Александр Авраменко - Смело мы в бой пойдем…
— Ах ты ж, какой?! «Есть оне хочут!» Обождешь! Пущай сперва те поедят, кто хлебушек энтот потом своим полил! Пошел! — и он замахнулся на гимназиста прикладом.
Очередь замерла. Милиционеры сделали вид, что их здесь нет, а если и есть, то все происходящее их не касается. И в этот момент в звенящей тишине прозвучал четкий и резкий голос:
— Тронешь парня — пристрелю, сволочь!
Красногвардейцы все, точно по команде повернулись туда, откуда раздалась угроза. Напротив булочной стояли, неизвестно откуда взявшиеся семь человек в военной форме, с георгиевскими крестами на груди и нашивками за ранения. Дружинники. В руках у новоприбывших были наганы, маузеры и даже один немецкий парабеллум. И все они были недвусмысленно направлены в сторону красногвардейцев.
Патруль Красной гвардии оказался в сложном положении. С одной стороны их было чуть не вдвое больше, но с другой — в скоротечном уличном бою пистолет намного выгоднее винтовки. Так что стычка с дружинниками не сулила ничего хорошего, но и уступать более малочисленному противнику красногвардейцы не собирались. Их командир облизнул враз пересохшие губы и не опуская винтовки спросил:
— Что, ваши благородия, пришли проследить, чтоб не дай бог, рабочему человеку кусок не достался?
Дружинник в офицерской бекеше, державший маузер в левой руке из-за того, что пустой правый рукав был заткнут у него за пояс спокойным голосом ответил:
— Справедливость для всех, а не для тех, кого вы считаете достойными, — с ударением на слове «вы».
— Конечно, пускай гимназия жрет, а старухи пущай голодают! — насмешливо протянул красногвардеец, — Вам до старух нету дела, вам же «справедливость» подавай!
И он обернулся к очереди, явно ища поддержки.
— Да что ж вы к пареньку пристали? — сказала вдруг женщина средних лет, стоявшая в очереди позади гимназиста, но впереди старухи. Она нервно поправила платок и продолжила, — У него отец без вести пропал, мать одна с двоими мается, а вы его из очереди гнать. Это же Севка Соколов, с нашего двора, его все в округе знают! Разве это дело?
— Верно? — спросил один из дружинников в солдатской форме, с исшрамленным лицом и стареньким наганом в руках. Юноша молча кивнул.
— Суки вы! — взорвался дружинник, и обращаясь к красногвардейцам, яростно выкрикнул, — Вас, гадов, в феврале отстрелять надо было!
Очередь заволновалась. Было ясно, что сейчас произойдет. Красногвардейцы сжимали в руках винтовки и сдаваться явно не собирались. Еще немного и вспыхнет яростная пальба, в которой очень просто можно схлопотать шальную пулю, вовсе не тебе предназначенную. Людям стало страшно, но куда побежишь от хлеба?…
Неожиданно кто-то из очереди крикнул:
— Да знаю я эту стерву старую. Она ж, братцы мои, сегодни ужо третий раз стоить. Очередями, сволота, торгует!..
— Правда? — спросил командир красногвардейцев.
Несколько человек в очереди согласно закивали. Красногвардеец повернулся к своим:
— Взять спекулянтку! — и уже обращаясь к гимназисту, выдавил из себя с вымученной улыбкой, — извини, парень, ошибка вышла.
Красногвардейцы выволокли из очереди вырывавшуюся и скулившую старуху и потащили ее куда-то за угол. По очереди пронесся вздох облегчения: встреча дружинников и красногвардейцев на этот раз кончилась мирно. По крайней мере, сейчас стрелять друг в друга никто не собирается…
Из — за угла тяжело и страшно грохнул залп. Очередь вздрогнула. Жутким и быстрым было правосудие. Дружинники остались, а красногвардейцы ушли. Им не препятствовали.
К ночи очередь разошлась, в основном получившая вожделенный хлеб. Несколько человек из числа неудачников остались у дверей булочной. Они разложили маленький костерок и теперь грелись, готовясь завтрашним утром быть первыми. Только труп старой спекулянтки напоминал о страшной стычке, обошедшейся в одну жизнь. А могло кончиться и много хуже…
Григорий Иванович Котовский, командир партизанского отряда «Родина». Польский фронт. 1923 год
29 мая 1923 года, Польша, уверенная в слабости и нестабильности России, внезапно вторглась в пределы восточного соседа, страстно желая восстановить «Ржечь Посполиту» в границах XVII века.
— Пане полковник, к Вам посетитель: местный коммерсант, — доложил адъютант, и в дверь вошел крепкий человек, с пышными усами и изящной бородкой. Отвесив изящный, «куртуазный» поклон, он протянул полковнику Вальневскому рекомендательное письмо.
