Дмитрий Янковский - Голос булата
– Пусть по его будет! – загудела толпа. – Ежели до захода ничего не изменится, будем тризну править.
Факельщик затоптал сапогами огонь и хмуро уселся у самых поленьев, ожидая сигнала. Все как зачарованные повернулись на запад, провожая взглядами уставшее светило. Кто смотрел с нетерпением, кто с надеждой, кто с безутешной печалью, только равнодушных взглядов не было. Горлица уселась на поленья возле Микулки и заворковала так тоскливо, что у многих душа заныла от этой невысказанной словами скорби. В ее глазах отражался остывающий жар заката.
Острозубые скалы откусили уже половину солнечного диска, а ничего нового не произошло. Никто из смотревших в это пламенеющее марево не помнил такого медленного заката.
– Что там? Ярило рубахой за сучок зацепился? – буркнул факельщик.
На него зашикали недовольно, стараясь сохранить хрупкую торжественность момента. Вот уже не диск, не полдиска и даже не четверть… Словно разлилось озерцо расплавленного железа между темнеющими верхушками скал.
– Что за пятна на солнце? – удивленно воскликнула девочка лет семи.
Остальные вгляделись, тоже подметили две черных точки на фоне рубиновой лужицы.
– Да то птицы! – подхватил здоровенный мужик, вытягивая красную шею.
– Точно! Вороны! – загудела толпа.
Даже факельщик привстал, стараясь все же не показывать своего любопытства, да только на него уже никто не обращал внимания, все смотрели на странную крылатую пару, устало ковылявшую в густеющем синевой воздухе. Вот они ближе, ближе…
Тяжелый, отъевшийся на полях сражений ворон и совсем молодой еще, едва ставший на крыло вороненок, тащили в клювах играющие струи воды. Вода струилась, шумела, сохранив голос породившего ее источника, текла из ниоткуда в никуда, неся из одной безмерности в другую отблески заходящего солнца. Ворон парил, стойко удерживая на крыльях тяжесть своей ноши, а вороненок то и дело проваливался, семенил крыльями, едва удерживаясь в остывающем воздухе. Горлица взлетела им навстречу, поднялась ввысь, словно пытаясь нагнать уходящее солнце, метнулась к поленьям и ударившись оземь обернулась темноокой красавицей. Ворон с вороненком уселись рядом с поверженным витязем, еле удерживая в клювах тугие струи воды и изумленные русичи разглядели, что у ворона струя как седой волос, а у вороненка живая, прозрачная.
Факельщик как Диву увидел, чуть челюсть не уронил, а глаза свои так и выпучил, стал на рака вареного похож, даже покраснел словно рак. А девушка поднялась по поленьям, взяла у старого ворона бьющуюся змеей струю и мигом поседела, постарела, толпа зашумела оторопело, отодвинулась. Дива склонила над Микулкой морщинистое лицо и выпустила водяную змею ему на пробитую грудь. Зашипела вода, заиграла пузырями и пеной, рассыпалсь тысячей капель, окропила отрока и поленья вокруг. И прямо на глазах изумленных русичей затянулась смертельная рана, а запекшаяся кровь сошла густым паром. Еще не успела стечь мертвая вода, как Дива взяла у вороненка живую струю, бросила витязю на лицо. Игривыми алмазами рассыпалась вода, поднялась мелкой пылью и девушка враз помолодела как прежде, налилась румянцем и силой.
Микулка открыл глаза, осмотрелся пугливо, не понимая почему свет угасает на западе и почему вокруг стоит изумленная разношерстная толпа. А как разглядел, что лежит на погребальном костре, а вокруг все к тризне готово, вовсе оторопел. Он поднялся, помотал головой, стряхивая остатки оцепенения и слез с поленьев, подав руку девушке.
– Где брррат мой? – спросил ворон, склонив на бок голову.
– Отпустила я его сразу, как только ты из виду скрылся. – улыбаясь ответила Дива. – Он тебя уже давно в гнезде дожидается.
Ворон сухо каркнул и они с вороненком взметнулись в небо, постепенно исчезая в узкой полоске света на западе.
Толпа взволнованно загудела.
– Кто ты, витязь безвестный? – спросил седовласый старец.
– И добро ли тебе с ведьмой знаться? – насупившись буркнул факельщик.
– Да будет вам! – воскликнула высокая крепкая женщина. – Хвала Сваргу и Перуну-Воителю, что спаситель наш ожил. Скольких мужей и детишек он спас…
Микулка поднял руку, останавливая шум, а когда толпа успокоилась, поклонился низко и крепким голосом представился:
– Меня Микулкой звать. Я из под Киева. И об отце своем я не ведаю, потому как байстрюк я. А это Дива. Никакая она не ведьма, просто многими тайнами ведает.
