Андрей Бондаренко - Страж государя
– Ты, Данилыч, это… Тоже – сильно не обижайся! Я там твоему старому холопу, что дверь отворял в землянку, в гневе пьяном голову проломил. Табуретом… Кончается он, похоже. Тебя, бедняга, зовёт. Поторопись уж…
– Эх, незадача! – скорбно помотал головой Егор и быстрым шагом направился к дальней землянке. Следом за ним поспешили Алёшка Бровкин, Василий Волков, ещё кто-то – из верных сотрудников…
Вьюга, действительно, умирал: седая голова была наспех обмотана какой-то серой тряпкой, на дрожащих губах лениво пузырилась розовая пена, на совершенно белом морщинистом лице выступили мелкие капельки холодного пота…
– Нагнись, Данилыч, нагнись ко мне! – с трудом произнёс несчастный старик и, дождавшись, когда ухо непосредственного начальника приблизится к его губам, совершенно неожиданно прошептал: – Егор Петрович, гони ты всех этих любознательных зевак куда подальше! Мне тут много важного надо тебе сказать…
Ничего ещё толком не понимая, Егор невежливо выгнал из землянки всех любопытных, плотно прикрыл низенькую дверь, зажёг толстую свечу, присел на табурет (очевидно, тот самый, послуживший орудием убийства), стоящий рядом с нарами, на которых лежал этот странный умирающий человек, знавший его настоящее имя-отчество.
– Слушаю тебя, Вьюга. Говори! Старик печально улыбнулся:
– Какой я тебе Вьюга? Меня зовут… Впрочем, это уже совсем неважно… Привет тебе – от Координатора!
Егор понятливо вздохнул:
– Следовательно, это вы делали инъекцию настоящему Алексашке Меньшикову?
Вьюга утвердительно кивнул забинтованной головой.
– И за мной усердно присматривали, чтобы я Контракт не нарушал, в течение Прошлого намеренно не вмешивался? Записку шифрованную – тоже написали вы?
– Более того, при завершении вашей пятилетней смены, Егор Петрович, именно я и должен был сделать соответствующий укол, чтобы вы вернулись обратно… Не судьба, видно, умираю, мне ничем уже не помочь… В семнадцатом веке такие серьёзные раны ещё не научились лечить успешно…
– А как же теперь я? – забеспокоился Егор. – Ну, когда истечёт срок Контракта?
– Не знаю, честное слово! Мой перенос сюда готовился на протяжении восьми с половиной лет… И то – откровенно повезло. «Окна в Прошлое» – редкая штуковина, их высчитывать надо, ловить – в буквальном смысле… То же касается и обратной дороги…
Егор звонко хлопнул ладонью себя по лбу:
– Где у вас хранятся запасы этой сыворотки? Ведь, наверное, все равно, кто вколет инъекцию? Координатор заранее (уж – как-нибудь!) сообщит точное время, тот же Яков Брюс и сделает мне укол… А?
– Ничего не получится! – болезненно и недовольно поморщился умирающий старик. – Я и есть тот сосуд, где хранится эта волшебная «микстура», то бишь – моя кровь… Сам не знаю, в чём тут фокус, не спрашивай… Только кровь надо забирать из вены не позднее одного часа – до момента переноса…
Егор внимательно всмотрелся в морщинистое лицо Вьюги, неожиданно отметил про себя: «Да он же определённо похож на Томаса Самуиловича! Почему я раньше не замечал этого?» А вслух негромко подытожил:
– Следовательно, я завис в семнадцатом веке, в облике Александра Меньшикова – на совершенно неопределённое время? Без всякой внешней помощи и поддержки?
– Может, даже, и в восемнадцатом… – неловко утешил старик, тихонько вздохнул – и умер…
После всех этих неординарных событий (свержения правительницы Софьи, смерти Вьюги – верного агента Координатора) наступило какое-то вязкое и откровенно скучнейшее затишье.
«Хотя разве можно назвать многие и многие месяцы, проведённые в весёлом, бесшабашном и буйном пьянстве – затишьем? – спрашивал сам себя Егор и тут же уверенно отвечал: – Если с профессиональной точки зрения, то и можно! Царь-то всегда на виду, все его планы известны наперёд, для службы охранной – сплошное удовольствие, малина спелая – под тёплое парное молоко…»
Всё это время как-то удивительно и ёмко спрессовалось в один сплошной цветной калейдоскоп ярких и завлекательных картинок. Военные потехи равномерно чередовались с пьяными развлечениями.
То милые и где-то даже целомудренные посиделки в Немецкой слободе: с дружным распеванием застольных песен и плавными минуэтами – с разодетыми иностранными дамочками.