— От маршала Пилсудского, — чуть заикаясь произнес посетитель.
С этими словами он отошел, ожидая результата. Вильневский внимательно прочел письмо, сообщавшее, что податель сего, оптовый торговец зерном, «панцирный боярин» Яскулка Владимир Казимирович, оказал неоценимую помощь и многочисленные услуги непобедимому «Wojsku Polskiemu» в деле снабжения продовольствием и фуражом, а также в получении ценных сведений, и потому предлагается оказывать означенному торговцу Яскулке всяческую помощь и поддержку. Подпись — маршал Польши, Ю. Пилсудский.
Полковник поднял голову и посмотрел на посетителя. Действительно, сразу чувствуется несгибаемая польская гордость и шляхетская порода. Ясный и смелый взгляд твердых карих глаз, гордая осанка, все выдавало в Яскулке истинного поляка, готового положить «za niepodleglosc ojczyzny».
— Прошу Вас, пан Яскулка, присаживайтесь. Чем могу быть полезен?
— Благодарю Вас, полковник. Обстоятельства таковы, что мне необходимо как можно скорее добраться до Житомира, но Вы понимаете, эти сведения об ужасах русских разбойников…
— То есть Вам нужен конвой?
— Нет, пане пулковнику, но если бы Вы распорядились о предоставлении мне литера на военный эшелон, идущий скоро и без задержки… Хотя от небольшой охраны я бы тоже не отказался. Со мной есть четверо гайдуков, людей преданных, бесстрашных и вооруженных, но в такое время охрана не может быть лишней, — и видя, что Вильневский колеблется, Яскулка добавил, понизив голос, — я готов заплатить Вам, пане пулковник, тысячу франков, если Вы сможете мне помочь. Дело не терпит отлагательств.
Глаза Вильневского хищно блеснули. Он быстро перевел франки в злотые и остался очень доволен. Разумеется, литер был немедленно выписан, вызванный вахмистр уланского полка получил приказ вместе с полувзводом улан сопровождать торговца Яскулку и его груз до Житомира, затем было выпито по две чашки кофе из запасов полковника, щедро сдобренного коньяком, подаренным «панцирным боярином». Полковник Вильневский любезно предупредил пана Яскулку, что ему следует поторапливаться: на следующий день в Житомир отправится бронепоезд «Poznanczyk», и путь будет перекрыт…
После отправления эшелона, везшего на фронт пополнение летчиков и двадцать истребителей «Спад», в классных вагонах началась лихая шляхетская пьянка. Среди прочего груза, который вез с собой пан Яскулка, отыскались и три ящика отменного французского коньяку. Щедрый пан, разумеется, тут же пожертвовал коньяк в пользу «Lotnictwa Polskiego». А на первой же станции Яскулка закупил еще водки и вина. «Негжечно было бы мне, человеку невоенному, не угостить отважных skrzydlatech rycerzej!» — заявил он под приветственные выклики авиаторов. И веселье грянуло вновь.
Перед рассветом летчики с трудом расползлись по своим купе. Командир эскадрильи капитан Сливиньский неожиданно проснулся от странного ощущения. Поезд стоял. Пока капитан пытался понять, что произошло, в дверь постучали.
— Кто там?
— Прошу Вас, капитан, на минутку…
С тяжелой головой, с плывущим перед глазами облаками, (даже грозовыми тучами) Сливиньский открыл дверь. Но никто не вошел. Капитан напрягся изо всех сил и сфокусировал взгляд на двери. То что он там увидел показалось ему пьяным бредом. Он снова напрягся. Но видение не проходило: в лоб ему действительно смотрел ствол маузера. Маузер держал в руках Яскулка, однако почему-то лишившийся в одночасье своей шевелюры, усов и бородки. Сливиньский, решив что допился окончательно, не спросил а простонал:
— Что нужно пану?
— Тихо! Будете умницей — останетесь в живых. Я — Котовский.
— Котовский?!.. — простонал капитан, еще не веря в реальность происходящего.
— Молчать. Мне нужны документы, которые вы везли своему командиру. Даю вам три секунды, потом стреляю. Кстати, вы — последний из живых в этом поезде.
Дрожащими руками Сливиньский протянул Котовскому кожаную папку. Бегло просмотрев документы, Котовский кивнул и бросил капитану: «Пошли!»
Поезд стоял в лесу. Паровозная бригада шла в лес под конвоем подъехавших бойцов с трехцветными шевронами на гражданской одежде. Бурно полыхали платформы с самолетами, а на ближайших деревьях уже висели польские летчики. У каждого на груди была табличка: «Привет от Котовского!». Сливиньского привязали к дереву.
