Азовский гамбит - Иван Валерьевич Оченков
В этот момент Михальский лично подвел мне коня и хотел было помочь сесть, но я не стал его дожидаться и вскочил в седло.
– Все готовы?
– Да, ваше величество.
– Тогда не будем задерживаться. Хотя… где Грамотин?
– Да вон он стоит, – указал Михальский на дьяка, одетого поверх жупана в добротную, немецкой работы кирасу и с польской корабелой на поясе.
– Подай ему заводного коня. Он едет с нами!
– У него свой есть, – буркнул мой телохранитель, которому Грамотин активно не нравился.
Шли мы хоть быстро, но без особой спешки, на ходу обрастая все новыми и новыми возникающими из предрассветных сумерек отрядами и отдельными бойцами. Одни были на добрых конях и в крепких доспехах, другие на чуть живых клячах и в лучшем случае в дедовых кольчугах, а то и вовсе в тягиляях. У кого-то помимо сабель имелись пистолеты и карабины, а иные обходились саадаками, с луком и стрелами. Но все новоприбывшие горели желанием послужить государю и Отечеству и унять неведомо откуда взявшуюся крамолу.
Какой силой разносилась весть среди служивых помещиков – ведомо, наверное, лишь Господу Богу да еще Корнилию, расстаравшемуся ради такого дела. Но к утру вокруг меня, разрастаясь словно снежный ком, катящийся с горы, шло по московской дороге целое конное войско, продолжавшее с каждой верстой усиливаться.
Во главе его находился ваш покорный слуга в тех самых подаренных кузнецами серпуховскими трехчетвертных латах. Поначалу я не собирался их надевать, обходясь своим помнившим лучшие годы кожаным камзолом, который, по правде сказать, в глубине души считал если не заговоренным, то уж наверняка счастливым. Однако все присоединявшиеся к нам служивые люди непременно желали увидеть царя и, мягко говоря, удивлялись скромности государева облачения.
В общем, положение обязывает, и я приказал подать мне столь кстати сделанный подарок. Тем более что ничего иного у меня все равно под рукой не имелось. Вид, впрочем, получился вполне внушительный, и подданные, что называется, прониклись.
Старшие каждого из отрядов по заведенному порядку подъезжали ко мне, называя себя и силу своей дружины. Я милостиво кивал и мановением руки указывал им место в строю, заодно стребовав с дьяка Грамотина вести полный список всех явившихся по государеву зову.
Слух о том, что царь идет на столицу с сильным войском, успел опередить мою маленькую армию, так что, как только мы подошли к Москве, нас уже встречали. Сначала небольшие группки людей, при виде вооруженных всадников тут же валящихся на колени и смиренно ожидавших своей участи, а потом целые депутации с хлебом-солью принимали «избавителей».
Странный все-таки народ москвичи. Ухитрившиеся пережить Смуту горожане были резкими, как детский понос. Оружие или на худой конец кистень имелось у каждого, и, как только начинались беспорядки, они без тени сомнения пускали его в ход. Но потом начинались погромы и их непременные спутники пожары, после чего на народ внезапно снисходило прозрение: «Что же мы натворили!» И теперь те же самые люди с лихорадочным блеском в глазах встречали своего царя и искренне ждали от него милости.
Впрочем, каяться и сдаваться поспешили далеко не все. Немалое число горожан, успевших сбиться в крупные, до нескольких сотен бойцов, шайки, вовсе не желали прекращать столь прибыльное дело, как разбой, и уж тем более возвращать награбленное. Укрепившись в самой бедной замоскворецкой слободе, которую так и называли – Голутвенной, и подмосковном селе Семеновском, они соорудили по их окраинам нечто вроде баррикад и сели в крепкую оборону.
– Эй, православные, царь идет, бегите, – крикнул всклокоченный рябой мужичонка, – не то все на кол попадем!
– Стой, курвины дети! – заорал на вздумавших было последовать умному совету выбившийся во время погромов в атаманы приказный ярыжка[27] Ванька Харламов. – Не наш это царь, а немецкий! С немцами на нас и идет. Бей их, не боись!
– Нет, – покачал кудлатой головой соглядатай. – Иноземцев не видать. Дворянская конница с ним.
– Ты что мне перечить вздумал! – разъярился главарь. – Чем наши кровопивцы лучше латинских? Такая же сарынь[28], и бить их нужно так же!
– Как же, бить, – угрюмо отозвался чернобородый Семен, служивший некогда в стрельцах. – Они, чай, в бронях да с огненным боем. Не сдюжим!
Правда, наученный прежним горьким опытом, он не стал кричать и доказывать свою правоту, а, напротив, постарался незаметно ретироваться. Поучаствовав в разграблении нескольких лавок в Китай-городе, он успел разжиться кое-чем ценным и теперь вовсе не собирался складывать буйную голову под саблями царских ратников.
На его счастье, Харламов не заметил этого маневра, поскольку в этот момент давал наставления своему подручному.
– Слышь, Кузьма, возьми десяток ребят, да подпалите несколько изб.
– Так ведь пожар начнется, – изумился тот. – Мужики свои халупы тушить кинутся, кто же тогда с немецкими прихвостнями драться станет?
– Вот и хорошо, вот и ладно, – оскалился Ванька. – Неразбериха начнется, глядишь, не до нас им станет. А мы тем часом и уйдем!
– Сделаю, – осклабился сразу же повеселевший подручный и побежал исполнять приказ.
– Ступай с Богом, – напутствовал его главарь, после чего развернулся к остальным и стал искать глазами Семена.
– Эй, православные, где этот, как его, чернобородый?
– Да, кажись, только что тут был, – разводили руками восставшие.
Хотя остро вспыхнувшее недовольство народа было направлено против иноземцев вообще и беженцев в частности, главными пострадавшими, как всегда, оказались русские. У кого-то сгорел дом, кому-то разнесли лавку, третьему во время поисков всеобщей гармонии и справедливости ненароком проломили голову – и так по всей Москве.
Беженцы, настрадавшись в своих Европах, конечно, получили на орехи и у нас, но большей частью сумели уцелеть, затворившись на Кукуе и в иных слободах, куда их разместили по прибытии. Главную роль в спасении их сыграли совместные усилия рейтар и мушкетеров фон Гершова, стрельцов Стремянного полка Пушкарева и так вовремя прибывшего боярина Вельяминова, в самые горячие часы взявшего на себя заботу о столице моего царства и защиту многих тысяч новоприбывших переселенцев.
А вот члены Боярской думы себя, мягко говоря, не проявили. Большинство из них или в панике бежали из столицы, или, похватав самое ценное, заперлись вместе с домочадцами в Кремле, усиленно делая вид, что происходящее за речкой Неглинной их никак не касается. Но разбор полетов еще впереди, а пока же перед нами стояли более насущные проблемы.
Войдя в город, мы первым делом рассеяли толпы бунтовщиков, осаждавшие Кукуй. Наслышанные о богатствах тамошних обывателей, они все это время настойчиво пытались его захватить, но, наткнувшись на умелое и стойкое сопротивление, раз за разом откатывались. Тем не менее соблазн оказался столь велик, что алчущие иноземной крови, а паче всего чужого добра, упорно не желали добровольно расходиться, пока перед ними не появилась дворянская конница.
Трудно сказать, на что рассчитывали бунтовщики, но вид суровых и вооруженных до зубов ратников, да еще и во главе с самим царем сильно охладил
