«Битлз» in the USSR, или Иное небо - Буркин Юлий Сергеевич
– И хорошо поете? – игриво спросил Брежнев, вернув свое внимание к декольте. – Или как муженек? – Генсека вдруг повело, и он чуть не уткнулся собеседнице носом прямо в ложбинку между грудями.
– Хорошо, – соврала она, не отстраняясь, а даже наоборот, более рельефно обозначив бюст.
– Так, может, нам не их, а вас в тур по стране отправить, а? – спросил Брежнев, словно подслушав ее тайные мечты.
– Я готова, товарищ генеральный секретарь, – отозвалась Йоко, наделяя Брежнева своим фирменным гипнотизирующим взглядом и как бы невзначай косаясь грудью его плеча. – Готова на все.
Тут в дверь комнаты отдыха постучали.
– Мы подумаем, – сказал генсек, выпрямляясь. – Ежели политбюро их программу не утвердит, будем прослушивать вас.
Цуканов выглянул за дверь и сообщил:
– Ваша дочь, Леонид Ильич. С товарищем.
– Пусть заходят, – кивнул Брежнев. – А вы, госпожа, э-э-э…
– Оно.
– Да. Вас проводят. Чувствуйте себя как дома. Встретимся еще, – подмигнул он гостье.
Сопровождаемая Цукановым, Йоко выскользнула из комнаты с одной, но мощной, как заряд магнитной торпеды, идеей в голове: «Как сорвать гастроли „ Битлз" в СССР и заменить их собственными?» План всплыл из недр сознания сразу же, как по заказу. В принципе, Йоко уже пыталась пустить его в ход, но в прошлый раз произошла досадная осечка.
А Брежнев тем временем, устав от приятных переживаний, кряхтя, прилег на диванчик, о чем мечтал уже давно. Тут в комнату ввалилась громогласная нетрезвая Галина и принялась обнимать и целовать отца. Из глаз ее лились пьяные слезы.
– Папочка, ты не представляешь, что ты совершил! Как был счастлив Боренька!
Брежнев с усилием сел.
– Хорошо, что ты довольна, Галя. Но учти, это мой последний подарок тебе. Мало мне уже осталось. Сам не помру, эти, – кивнул он на дверь, – загрызут.
– Ну что ты опять говоришь ерунду! – Она сдвинула брови, не переставая улыбаться. Добавила дежурно: – Ты еще всех этих старых пердунов переживешь!
– Нет, дочка. Год, от силы два. Не держи меня за дурака. Сама знаешь, что было в семьдесят шестом. А тут Чазов еще и подагрой обрадовал.
– Но, папа…
Леонид Ильич знаком приказал ей умолкнуть.
– Позови-ка лучше своего цыгана, хочу на него лично посмотреть.
Вошел мужчина лет сорока с хорошей прической и серо-зелеными глазами. Он улыбался одновременно и нагло и смущенно, зачем-то вертел одной рукой пальцы другой. Брежнев медленно и внимательно окинул его взглядом.
– Присядь, – приказал он.
Буряце сел.
– Я не буду тебя спрашивать, любишь ли ты Галину. Достаточно того, что она тебя любит. О тебе я справки навел, будешь дальше с фарцой бриллиантовой мутить, плохо кончишь. А если Галину впутаешь…
Буряце хотел привстать, его брови надломились, ладони метнулись к груди… Леонид Ильич остановил его взмахом руки:
– А будешь человеком, будешь как сыр в масле кататься. Да и сейчас уже не бедствуешь. Что ж все кольца снял, боишься? Думаешь, я не в курсе?
Буряце что-то сдавленно пискнул.
– Ладно… – Леонид Ильич отдохнул немного, прикрыв глаза. – Но так просто не отпущу. Моей дочери слизняки, трусы ссыкливые ни к чему. Анекдот про меня расскажешь свежий – будешь жить.
Буряце покраснел, глянул искательно на Галину. Та сделала ободряющий жест, мол, не бойся, у отца с чувством юмора все в порядке.
– Ну, в общем, это… – Борис спрятал руки между коленей, шумно выдохнул и начал: – В общем, зачитываете вы, Леонид Ильич, приветствие спортсменам на Олимпийских играх в Москве, и говорите: «О!» Потом еще раз: «О!»
– Это про олимпийские кольца, что ли? – перебил Брежнев. – Знаю! Давай другой.
Борис отер платочком пот со лба.
– Ладно. Звонит ваш, Леонид Ильич, телефон, ну вы, значит, трубочку поднимаете и говорите: «Дорогой Леонид Ильич слушает».
