Александр Башибузук - Страна Арманьяк. Рутьер
Но справедливости ради хочу отметить, что товарищи новоиспеченные пираты подходили к своей преступной деятельности очень ответственно и осторожно. Рыбу они ловить не перестали, благо гукер позволял это делать в более масштабных количествах. Солили и сдавали почти за бесценок, но некоторую прибыль это все-таки давало.
Христиан, божился Тиль, они не трогали, а в основном щипали сарацин в Бискайском заливе. Выходили туда всего два раза в год – когда сезон штормов заканчивался и купцы опять открывали трафик. Все проблемы с реализацией, в том числе и с рыбой, решал как раз преступный эконом Михаэль, сдавая все оптом еврейским купцам, которые присылали за товаром караваны прямо в Гуттен. При этом, скорее всего, обдирая по цене и самого Михаэля, ну а он соответственно оставлял самим виновникам торжества сущие копейки.
Но процветанию деревни, и так не бедной, все-таки отсутствие реального хозяина способствовало, и этих крох хватало с головой. Все и всем были довольны. В каждом дворе была добрая скотина, множество птицы. Да и земельку господскую, помимо своих клочков, они тоже стали потихоньку распахивать без спроса. То есть наступили мир и процветание в одной отдельно взятой деревне, и длились они до того самого времени… пока… Пока окончательно не оборзел эконом.
Он, собака, деревню обложил налогом сверх того, что в казну сдавался, и даже батрачить сервов заставлял в своем хозяйстве. То есть фактически занял мое место. Повешу скота при полном стечении народа…
– Кто у вас старший в деревне? – поинтересовался я. – Пойдем второй амбар смотреть, а ты по пути рассказывай.
– Так Якоб Янсен дорпхоофтом у нас. Справедливый и уважаемый человек.
– Ну и почему этот уважаемый человек не поставил эконома на место?
– А как, господин барон? – Тиль вздохнул. – Он этим нашим промыслом в кулаке народ держал. Почитай вся деревня на нем повязана. Грозил, что выдаст с потрохами, и одновременно принуждал пиратствовать… Совсем заел, мироед, а Якоба Янсена чуть вовсе со свету не сжил. Дочку его себе требовал в служанки, ну понятно же на самом деле для чего.
– Жены у него нет, что ли?
– Вдовец он. Сын только. Такой же… – Тиль хотел сплюнуть, но постеснялся в моем присутствии.
– Почему вы его не прирезали? – поинтересовался я и вошел во второй сарай.
– Думали… – покаянно заявил Тиль. – Но…
– Что «но»? Не изображай раскаявшуюся овцу. Все равно не поверю.
Я присел возле небольшой стопки остро пахнувших мешочков. Достал кинжал и сделал небольшой надрез… На руку выкатилось несколько черных шариков… Рассмотрел получше, понюхал. Перец… душистый перец… Очень хорошо.
– В общем, господин барон, он говорил, что бальи в Антверпене все знает, и если мы его – эконома, убьем или в положенный срок он не отвезет деньги…
– …то сюда прибудет стража. Так? – перебил я Тиля и надрезал другой мешочек…
А это просто черный перец.
А здесь гвоздика… И немало.
А это, кажется, дробленый лавровый лист…
Еще какая-то хрень… Кардамон, кажется.
Интересный набор получается… Прям как для…
– Ну да… – слегка замявшись, ответил грозный глава пиратов.
– Ты мне лучше скажи: как вы солите селедку? – задал я вопрос фламандцу, проясняя сам для себя мелькнувшую в голове мысль.
– Ну как, как… – удивился фламандец. – В бочках, солью пересыпаем – и всё.
– Потрошите?
– Нет…
– И часто рыба тухнет – особенно летом, в жару?
– Да, ваша милость. Мы ее, почитай, только с началом холодов и начинаем заготавливать. А летом – слишком много соли приходится тратить. Невыгодно, да и не всегда помогает. Летом вялим и коптим.
– То есть tuzluk не делаете?
– Что такое tuzluk, господин барон? – выпятил глаза фламандец.
– Соляной раствор, придурок!.. – рявкнул я на Тиля и расхохотался от собственной догадливости.
Ах, какой же я молодец! Нет, все-таки я голова… Красавчег… Селедка пряного, «царского» посола!
Просто селедка крутого посола, хранящаяся хоть год! Хоть три.
Паюсная икра!
Просто икра!
Печень трески!
Сама треска горячего копчения, филе и тушками…
Да еще много чего, если поразмыслить… да вспомнить.
До этих деликатесов народ тут еще не додумался. Я первым буду! Это же доход! Стабильный доход! А я голову сломал, где деньги добыть…
– Короче, Веренвен. Завтра посылаешь в море баркас – и чтобы к обеду у меня была селедка. Полная лодка. Ты меня понял? Потом скажу, что еще понадобится.