– И то правда… – согласился старец. – Не заклинанием страшным подняла она молодца, а невесть откуда добыла живой воды.
– Все одно это колдовство! – упорствовал факельщик. – Какая разница чем ворожить? Словом или водой? Да и воду не сама она принесла, а вороны ей услужили.
– Экий ты быстрый других судить! – выступил из толпы Совка. – Ты сам когда медом хмельным упиваешься, никто же не молвит, что ведьмовством себе мозги вышибаешь? А есть ли разница вода или мед, коль они силу имеют? Мед с ног валит, а вода наоборот поднимает. И мед ты с цветов не сам собираешь, для тебя пчелы стараются.
В толпе раздался облегченный смех.
– Прав малый Совка! – кивнул старец.
– Спасибо! – махнул рукой мальчишке Микулка.
– Ну вот… – сплюнул под ноги красномордый факельщик. – Наготовили жратвы, меду три бочки выставили, а теперь вся тризна пошла собаке под хвост. Выкидывать что ли?
– Вот дурень… – улыбнулся седовласый старец. – Радоваться надо, что никто в ночном бою не загинул. А этот витязь еще много подвигов совершит… За победу и пир устроим! Играйте, музыканты, веселые песни! А на третей чарке вспомним тех, по ком тризну не справили из-за поганого ворога.
* * *Шершавые столы из досок, пахнувших гарью и свежим деревом, еле удерживали на себе разнообразную снедь под черным куполом ночного неба. После двухнедельного одинокого аскетизма в лесной избушке, Микулка с удовольствием поглощал горячую, истекающую золотистым жиром рыбу, запивал густым темным олом, похрустывал квашенной капусткой и солеными овощами. Жаркие костры горели вокруг стола, разрывая пространство вихрящимся светом, освещали желто-красным мерцанием и стол, и радостные лица пирующих.
Дива сидела у левой руки, так и искрилась счастьем, слушая как жители веси с каждой чаркой и кубком славят подвиг молодого витязя.
– Оставайся с нами! – предложил захмелевший старец, сидевший справа. – У нас ведь какая жизнь? Русичей в Таврике чуть больше, чем у коня перьев, кругом басурмане. Одни злобой берут, другие хитростью одолеть пытаются. А ты, по всему видать, витязь умелый, обученный, был бы у нас воеводой… Кто бы нас одолел тогда?
Микулка вздохнул, припомнив Заряна.
– Не могу. – отяжелевшим от еды и питья языком ответил он. – Мне надо дальше, на полуночь, в Новгород идти. Кто меня учил? Дед Зарян меня учил… Он мне поведал сколько силы во мне. А сколько той силы? Да сколько было, столько и стало, может чуть-чуть прибавилось. Главное то, что я теперь знаю про эту силу, знаю что есть она, знаю сколько ее. И теперь я должен наказ дедов исполнить. Надобно мне в Новгород идти, служить Владимиру-князю тем, чем сумею.
Шум за столом усилился, каждый говорил о своем, друг друга никто не слушал, на дальнем конце несколько хриплых глоток затянули бодрую песню.
– Это какой такой Владимир-князь? Сын рабыни? – удивился старец. – Где это видано, чтобы сын ключницы княжил… Что за времена пришли. Нечего тебе делать в Новгороде! Оставайся у нас, научишь печенегов бить, а то наши мужи руками больше к оралу привыкли, чем мечом махать.
– Ну нет! Ежели Зарян во Владимира верил, то и мне от этой веры уходить не след. Да к тому ж я и сам навроде того Владимира. Мамка моя холопка обельная, а отец, говорят, героем был. Может быть даже князем.
Старик кивнул уныло и сонно уронил голову на стол.
– Пойду я поутру… – не обращая на него внимания продолжал Микулка. – Весна близится, на полуночи сейчас еще мороз, болота льдом вымощены. Потом станет грязь непролазная, ни конному ни пешему проходу не будет. Надо сейчас идти.
Паренек доел рыбу, сытым взглядом оглядел стол, но остановиться при таком изобилии было сложно, а потому он подтянул к себе блюдо с кабаньей ногой, и сочно грызнул нежное мясо.
– Пойдем в пещеру. – тихонько предложила Дива. – Уже глазами как сыч лупаешь. Тут и ночевать пока негде, разве что у костров. А у меня тепленько, ты же знаешь.
Она подняла паренька за локоть и повела к морю, туда где обрыв сходил почти на нет полоскаясь в пенной воде. Микулка неуверенно перебирал непослушными ногами, так и не выпустив из руки кабанью ногу.
Усталость и хмельной мед затянули паренька в зыбкое марево сна сразу, как только он устроился на соломенном тюфяке в уютной и теплой пещере. Дива все пыталась забрать у него недоеденный кусок, но Микулка только сонно бурчал, отдергивал руку и дрыгал ногами. Так он с той кабаньей ногой и уснул.
