Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
Так и получилось. Утром ротмистр, сияя, как новый пятак, по случаю трехдневного освобождения от тренировок, появился в своей палатке. До обеда валялся на койке, а на обеде рассказывал всем желающим, что стукнулся здорово, и минут пятнадцать ничего не соображал. Однако оклемался быстро. «И вот, господа, какое везенье, по скольким камням прокатило — а хоть бы что! Точно такой случай был на Западном фронте. Там у корнета Савкина снаряд прямо под брюхом коня разорвался. Мы его с дерева снимали. Нет, не коня, самого Савкина. И в чем весь цирк? Сам целехонек, а штаны и гимнастерка — фьить! Исключительно в одних подштанниках висел!»
— И вы мне снова станете говорить, что никаких чудес? — спросил у Басманова Сугорин, когда они отошли от жизнерадостного ротмистра. — Голову на отсечение — всмятку разбился Барабашов. Я же своими глазами видел, какой он был, когда сержант его в машину укладывал. Покойник натуральный, руки и ноги болтались, шея свернута. Будто я покойника от контуженного не отличу…
— Ну и что? — отмахнулся Басманов. — Чего только сгоряча не померещится. Но вот же он, покойник, живехонек! Хотите сказать, у наших отцов-командиров еще и живая вода имеется? Ну и слава Богу. Хотел бы верить. Глядишь, и нас с вами сбрызнут при случае… Тьфу-тьфу-тьфу! — Басманов сплюнул через плечо три раза и перекрестился.
— В этом смысле оно, безусловно, так, — согласился Сугорин. — Однако удивляюсь вашему… э-э, некритическому подходу к действительности. Не знаю, что там дальше будет, но предпочитаю заблаговременно составить собственное мнение. Глядишь, настанет момент, когда и пригодится…
— Нет, полковник, вы что, действительно считаете этих господ… Кем? Чародеями, колдунами, в самом деле гостями из будущих времен или, как говорил я в прошлый раз, в шутку, разумеется, замаскированными атлантами?
— Не знаю… Не знаю… А в том, что дело здесь нечисто, уверен на все сто. Наблюдайте, Михаил Федорович, может, и вам что-то откроется.
…Наконец Шульгин с Берестиным признали, что для начала, пожалуй, хватит. Если против настоящих профессионалов конца века посылать свою гвардию было бы и рановато (впрочем, еще как сказать), то против не только Красной, а и вообще любой армии нынешнего мира — запросто. Вооружение плюс боевая подготовка делали их силой, противопоставить которой на Земле было некого и нечего.
Да и на вид бывшие белые офицеры разительно изменились. Специфические тренировки привили им совершенно иную осанку, походка стала пружинисто-скользящей, движения вне боя — замедленно-плавными, рациональными в каждом жесте, даже рисунок мышц стал другим, чем у спортсменов начала века. И лица тоже поменялись — дочерна загорели под средиземноморским солнцем, скулы обтянулись, взгляд приобрел постоянную настороженность, цепкость, и вообще в каждом отчетливо проявилось нечто волчье. Сдержанной мимикой, короткими улыбками, массой неуловимых деталей почти каждый напоминал героев тех самых боевиков, что с таким удовольствием смотрели. Новиков даже занес этот факт в свой дневник. В батальоне теперь можно было найти аналоги Юла Бриннера, Стива Мак-Куина, Сталлоне, других мастеров стрельбы и мордобоя. Феномен вполне понятный: когда в 62-м по экранам прошла «Великолепная семерка», уже через неделю пол-Союза ходило, одевалось и стриглось «под Криса»…
Стиль речи у офицеров и то стал не совсем русским — сказалось общение с инструкторами, да и Шульгин с товарищами разговаривал на совсем не чеховско-бунинском языке.
Проходя перед выстроенным для последнего смотра батальоном, Воронцов тихо сказал Новикову:
— Правильно я Антону ответил — что мне твои роботы, и пострашнее роботов найдутся… Не боишься таких в Россию запускать?
— Уж как-нибудь! Не опаснее Тухачевских, Бела Кунов и прочих латышских стрелков. Небось русских детей и стариков шашками рубать и газами травить не будут. Ну может, шомполами поучат кой-кого, так у «АКМ» шомпола короткие. А на фронте… Как говаривали мы с товарищем Сталиным — «Нэмци хатэли получить истрэбитэльную войну — они ее получат…»
— Смотри, командир, мое дело морское.
