Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 3
– Товарищи! – сильным голосом подал в тишине. – Сегодня нам предстоит два вопроса. О положении работ на заводах – но это потом. А раньше нам надо обсудить некоторую перестройку работы самого Совета. Исполнительный Комитет пришёл к выводу: в таком виде, как мы существуем, мы больше существовать не можем. Теперь в Совете две тысячи солдат и восемьсот рабочих, – это слишком много, на общих собраниях решение вопросов может быть непродуманное. Простое голое поднятие рук – это не решение. Как теперь изменить положение вещей? Это называется – реорганизация. В теперешнем составе Совета много наслоений, ибо он сложился стихийно. Наш Совет рос на случайных основаниях. И пришлось разбиться на отдельные солдатские и рабочие собрания, у солдат своя Исполнительная комиссия, тоже 107 человек. Так работать нельзя, это слишком громоздко.
Солдатская аудитория – много бород, здесь – ни одной, самое большее – усы у третьего, а то бриты. Сквозь солдатские дремучие бороды нескоро проникает речь оратора. А тут, с рабочими, поостерегись, их всё же (сами же) годами приучали к сходкам и речам. И лица у них – размысливые, честно серьёзные, и пришли они – понимать, и торжественный парламентский зал приосеняет им важности. Тут – поосторожней, через каждую фразу – и успокаивать. (А начали с рабочих, потому что перестройка ущемит солдат побольше.)
– Но, надо сказать, хотя состав Совета и случайный – он сохраняет полное единство. Нам нельзя ломать эту махину. Нельзя сказать – распускаем и созываем новый. Мы всё-таки связаны друг с другом, рабочие с солдатами, и через Исполнительный Комитет. Мы росли стихийно – но рвать эту связь нельзя. Этот аппарат нельзя уничтожать. Наша задача – связать эту махину, чтоб она представляла сильное гармоническое целое. Хотя мы считаем, что три тысячи человек работать трудно, всё же вопрос слабо освещён. Но Совет распустить нельзя. Он должен сохраниться, только его роль должна быть точно определена.
Пока сходило ничего. Но слушали – не безразлично, кажется, начиная подозревать и подвох.
– И вот я доложу проект сегодня на вашей секции, завтра на солдатской. Впредь Совет должен намечать общую линию. А разрабатывать эту линию при таком большом количестве членов нельзя. Кроме того, есть случаи торжественные, например, обращение к полякам, когда нужен весь Совет. Разработка же и принятие решений и постановлений должна лежать на рабочем органе. И мы предлагаем такой создать: Малый Совет Рабочих и Солдатских депутатов, не больше пятисот человек. Теперь момент спокойный, не как 27 февраля, и выборы могут быть произведены закономерно. Выбирать депутата не на полтысячи, а на две тысячи человек. И солдат – не от каждой роты, а от батальона, полка. А ещё в Совете отдельно должны быть представлены партии. И профсоюзы. Мы ценим организации. Возьмём депутатов и из ремесленного пролетариата. А из торгового пролетариата – только нижние слои, они стоят на страже демократии. А верхняя часть настроена буржуазно. Итак, старый Совет не уничтожается! – который раз оговорился он, хотя ж никто ещё этого ему не кинул, но промахнулся языком, назвал Совет не Большим, а сразу старым, – его задача – разработка общей линии и вотирование торжественных актов.
Теперь зашевелились. Только радости и поддержки в движении не было.
– А Исполнительный Комитет??! – крикнули, даже из разных мест.
Этого Богданов и ждал, самое больное место, осторожно его обойти – не допустить и мысли переизбирать Исполнительный Комитет.
– Исполнительный Комитет, товарищи, избран ещё 27 февраля…
– Временно! – крикнули.
Помнили…
– Сперва решили, что он будет состоять из девяти рабочих, девяти солдат. А потом ещё присоединялись партийные депутаты. Да, он сложился несколько стихийно. В нём сейчас 37 человек, из них далеко не все бывают на собраниях. И мы предполагаем доизбирать туда рабочих и солдат. – (И не собирались.) – Но сейчас надо думать, как реорганизовать Большой Совет.
Богданов ждал сразу большого шума, но если быстро бы проявился – быстро его и приглушить. А тут разрабатывалось медленно. Оттуда и отсюда стали выкликать вопросы:
– Так – депутатов в Малый Совет – новые выборы? Или – из этих, из нас?
– Новые! – уверенно ответил Богданов. Потому что так говорили на Исполкоме. А сам сразу и подумал: ошибка, вот тут надо было и уступить.
– А остальным – чего ж? – забеспокоились ещё в нескольких, справа, слева, высоко, и внизу. – К станкам?
Их ведь, этих заседающих, освободили от работы.
– Да, товарищи, а что ж, с работой у нас плохо. Но Большой Совет время от времени будет собираться.
– А – топлива нет, какая работа?…
– А районные советы – будут?…
– А Малый Совет – будет выбирать свой Исполнительный Комитет?…
Ишь, куда заваливают! Нет-нет:
– Исполнительный Комитет остаётся от Большого, мы туда довыберем. Малый Совет не избирает своего Исполнительного. Так, товарищи, давайте организованно выступать, но покороче! – гнал Богданов.