То посещения знатных боярских и княжеских дворов, сопровождаемые откровенным, бесстыдным и циничным беспределом. Вламывались бесцеремонно, жёстко и настойчиво требовали незамедлительно выставить на столы закуску и выпивку, напаивали самих хозяев – до полного беспамятства, после чего уже следовали и непотребства – касательно женского пола: всего, что под руку попадалось, независимо от происхождения и возраста… В этом последнем аттракционе Пётр всегда был на первых ролях…
А с теми, кто был такими невинными и милыми шутками недоволен и даже коварно сопротивление оказывал, особо не церемонились. Кого-то выбрасывали из открытых окошек второго этажа, кого-то по-простому макали в ледяную прорубь и забывали достать…
Егор-то легче всех переносил последствия этих хмельных возлияний: и сачковал иногда, незаметно выливая спиртное куда придётся, да и два-три раза за неделю он умудрялся позаниматься единоборствами восточными – вместе с сотрудниками своей Службы. А вот всем остальным, включая царя, приходилось совсем и несладко. И если бы не мудрый Лефорт, то и непонятно, чем бы всё это закончилось…
Как-то весной 1692 года,[3] ранним ветреным утром, когда Пётр особенно сильно страдал от похмелья и обильного насморка, герр Франц заботливо предложил:
– Милый Питер, а не отдохнуть ли нам? Пьянство это беспробудное – зело надоело… Поехали в Архангельск-городок? Какой там воздух! Морской, свежий, солёный… Посмотрим на настоящие купеческие корабли. Девицы поморские, дебелые, опять же, очень уж хороши…
Какой из этих доводов оказался решающим – неизвестно, только царь тут же отдал однозначный и строгий приказ:
– Алексашка, сучий потрох! Всех будить нещадно, лошадей подать незамедлительно! Никого из забулдыг не отпускать по домам! Кто ослушается – немедленно на дыбу! Через час выезжаем в Архангельск! – Так сказал, будто речь шла об обычной прогулке в ближайшую стрелецкую слободу…
Всех мужей благородных, кто в ту ночь изволил ночевать в Преображенском дворце, без каких-либо исключений, Егоровы сотрудники и повязали – то есть вежливо (в исподнем, как вытащили из-под одеял и тулупов) рассадили по кожаным утеплённым возкам, следом закинули и верхнюю одёжку…
Многие так ничего и не поняли, Яшка Брюс ещё целые сутки отказывался верить в произошедшее и при одном только упоминании о славном городе Архангельске заходился в приступе смеха идиотического…
В прочные и коварные царские сети, кроме Брюса, также попали: Никита Зотов, Фёдор Юрьевич Ромодановский, горький пропойца Иван Бутурлин, Троекуров, Апраксин, полковник Менгден, Лефорт, чуть позже обоз догнал и думный дьяк Виниус – человек весьма дельный, умеющий быстро и грамотно составлять умные бумаги.
Почти три недели они тряслись по раскисшим весенним дорогам до Вологды, потом несколько суток плыли по реке Сухони до Великого Устюга (родине самого Деда Мороза!), там совершили короткий конный перегон, дальше уже поплыли на неуклюжих чёрных карбасах – по светлой и тихой Северной Двине.
Свежий северный воздух подействовал на Петра самым удивительным образом: его щёки разрумянились, глаза, скучно-мутные весь последний год, снова ярко заблестели, дыхание сделалось совершенно чистым и бесшумным, без всяких глухих хрипов, пропала предательская вялость, движения вновь стали молодыми, резкими и порывистыми.
– Это что же – больше двух лет пролетело в угаре пьяном? – искренне недоумевал царь. – Сколько времени потеряно зазря! А вы, соратники хреновы, куда смотрели? Куда, я вас спрашиваю? Что хари-то наглые отворачиваете свои? Самим стыдно? Ладно, прощаю, не виноваты… Лучше вот посмотрите – какие красоты кругом!
Да, красота русского севера воистину завораживала: скупые, нежно-алые зори, светлая зеркальная речная гладь, высоченные острые скалы, берега, густо покрытые большими круглыми валунами, тёмно-синяя стена диких лесов, беспечные медведи, неуклюже плескающиеся на мелководьях, бесконечные шумные стаи перелётных птиц над головами. Егор зримо ощущал, как отдыхает душа, уставшая и помертвевшая – в этой столичной духоте и бестолковой суете…
В Архангельске Пётр получил новую пищу для дальнейших размышлений.
Более восьмидесяти пяти больших, разномастных торговых судов застыли у причалов и на самом фарватере великой северной реки. Безостановочно в их бездонные трюмы загружались знаменитые русские товары: круглый и пилёный лес, дёготь, рогожа, ворвань, пенька рыба, мёд, пушнина, лён… Над высокими мачтами гордо реяли полотнища самых разных флагов: голландских, валлонских, английских, немецких-торговых…
