Сергей Шхиян - Кодекс чести
Я убрал руки и расслабился. С лица генерала исчезло страдальческое выражение, он действительно крепко спал. Я сделал предостерегающий знак, и мы тихонько вышли из комнаты.
— Как он настрадался! — произнесла генеральша с искренним сочувствием к мужу.
Мы вернулись в гостиную. Там нас ждала довольно живописная картина, Антон Иванович очаровывал фрейлин. Я еще никогда не видел его таким оживленным и комильфо. При нашем появлении общий смех смолк, и фрейлины виновато уставились на губернаторшу. Однако довольное лицо хозяйки успокоило милое собрание, и посыпались вопросы о здоровье графа.
— Заснул! — кратко сообщила генеральша. Дамы застыли в благоговейном восторге.
За всё время моего пребывания в восемнадцатом веке, я впервые попал в светское женское общество. Дамы, разодетые в пух и прах, с набеленными лицами и бледными щеками, были прелестны, томны и романтичны. В каждой из них угадывалась «бедная Лиза», даже если по годам они годились в матери модной героини повести Карамзина.
Мне, человеку новому и непривычному, картинные, изящные позы, томные взоры, закатывающиеся от восторга по любому поводу глазки и кокетливо отставленные «на отлет» пальчики казались смешными и нелепыми. Однако и предок, и доктор Вульф принимали такую кокетливость всерьез и были в полном восторге от женских чар и обаяния.
Мало того, Антон Иванович успел запасть на одну из барышень, миловидную шатенку со вздернутым носиком и ямочками на щеках. Причем, как мне показалось, его повышенное внимание к девице не осталось незамеченным и неоцененным.
Когда кончились бурные восторги по поводу улучшения состояния здоровья губернатора, разговор принял светский характер, и предок, наконец, смог блеснуть знанием высшего света и запоздалыми (он два месяца прожил в деревне) петербургскими новостями.
Похоже, что графиня простила мне былую фамильярность, как родственнику особы, близкой к императору, (так получалось по рассказам Антона Ивановича) и просила нас остаться на ужин. Я, к кому, собственно, было обращено приглашение, не успел открыть рта, как предок перехватил инициативу и с воодушевлением принял предложение. При этом он вполне откровенно бросал нарочито выразительные взгляды на упомянутую ранее шатенку.
Я с интересом наблюдал, как начинается старозаветный роман, и успел заметить, как вспыхнуло милое девичье личико, нежная улыбка скользнула по губам, и скромно потупились блестящие глазки.
Юную чаровницу звали Анна Семеновна Чичерина. Она, как я вскоре узнал, была сиротой и бедным осколком довольно известного дворянского рода. После смерти обоих родителей Аннет жила под опекой своей тетки, сестры отца, губернаторши Марьи Ивановны. Род их проявил себя при правлении Екатерины.
Особенно отличился двоюродный брат Марьи Ивановны, генерал-поручик Денис Петрович Чичерин. во время исполнения должности Сибирского губернатора, он, пользуясь неограниченной властью, возводил своих чиновников в «сибирские дворяне», чем и прославился на всю империю.
Между тем Антон Иванович, вдохновленный благосклонным к себе отношением, резвился, как малое дитя, пытаясь сорвать улыбку с нежных губок Анны Семеновны. Мне начинало казаться, что я получил уникальную возможность узнать в девице собственную прапрабабку.
Предок так разошелся, что предстал передо мной совсем в ином, чем раньше, свете. Он много и удачно острил, талантливо передразнивал известных обществу столичных знаменитостей, чем вызывал общий смех и одобрение дам, рассказывал петербургские анекдоты и лихо строил «куры» Анне Семеновне.
К сожалению, я мог наблюдать за всем происходящим только со стороны.
Как только образовалась пауза в общем разговоре, на меня набросился доктор Вульф. Карл Людвигович, как истинный поклонник медицины, затеял со мной профессиональный бесконечный разговор.
Чтобы сделать доктору приятное, я вкратце рассказал ему принцип работы центральной нервной системы и объяснился по поводу своих шаманских приемов лечения. Дав умному и вдумчивому врачу пищу для размышлений, я оставил его размышлять о причинах своей «учености» и начал подъезжать к Марье Ивановне на предмет получения информации о недавнем Алином пребывании в их губернии.
Навести графиню на интересующую тему удалось только с третьей попытки, когда я упомянул флигель-адъютанта Татищева, начальника кирасиров, арестовавших мою жену, как своего доброго знакомого. Марья Ивановна, оживилась и посетовала, что мы с ним разминулись, его конвой только вчера покинул город. Я только всплеснул от отчаянья руками, опять обругав себя за задержку в имении Закраевских.
Мое огорчение не осталось незамеченным. Марья Ивановна объяснила его причину. После чего разговор сделался общим. Кирасиры произвели на провинциальных красавиц такое большое впечатление, что, к досаде Антона Ивановича, он был временно отодвинут, на второй план. Дамы, забыв о нем, предались сладким воспоминаниям о недавних празднествах, устроенных в честь столичных гостей.
Тема оказалась столь содержательной, что толков и пересудов должно было хватить не только до вечера, но пожалуй, на добрую пару лет.
— Ах, — воскликнула одна из присутствующих женщин, упитанная матрона, по имени Нина Васильевна, — об этом можно написать роман. Если бы здесь жили сочинители! Помните, как корнет фон Баден смотрел на Людмилу Павловну, как он чувствовал, как страдал — просто юный Вертер!
— Ах, Нина Васильевна! — смутившись, ответствовала ей симпатичная блондинка, по-видимому, та самая Людмила Павловна. — Вы право…
Далее последовала длинная французская тирада, которой я, к сожалению, не понял. Поэтому хотя и являюсь в какой-то мере сочинителем, но до сего дня так и не знаю истинного отношение самой Людмилы Павловны к юному корнету, как и корнета к губернской красавице.
В процессе общения прелестницы стали проявляться как индивидуальности, и я начал выделять из общего кружевного, кудрявого очарования представительниц губернского бомонда отдельные интересные личности.
Общее же у них было то, что почти все дамы были милы, романтичны и меланхоличны по моде своего времени и, честно говоря, мне очень понравились. В них ощущалась наивная чистота помыслов и не испорченная расчетами искренность, меня восхищала их трогательная чувствительность, способность видеть мир праздничным, и мне стало обидно за наших современных женщин, вынужденных колотиться в жестоких условиях борьбы за существование.
Конечно, я мог предположить, что эти нежные создания хлещут по щекам горничных и отправляют на порку пропившихся буфетчиков, но что-то мне мешало видеть в них не милых женщин, а безжалостных крепостниц. Даже губернаторша, при близком знакомстве, оказалась очень приятной теткой без особых понтов и залетов.
Державное величие, вызвавшее у меня вначале знакомства внутренний протест, само собой исчезло, и теперь, успокоившись за здоровье мужа, она по-простецки веселилась со своими фрейлинами, трунила над другими и не обижалась на шутки в свой адрес.
Наше общение складывалось как нельзя приятно. Антон Иванович, поднатужившись, сумел вклинить между рассказами о великолепных кирасирах, свой более скромный лейб-егерский мундир, завладел вниманием Чичериной и был вполне счастлив.
Один я пребывал в беспокойстве. Мне никак не удавалось навести разговор на интересующий меня предмет.
Присутствующие говорили обо всём, кроме цели пребывания в городе кавалерийского отряда. Когда же я, потеряв терпение, прямо спросил, что собственно нужно было кирасирам в губернском городе, мне так же прямо ответили, что были они здесь по казенной надобности.
В конце концов, уяснив, что наскоком я ничего не добьюсь, и что следующий день всё равно придется посвятить больному генералу, я перестал форсировать события, и стал просто наслаждаться приятным женским обществом.
Чахнуть от неутоленной любви, как юный Вертер или бедная Лиза у меня почему-то не получалось. Красивые женщины продолжали меня интересовать даже на пике влюбленности.
Одна моя знакомая из двадцатого века, оправдывая частые увлечения мужа на стороне, сказала мудрую фразу: «Ну, любит он баб, а кто их не любит!»
Между тем приятное времяпрепровождение продолжалось. Помня о спящем больном, дамы не дошли до музицирования и шарад, но, в остальном, резвились и шалили, как девчонки. Антон Иванович казался совершенно очарованным прелестной хозяйской племянницей и не мог этого скрыть, чем дал повод к бесчисленным шуткам и подтруниваниям. Анна Семеновна краснела, бледнела, сам же поручик казалось ничего, кроме ямочек на щеках Чичериной не замечал.
Я напропалую ухаживал за хозяйкой и параллельно бросал любопытные взгляды на молодую даму, чем-то меня привлекающую. В отличие от остальных «фрейлин», была она не в светлом, а темном платье, очень выгодно подчеркивающем ее матовую кожу. Ее темные волосы были уложены в затейливую высокую прическу, оставляющую открытой высокую, гордую шею с беззащитными голубыми жилками. У брюнетки были большие темные глаза с загадочным выражением, великолепные плечи, красивые округлые груди до половины обнаженные в глубоком декольте, и какая-то смущающая, скрытая сексуальность.
