранкин ответил без запинки:
— На коне, ясное дело.
— Вот видишь… А ты заместо того под коня лезешь, в гидру.
Рабочий покачал головой, и в глазах вспыхнули лукавые огоньки:
— Никак… Гидра, господин генерал, общеизвестно, есть капитализм. А я, стало быть, как пролетарий…
Улыбка сбежала с генеральских губ, кулак сжался, верхняя губа поползла вверх, обнажая клыки:
— Во-от как запел!.. Пролетарием… на коня залезть? Шалишь, браток! Раньше свет вверх дном перевернется.
Слесарь не сдержал на язык рвавшегося слова:
— Имеем в виду.
— Вверх дном? — взорвался генерал. Голос пошел хрипом: — Сгною! В кандалы забью!..
Рабочий отвел руки назад, шевельнул могучими своими мышцами и повел плечами:
— Закона такого, извиняюсь, нет, чтобы в кандалы.
— Закон?! — прокричал, поднимаясь, Новицкий и ударил себя в грудь: — Вот тебе закон!
Офицер — у стола, неподвижный — еле заметно мигнул. Один из жандармов, за Вагранкиным сзади, ловким движением накинул на запястья сжатых рук зевы ручных кандалов. Они щелкнули автоматом запоров раньше, чем рабочий успел рвануться. Конвойные, без страха уже, схватили его за шею и плечи.
Офицер от стола придвинулся к слесарю, щурясь и сжимая кулак. Новицкий движением руки остановил офицера:
— Брось, Василь Леонтьевич! Ковер загадишь. Что причитается — от него не уйдет. — Он кивнул жандармам:- В секретную. Василь Леонтьевич там с ним поговорит по душам…
В глубине комнаты — маленькая, чуть заметная — раскрылась дверь. Вагранкина пропихнули вслед вышедшему жандарму. За конвоем ушел в эту щель и высокий офицер.
Новицкий раскурил, тяжело отдуваясь, загасшую сигару.
— Рвань, а гонору, как у графа… И откуда такие берутся? День ото дня хуже. Вон их тут…
Он толкнул раздраженно ворох бумаг, лежавший на столе. Листы разлетелись по полу. Его превосходительство выругался коротко и грязно и позвонил. Вошел жандармский унтер-офицер.
— Подбери! И дай мне сюда этого уфимско-воронежского.
Глава XXVI
ТРИ И ОДИН
После многомесячной темной одиночки (Уфа, Воронеж, этапы), после тюремного бесконечного-не различишь, когда ночь, когда день — вагона, после занавешенной охранной кареты, после темного коридора — залитый светом кабинет генерала Новицкого заставил Баумана в первый момент зажмуриться. Движение это привело вновь в хорошее расположение духа расстроенного беседой с Вагранкиным генерала: он больше всего не терпел в арестованных самоуверенности. Впрочем, предстоявший допрос был приятен Новицкому еще и по другим причинам.
Конвоиры поставили Баумана перед столом генерала и по знаку его вышли, неслышно прикрыв за собою дверь. Бауман оглядел быстрым взглядом стол: перед генералом — раскрытое «дело», две знакомые паспортные книжки. Новицкий взял первую:
— Этот паспорт отобран у вас при аресте в селении Хлебном Задонского уезда. Вы, стало быть, курский мещанин Петров Николай Васильевич?
Бауман повел плечом:
— Стало быть.
Жандарм отложил книжку и взял вторую:
— Освальд Генрихович Мейзе… Это тоже вы?
Из-за паспортов Бауман увидел подшитую к делу моментальную фотографию: он, самолично, заснят с чемоданами в руках, в том самом виде, в котором уезжал из Женевы в прошлом году в декабре. Сходство поразительное. Хорошие в охранном аппараты! Надо сообщить в Женеву: пусть держатся сугубо начеку при отправках, агентура там работает, очевидно, на совесть. Или это виленский «инспектор»?..
Генерал перехватил баумановский взгляд:
