Уилбур Смит - Раскаты грома
Хотя мы с тобой разной веры, я попросил у Руфи согласия на то, чтобы ты стал «зандеком» – у нас это что-то вроде крестного отца. Не предвижу никаких возражений со стороны Руфи (особенно учитывая, в каком мы перед тобой долгу), и теперь нужно только твое согласие.
Ты согласен?
В то же время я объяснил Руфи твое нынешнее положение, сообщил адрес госпиталя и попросил навестить тебя, чтобы поблагодарить лично. Заранее предупреждаю, она знает о тебе все, что знаю я; я не в состоянии был скрыть свой восторг!»
Сжимая письмо в руке, Шон смотрел на залитую солнцем лужайку. Под простыней, выпирая, как живот беременной женщины, лежит плетеная корзина, в которой покоится его нога. «Буря!» – прошептал он, вспоминая, как ослепительные молнии озаряли ее тело.
«Почему она не приходит? – Он ждал ее уже три недели. – Она знает, что я здесь, почему не приходит?»
– К вам посетители.
Сестра остановилась у его кровати и поправила простыню.
– Кто?
Он приподнялся на локте; вторая рука все еще на перевязи у груди.
– Дама. – По его телу пробежала волна возбуждения. – И маленький мальчик.
Холодная волна разочарования – Шон понял, что это не она.
И сразу чувство вины: ведь это Ада и Дирк! Как он мог подумать, что это кто-то еще?
Дирк не узнавал отца без бороды, пока не оказался в десяти шагах. Потом бросился вперед, потеряв шапку; черные волосы, несмотря на бриллиантин, рассыпались кудрями. Добежав до отца, что-то нечленораздельно крича, он взобрался на кровать и обеими руками обнял Шона.
Прошло некоторое время, прежде чем Шон смог оторвать его от себя и посмотреть на него.
– Ну, мальчик, – сказал он и повторил: – Ну, мой мальчик.
Неспособный скрыть любовь к сыну от сотни наблюдающих раненых, он повернулся к Аде, желая отвлечься.
Она терпеливо ждала – она полжизни провела в ожидании, – но, когда Шон взглянул на нее, нежно улыбнулась.
– Шон. – Она наклонилась и поцеловала его. – Что случилось с твоей бородой? Ты выглядишь таким молодым!
Они просидели час, большую часть которого занял монолог Дирка. В перерывах, когда Дирк умолкал, чтобы перевести дух, Ада и Шон смогли обменяться накопившимися новостями. Наконец Ада встала со стула у кровати Шона.
– Поезд уходит через полчаса. Дирку завтра в школу. Мы будем приезжать из Ледибурга каждый уик-энд, пока ты не вернешься домой.
Увести Дирка из больницы оказалось все равно что изгнать неуправляемого пьяницу из бара. Одна Ада не могла с этим справиться – потребовалась помощь санитара.
– Хочу к папе! Хочу остаться с папой!
Глава 22
Состоянием своего брата управлял Бенджамин Голдберг. Состояние включало сорок процентов акций «Бр. Голдберг ЛТД» – компании, владевшей, помимо прочего, пивоваренным заводом, четырьмя маленькими гостиницами и одной большой, расположенной на Приморской набережной Дурбана, шестнадцатью мясными магазинами и фабрикой, где изготовляли вареную и копченую свиную колбасу, свиные сосиски, бекон и копченую свинину. Эти мясные продукты вызывали у Бенджамина некоторое замешательство, но их производство было очень выгодно, и не считаться с этим было невозможно. Бенджамин был также председателем совета «Бр. Голдберг» и владельцем шестидесяти процентов акций. Присутствие армии из двадцати пяти тысяч голодных и желающих промочить глотки мужчин привело к увеличению спроса на пиво и бекон, и это тоже смущало Бенджамина, потому что он был мирным человеком. Огромные прибыли, которые приносила ему война, и радовали, и тревожили его.
Те же противоречивые чувства вызывало у него присутствие в доме племянницы. У Бенджамина было четыре сына и ни одной дочери, а вот его брат Аарон оставил одну дочь, на которую Бенджамин с радостью променял бы всех своих сыновей. Не в том дело, что дети получились неудачные: напротив, все мальчики хорошо вписались в семейное дело. Один управлял отелем «Порт-Наталь», старший руководил пивоварней, а двое других – мясной секцией. Но… тут Бенджамин вздыхал… но Руфь!
Вот это отрада для старика. Он посмотрел на нее через полированный обеденный стол с серебряными инкрустациями, уставленный дорогим фарфором, и снова вздохнул.
– Дядя Бен, не начинай! Прошу тебя.
Руфь решительно намазывала маслом кусочек поджаренного хлеба.
– Я только говорю, что он нужен нам здесь.
– Сол адвокат.
– Ну? Что тут плохого? Он адвокат, а нам здесь нужен адвокат. Я столько плачу этим шмокам…
– Он не хочет работать в компании.
– Хорошо. Мы знаем, что он не хочет милости. Не хочет, чтобы твои деньги работали на него. Мы все знаем, какой он гордый, – но теперь на нем большая ответственность. И он должен больше думать о тебе и о ребенке, а не о том, чего хочет.
При упоминании о ребенке Руфь слегка нахмурилась. Бенджамин заметил это – он мало что упускал. Уж эта молодежь! Если бы только можно было им объяснить! Он снова вздохнул.
– Хорошо. Оставим это, пока Сол не приедет в отпуск, – неохотно согласился он.
Руфь, которая никогда не говорила Солу о предложении дяди Бена работать у него, на мгновение представила себе жизнь в Питермарицбурге – слишком близко, она утонет в прибое внимания, исходящего от дяди Бенджамина, задохнется, как мошка, в паутине семейных связей и обязанностей. Она в ужасе взглянула на дядю.
– Если ты хоть словом обмолвишься об этом Солу, я перестану с тобой разговаривать!
Щеки ее раскраснелись, в глазах горел огонь. Даже тяжелая прядь темных волос словно ожила, дергаясь, как хвост гневной львицы, когда Руфь поводила головой.
О-о! Бенджамин скрыл свое восхищение, прикрыв веки. Что за характер! Что за женщина! Навсегда удержит при себе любого мужчину.
Руфь встала из-за стола. Дядя впервые заметил, что на ней костюм для верховой езды.
– Куда ты? Руфь, ты не поедешь сегодня.
– Поеду.
– Но ребенок!
– Дядя Бен, почему бы тебе не заняться своими делами?
И она выбежала из комнаты. Талия ее еще не расплылась из-за беременности, и грация, с которой двигалась Руфь, брала дикие аккорды на струнах сердца старика.
– Не позволяй ей так разговаривать с тобой! – спокойно, как и все, что она делала, сказала через стол его жена.
– Что-то эту девушку беспокоит. – Бенджамин тщательно стер следы яйца с усов, положил салфетку на стол, взглянул на золотые часы, которые достал из жилетного кармана, и встал. – Что-то серьезное. Попомните мои слова.
* * *Была пятница. Странно, как пятница превратилась в ось, на которой вращается вся неделя. Руфь стегнула гнедого жеребца, и тот пошел быстрее, устремился вперед с такой силой, что ей пришлось сдерживать его, перевести на легкий галоп.
Она приехала слишком рано и десять минут нетерпеливо ждала на Дубовой аллее за госпиталем Грейса, пока маленькая медсестра, как заговорщик, не пролезла сквозь изгородь.
– Принесла? – спросила Руфь.
Девушка кивнула, быстро оглянулась и достала из серого халата конверт. Руфь отдала за него золотой соверен. Сжимая монету, девушка направилась обратно к изгороди.
– Подожди, – остановила ее Руфь. Это была единственная нить, связывающая ее с Шоном, и она не могла так быстро разорвать ее. – Как он?
– Все здесь, мэм.
– Знаю, но как он выглядит? Что делает и говорит? – настаивала Руфь.
– О, сейчас он выглядит прекрасно. Встает и уже с неделю ходит на костылях, а этот большой черный дикарь помогает ему. В первый день он упал, и слышали бы вы, как он бранился. Божественно!
Обе рассмеялись.
– Он настоящая заноза, этот парень. Вчера у него опять была стычка с сестрой, которая хотела его помыть. Он назвал ее бесстыдной шлюхой. Она все равно его помыла. Но видно было, что она довольна, она всем об этом рассказывала.
Девушка продолжала говорить, и Руфь зачарованно слушала ее, пока не услышала:
– А вчера знаете что он сделал, когда я меняла ему повязку? – Сестричка покраснела. – Ущипнул меня сзади!
Руфь почувствовала, как ее охватывает гнев. Неожиданно она заметила, что девушка хорошенькая, правда, по-особому, вульгарно.
– И сказал…
– Спасибо. – Руфи пришлось сдерживаться – в руке она сжимала хлыст. – Мне пора.
Обычно длинная юбка мешала ей садиться верхом, но на этот раз она мигом оказалась в седле.
– На той неделе, мэм?
– Да, – ответила Руфь и хлестнула жеребца по плечу. Он так стремительно рванулся вперед, что ей пришлось ухватиться за луку седла. Она гнала жеребца, как никогда раньше, хлестала и колола шпорами, пока на его боках не выступили темные пятна пота, а на плечи не легли брызги пены. К тому времени как она добралась до укромного места на берегу реки Умгени, ревность отступила и ей стало стыдно за себя. Она ослабила подпругу и потрепала жеребца по шее, прежде чем стреножить и пустить пастись под плакучей ивой, а сама направилась к своему любимому бревну на краю воды.
Здесь она села и открыла конверт. Если бы только Шон знал, что колебания его температуры, записи об изменениях в течении болезни, рекомендации врача и содержание сахара в моче изучались так тщательно, к прочим его недугам, вероятно, прибавилась бы лопнувшая селезенка.