– Не покороче! – распалялось в зале. – Вопрос важный, сокращать времени нельзя!
Стали выкликать и фамилии – и записываться. И быстро записалось больше двадцати человек. Таких прений Богданов допустить не мог: чем дольше прения – тем больше проигрываешь, уж он знал. Но уже шёл первый – с завода Паля, и уже с привычками и словечками оратора:
– Та-ак, – сказал, – товарищи! Вопрос требует самого напряжённого обсуждения. Он постановлен расплывчато и не конкректно. Мы не видим плана реоганизации. Надо его раскритиковать как следовает… Мы реоганизуемся, пожалуйста, но чтобы был максимум пользы и чтоб мы не потеряли своего удельного веса.
– Вы сами, товарищ, говорите конкретно, а не лишнее! – стал подправлять Богданов. Эти речи, он знал, нельзя запускать.
– Чего неконкретно? – стал сбиваться оратор. – Если, например, три депутата от завода уже есть, а надо выбрать ещё один, так будет четыре? А если от одного завода сразу восемь и говорят одно и то же, так не лучше ль их сократить, а на их место других добавить?
– Чего сократить! Кого сократить! – возмущённо закричали из зала, это от крупных заводов. – И сбили оратора. Он ещё поблукал языком и ушёл. Когда само собрание прогоняет ораторов – тогда председателю и вести легче.
Второй вылез с Лангезиппена, тоже, видно, умелец поговорить:
– Да, товарищи! Как и для чего – это вопрос очень сурьёзный. Когда начиналась революция – так и всё делалось кое-как. А Исполнительный Комитет – он есть теперь законодательный комитет. А не только здесь, но и по всей России оказывается давление со стороны остатков тёмных сил. Старая власть местами ещё существует, ого! Вот я, например, узнал: в Великих Луках земский начальник ещё и сегодня арестовывает. Мы находим, что три тысячи депутатов – это много? но, товарищи, и выходов много. Учредительное Собрание, вот, недалеко – а на местах нигде нет передового элемента. А в Петрограде этого элемента как раз очень даже много. И мы можем часть существующего нашего Совета отделить и разослать по провинциям, чтоб они организовывали массы к Учредительному Собранию. Мы вынесли на себе тяжесть революции – и нам теперя надо взять на себя пропаганду! На местах буржуазия, небось, работает, а мы почему-то ничего не делаем. Исходя из этого, я предлагаю: часть Совета командировать во все провинции для пропаганды. Докладчик сказал – в Малый Совет войдёт 500 человек, а нам остальным – куда? на улицу? И я предлагаю: рассыпаться нам по всей России!
Он покидал трибуну – уже заспорили на местах, соседи с соседями. Многим показалось заманно, другим неохота из Питера уезжать.
Ох, трудна ты, работа головы! Ох, трудно пробиться, весь хлам прокидать: чего же именно правильно?
И с трибуны очередной тоже сетовал, отирая серый лоб:
– Вопрос, товарищи, сложный. В пять минут его никак решить нельзя. В этом зале, в Думе, самый сраненький вопрос и обнаковенно обсуждался по нескольку дней. А теперь – вся Россия к нам прислушается, ибо должен быть один центральный орган. Исполнительный Комитет должен был проект соопчить нам заблаговременно, а не этак сразу на голову кидать. Мы так уразуметь не поспеем. Да по какой категории избирать-то будем? Значит, один Совет у нас будет правильный, а другой неправильный?
А сразу за ним – полез конторщик с Айваза с выложенной у кармана цепочкой часов, слышали его в Совете, не раз. Так и заявил сразу громко наотрез:
– Нет, товарищи! Я хочу указать на замечание товарища Богданова, что наши решения просто принимались поднятием рук. Это неверно, они принимались вполне сознательно. Никто решений Совета не опротестовывает – значит, работа ведётся правильно. А если это так – то к чему нам меняться? Теперь я перехожу к существу вопроса, что якобы Совет продуктивно работать не может, и предлагают схему реорганизации. Я не согласен. Да, у нас около трёх тысяч человек, и возможно, будет расти до пяти тысяч. А Малый вырастет до семьсот, это не парламент? А что же будут делать наши три тысячи человек? Только ждать торжественного случая? Это – опять не решение. Вот, товарищ с Лангезиппена наметил выход, и он мне рисуется приемлемым. Сократим Совет до пятьсот-шестьсот человек – но и остальных оставим в звании, только поручим им: подтянуть к нашему сознательному уровню обширные области страны. Выплатим командировочные – и пусть едут, возглашают. Многие по России не знают, что в Петрограде творится, – и надо им это показать. Это даст – колоссальнейшую пользу! Итак, одна часть осталась бы здесь, а другая поехала бы. У нас тут, однако, разные взгляды, и вот, чтобы понести всё одинаково, надо выработать план. А если сделать, как предлагает Богданов, то положительного результата мы не получим. Мы бы, значит, топтались тут, на месте, а там бы, на местах, шла работа тёмных сил? Временное правительство с этим мирится, но мы должны добиваться своего. На местах есть тёмные массы – и тогда мы убили бы сразу двух зайцев: и здесь бы сократили бы количество депутатов – и страну бы подготовили к восприятию великих реформ.