Объявив об окончании курса первоначальной подготовки — по строю прокатился легкий шум, не то удивленный, не то радостный, — Берестин добавил, что вместо приема присяги каждому будет предложено подписать контракт. И тут же оный зачитал. На слух Басманов воспринял его как вполне подходящий. Срок службы — один год с возможным, но не гарантированным продлением. Плата за службу — по должности, но и для «рядовых» — по любым меркам генеральская, плюс доплата за последний чин в русской армии. Множество всяческих льгот, включая выходное пособие после окончания службы и бесплатный проезд в любую точку земного шара. Страховка на случай ранения или смерти. И даже право не выполнять приказ, противоречащий обычаям ведения войны и принципам офицерской чести. На фоне всего этого вполне невинным выглядел пункт: «Обязуюсь и даю слово чести служить в любом указанном командованием месте, стойко переносить тяготы и лишения. В случае нарушения любого из пунктов контракта и совершения поступков, противоречащих его духу и букве, подлежу немедленному увольнению без пенсии и вышеперечисленных льгот и вознаграждений».
Учитывая размер жалованья и прочие блага, волонтеры сочли этот пункт вполне справедливым.
Затем Шульгин вручил каждому форменные береты. Он все-таки решил не заниматься плагиатом и цвет выбрал, ни в одном роде спецвойск не используемый — светло-шоколадный с трехцветным эмалевым щитком-кокардой.
И наконец, в ознаменование торжественного события был дан банкет. В ресторанном зале первого класса на пароходе, в полном составе волонтеров, «хозяев» и «пассажиров», к которым Басманов отнес женщин и еще каких-то непонятных людей в штатском, немолодых, «профессорского» вида. Но, конечно, главными здесь были дамы! До этого вечера офицерам лишь изредка удавалось видеть их соблазнительные фигуры, когда они прогуливались по солнечной и шлюпочной палубам да время от времени катались на яхте в примыкающей к лагерю бухте.
В такие моменты все имеющиеся бинокли, прицелы и прочая оптика без специальной команды безошибочно захватывали цель и сопровождали ее до последней возможности.
В довершение всего каждый офицер получил от «фирмы» сюрприз — полный комплект российской парадной формы. Так что вечером зал, и без того роскошно убранный, сверкал золотыми и серебряными эполетами, погонами, аксельбантами, поскрипывал сторублевыми шуваловскими сапогами, звенел шпорами, словно Георгиевский зал Зимнего дворца в дни царских приемов.
Женщины же, очаровательные сами по себе и стократ — для офицеров, вообще не видевших приличных дам целую вечность, одетые в сногсшибательные туалеты, эффектно причесанные и талантливо накрашенные, имели успех, какого никто из них, за исключением разве Сильвии, и представить себе не мог.
Не зря они разучивали соответствующие времени танцы! Сказал бы кто той же Наталье Андреевне, что за один только вечер ее будут приглашать на вальс и мазурку природные графы, бароны, один настоящий князь Рюриковой крови лейб-гвардии драгунского полка, ротмистр Стригин, флигель-адъютант Его Величества!
Уж если сказка — так сказка, сон — так сон!
Да и к офицерам словно вернулось давно забытое прошлое. Не ко всем, конечно: рейнджеры из прапорщиков военного времени, подпоручиков ускоренных выпусков, ротных и полуротных командиров богом забытых номерных полков вообще никогда в жизни не видели ничего подобного. Ни приборов «на шесть хрусталей», ни заливной осетрины и котлеток «де воляй», шампанского «Клико» и «Мумм» и коньяка «Энесси», да, наконец, пресловутых и на века прославленных Северяниным и Маяковским ананасов. Потому как, вопреки коммунистической пропаганде, царский обер-офицер мирного времени получал раза в три меньше квалифицированного рабочего и ел досыта не каждый день. Так что не за фамильные имения и особняки в центре Петербурга и Москвы большинство из них ходили в отчаянно-безрассудные «психические атаки», столь колоритно изображенные в «Чапаеве» и в «Хождении по мукам».
Но зато сейчас, пусть хоть на краткий миг, любой из них мог почувствовать себя настоящим аристократом и хозяином жизни. Пусть даже те, о ком сказано выше, робея и стесняясь в обществе блестящих, увенчанных забытыми уже вензелями на погонах и эполетах боевых друзей, скромно теснились за дальними столиками, не рискуя приблизиться к царственным дамам, даже и они могли сполна насладиться восставшим, как град Китеж из вод, уголком «России, которую потеряли»…
А ведь на самом-то деле, пусть никто об этом пока не подозревал, именно они, выпивающие, танцующие, смеющиеся или грустящие на этом, может, первом, а может, и последнем балу, научившись тому, чего, кроме них, на всей планете не знал и не умел пока никто, прикоснувшиеся не только к новой технике, но и к новому стилю мышления и поступков, именно они, первые офицеры армии, которой только предстояло появиться, оказались сейчас кандидатами в новую аристократию новой России.