– Так вы нас прощаете, ваша милость?! – Тиль бухнулся на колени и полез целовать мне руки.
– Еще чего! – Я быстренько отпрыгнул на недосягаемое расстояние от фламандца. – Конечно, не прощаю, но… жизнь дарю. Отработаете… Позже объясню как. Веди теперь к рабам. И это… еще раз полезешь мне руки целовать – утоплю в море как щенка! Ты понял?
– Понял, ваша милость! – радостно завопил пират. – Еще как понял! Не достоин я такой милости…
Вышли на берег и направились в глубину бухты. Я еще по дороге прихватил пяток мосарабов с собой, на всякий случай. Через пару десятков метров стены бухты сузились, оставляя небольшой извилистый проход, и вскоре показалась щель, почти полностью заросшая плющом.
– Сейчас, ваша милость. Там темно… – Фламандец сунул просмоленный факел в тлеющий возле входа в пещеру костерчик и помахал палкой, раздувая огонь. – Ваша милость, разрешите, я первый туда войду. Мало ли что…
– Иди… Нет, стой. Выводи их поодиночке, сюда… По пещерам я еще не лазил.
Фламандец замялся.
– Что еще?
– Ну, там…
– Что?
– Ну, черные там… и еще один есть совсем непонятный… Может, через решетку на них поглядите? Могут же порчу навести, исчадия адовы, или что еще похуже…
Ниггеров, красавчики, наловили, ёптыть… Ну а кто еще на сарацинских галерах в гребцах? Только черные и христиане, конечно. Ну и что с ними делать-то? Еще один головняк…
– Белые есть?
– Есть немного.
– Так вы что, уроды, христиан в цепях держите? Порешу вас как нехристей!
– Ну… – замялся Тиль, – как бы это… эконом сказал – перепродаст. А по мне – так отпустить надо было… – моментом «переобулся» серв.
– Я все-таки вас повешу, еретики! С христиан и начинай! – наорал я на фламандца.
И приказал аркебузиру принести мне с кораблей какое-нибудь кресло или стул. И еще мою флягу с вином. Комфорт превыше всего, ёптыть… На том и стоим.
Мосараб успел притащить резной стул с высокой спинкой и флягу, прихватив еще с шебеки красивый бокал из серебра, сплошь покрытый вычеканенными на нем арабскими письменами, а из пещеры никто так не и показывался. Я уже подумал, что хитрый фламандец надурил меня и свалил через другую дыру, как послышался лязг чего-то металлического и шибанула в ноздри особо ядреная вонь. А еще через пару секунд Веренвен выпихнул из пещеры какое-то чудище в лохмотьях, закованное в цепи и заросшее волосами до полной потери человеческого облика.
– Och… yoptytj… – только и смог сказать я при виде прикрывающегося от солнца рукой, чумазого и отвратительно воняющего мужика.
М-да… подозревал я, что в плену у сарацин христианам несладко, но не до такой же степени… Хотя особо истощенным мужик не выглядит. Вот какой он национальности? А хрен поймешь так навскидку…
– Вы христианин? – задал я для начала вопрос на языке Иль-де-Франса.
– Да… – хрипло ответил мужчина на том же языке и, брякнув цепью, широко перекрестился.
– Ваше имя?
– Пьетро Фиораванти.
– Я, кондюкто лейб-гвардейской роты его светлости герцога Карла Бургундского барон Жан ван Гуттен объявляю вас свободным! – как можно торжественнее заявил я и грозно гаркнул в ухо Веренвену: – Снять с него цепи!
Впрочем, снимать оковы пришлось уже с лежачего пленника. Ломбардец, судя по фамилии – это был именно ломбардец, услышав, что он свободен, попросту брякнулся в обморок… Понимаю. Сам не знаю, как бы на его месте среагировал. А фамилия чем-то знакомая… Фиораванти… Фиораванти…
– Пречистая Дева Мария благослови вас, господин барон! – Ломбардец, придя в себя, ломанулся ко мне на четвереньках целовать все, что под губы подвернется…
– Право, не стоит… – Я, зная приличествующие времени обычаи и уже хорошо наловчившись, успел соскочить со стула, избежав лобызаний. – Это мой христианский долг.
Не, ну эпически же звучит, а смотрится еще красивее… Благородный барон освобождает христиан из плена! Буду по одному освобождать и тащиться в каждом случае от собственной значимости.
Ломбардец, пока с него сбивали цепи, стоял на коленях и, обливаясь слезами, горячо молился, осеняя себя раз за разом крестным знамением, и все порывался мне что-нибудь поцеловать. Я даже расчувствовался и приказал налить ему вина.