– Ох-хо-хо, – то ли посмеялся, то ли простонал Брежнев. – Тоже слышал. Ладно, идите с глаз моих. Галя, Нину позови.
Галина с недовольным видом кивнула, чмокнула отца в щеку, и они с Буряце вышли из комнаты. Вошла медсестра Коро-вякова и сделала Брежневу привычную и желанную инъекцию нембутала.
В банкетный зал Бронислав повел «битлов» почему-то не по парадным анфиладам и мозаичным коридорам, а какой-то одному ему известной тайной тропой, по гулким железным спиральным лестницам и узким коридорам, до половины окрашенным в ядовито-зеленый цвет.
Линда взвизгнула, когда из-под ее ног с негромким цокотом шмыгнуло за угол что-то серое.
– Брайан, – не выдержал Джон, – а мы точно идем в банкетный зал, а не в подземные казематы?
– Терпение, – ухмыльнулся Вепрев.
В их звездный период во всех уголках планеты их приглашали в бесчетное количество банкетных залов, больших и малых, и все они были похожи друг на друга. Люди там ели и пили, рассказывали анекдоты, смеялись и флиртовали, заключая пари и сделки, крутились вокруг знаменитостей и красоток, сидели либо фланировали с тарелками и бокалами… Музыкантам давно уже приелась эта атмосфера. Но сегодня их ожидало нечто особенное.
Джон вспомнил об обещанном композиторе, назвавшем их «навозными жуками». Интересно посмотреть на человека, который, не зная их лично и, скорее всего, толком не слышав их музыки, вдруг так отозвался о них. В Штатах их возненавидели за длинный язык Джона, на Филлипинах они стали жертвой своего юношеского нигилизма, в Японии – заложниками религиозного фанатизма аборигенов. А тут?
– Я спрошу у него: «Что тебя подвигло на это грубое высказывание?» – поделился Джон своим намерением с Веп-ревым. – Брайни, ты что-нибудь о нем знаешь?
Тот кивнул:
– Он у нас – известнейший композитор, автор более чем двух сотен песен и музыки к куче фильмов. Его хиты русские люди распевают во время застолий, а одну песню, про веселого рыбака и его лодку (он не знал, как будет по-английски «шаланда»), по популярности в Советском Союзе можно приравнять к вашей «Yesterday». За отказ сыграть эту песню в ресторане музыкантов могут побить.
«Быть может, это была зависть? – подумал Джон. – Или его заставили? Заплатили деньги?… Но ведь такой популярный композитор наверняка очень богат».
Банкетный зал, до которого они наконец добрались, был довольно странным. Здесь не было легкой, способствующей пищеварению музыки, не было висящего в воздухе гомона толпы. Внутреннее убранство зала было поразительно спартанским. Тона в интерьере преобладали зеленые и серые.
Гости сгрудились вокруг чего-то в середине зала. Это явно не были партийные боссы или сотрудники спецслужб. Эти люди выглядели скорее как богема. Ни один из мужчин не был в галстуке, никто из женщин не сверкал драгоценностями или разрезом вечернего платья. Превалировали джинсы, длинные шарфы на шеях и растянутые свитера.
Впрочем, и сама четверка была одета разномастно, отказавшись от серых костюмов, которые еще в Лондоне пытался навязать им Истман.
Увидев «битлов», все сдержанно заулыбались и расступились. В середине на табуретке сидел и что-то жадно ел человек лет шестидесяти крайне неопрятного вида. От него остро пахло чем-то рыбным, наверное, воблой. Седые патлы торчали во все стороны, подбородок и щеки покрывала клочковатая щетина, под левым глазом цвел несвежий синяк. Он был одет в черную робу не по размеру и громадные бахилы. Рядом стоял пожилой милиционер с наручниками, которые он, видимо, ненадолго снял с бедолаги.
– Кто это? – пораженно спросила Линда со смесью брезгливости и жалости в голосе.
– Осужденный Богословский, – отрапортовал милиционер. Бронислав начал переводить:
– Задержан за тунеядство по статье двести девятой УК РСФСР. В данный момент этапирован во Дворец съездов для встречи с ансамблем «Битлз».
При слове «Битлз» заключенный жалобно замычал и закрыл голову, как будто боялся удара. И изо рта у него выпал недоеденный рыбий хвост.
– Не бойся, не бойся, Никитушка, кушай, – неожиданно мягко сказал милиционер и погладил Богословского по голове.
