Вадим Чекунов - Тираны. Страх
…В узких и высоких окошках царской спальни розовело летнее небо, проникал утренний свет вместе с пичужьим чириканьем внутрь дворца. Занимался новый день, еще один — даст Бог, не последний.
Иван поправил одеяло на сладко спящей жене. Через час она проснется сама. Царь же это время решил уделить молитве. Как был, в ночной рубахе, спрыгнул с постели, прошел к киоту и встал на колени. Возвращенный Адашевым на место Спас Вседержитель знакомо смотрел в глаза.
Поднося пальцы и отбивая поклоны, Иван ловил себя на том, что не может сосредоточиться на словах молитвы — путается, запинается и снова уносится мыслями в детство. В тот день — вернее, ту ночь, — когда неожиданно ему открылся секрет Медведя.
Забредшая в детскую крыса действительно вернула кусок игрушки на место!
Маленький Иван тогда не сразу понял, что произошло. Увидел лишь, как крыса беспокойно присела, усиленно подрагивая тонкими усиками — что-то ее взволновало гораздо сильнее слабого свечного огня. И в тот же миг он оказался на полу, далеко от кровати, в «крысином» углу. В глазах будто померкло все — серая муть, разборчиво видно было лишь то, что поблизости, — крупную деревяшку, надкусанную острыми резцами. Будто Егорушка притащил откуда-то пень, обточенный бобром. Пораженный догадкой — это же голова лошадки братца! — Иван прильнул к самому полу, вбирая носом поток запахов и шалея от них. Даже учуял ржаную корочку под подушкой брата. Поднял голову и сразу же сообразил, куда бежать. Ухватил в пасть деревяшку. Мягко и быстро перебирая лапами, достиг ножки Юриной кровати. Сунул лошадиную голову поближе к пузатому, гладко струганному боку игрушки. Сел, принюхиваясь к лежащей наверху корочке. Но другой запах мешал сосредоточиться. Иван нервно шмыгнул под кровать и оттуда изучил обстановку, ловя в воздухе океан запахов и колебаний. Совсем рядом с громко сопящим во сне человеком, что спрятал подсохший хлебный кусочек, находился еще один. Он сам — сидящий на кровати с бессмысленно вытаращенными глазами.
Иван ойкнул и всплеснул руками. Серебристая фигурка упала на подол рубахи.
Ошарашенная крыса метнулась к стене и вдоль нее серой молнией пронеслась в темный угол.
Иван испуганно ощупал себя резкими нервными движениями, охлопал для верности и больно ущипнул за ногу. Слава богу, все лишь померещилось! И тут же задумался — отчего же такое привиделось ему?..
Взгляд его замер на необычной подвеске…
Икону Иван решил оставить в детской, поместил в киот. Хоть и был малолетним он, но соображал не по годам резво. За оклад Медведя прятать не стал — понимал, что неуемные расхитители родительской казны зарятся на все, куда их вороний глаз падет.
«Ничего… Придет время — ответят за всё!»
До утра ощупывая холодные стены, нашел внизу одной узкую щель между двумя кирпичами. Все тем же перочинным ножом расковырял до нужной ширины — чтобы едва пролазили пальцы с завернутым в тряпицу Медведем. Красное глиняное крошево на полу тщательно собрал и ссыпал в настольную песочницу, смешал с остатками песка.
Каждую ночь Иван доставал фигурку и дожидался крысы. Та повадилась являться в один и тот же час. За это приходилось делиться с ней скудным ужином, но игра того стоила. Быстро привыкнув к тому, что открывалось крысиными глазами — но больше ушами и носом, — Иван научился подчинять грызуна своим словам. Их он поначалу произносил громким шепотом, косясь на спящего братца. Затем едва слышно двигал губами, а после и вовсе было достаточно лишь подумать, и крыса повиновалась. Садилась по мысленному приказу, ложилась и вытягивалась «стрункой», каталась «колбаской» и кувыркалась. Можно было наблюдать за ней со стороны, а можно было «впрыгнуть» в сознание зверька и глянуть ее небольшими глазками, дивясь, как все бесцветно-серо вокруг, но как густо полнится воздух запахами и звуками…
***
… — Господь Вседержитель! — воскликнул семнадцатилетний царь, прогоняя воспоминания детства. — Помоги любовью и мудростью своей! Дай ответ…
Опустил голову и задумался.
Правильно ли поступил, вручив Сильвестру отцовскую реликвию? Ведь хранил и оберегал ее от чужих глаз много лет… Но важнее знать — как седому иерею удалось его убедить отдать Медведя? Отчего ему повинуются воеводы и даже царь?
Медведь… Вещица занятная и бесценная. На первый взгляд — диковинная безделица, потешная, и польза от нее разве что скоморохам. Так поначалу Иван и полагал, развлекая себя и брата, которого со временем стал будить на ночные представления. Но быстро понял, что, «запрыгнув» в крысиную душу, можно путешествовать по дворцу, проникая в такие места, о которых не все дворовые знают. Где только не побывал Иван с помощью пасюка и Медведя. Обшарил все палаты и склады, шнырял по тайным подклетам и переходам, навестил самые дальние уголки Кремля. Заблудиться не боялся — повсюду оставлял пахучие метки и прекрасно распознавал стороны света. Помнил все щели, слышал все звуки, бежал стремительно и карабкался ловко. Не раз пришлось сражаться с другими пасюками. По первости Иван терялся и в одной схватке едва не лишился проводника, с которым уже свыкся и понимал его характер, знал привычки и даже ловил движение звериных мыслей под длинной костью черепа. Но быстро освоил основы крысиной драки и внес в нее свои правила — а против человеческого ума звериный темный разум был бессилен. Диковинные для крысы прыжки и броски, коварные подскоки и хитроумные нападения обеспечивали победу за победой в темных и сырых подклетах. Но недолго Иван развлекался боями с голохвостыми разбойниками. Те быстро признали необычного пасюка самым грозным во всем Кремле и с отчаянным писком разбегались еще до появления, едва уловив чуткими носами его приближение. Однажды ночью, с азартом преследуя целую стаю, Иван решил обойти ее другой дорогой. Срезав путь, заскочил в освещенную палату и едва не угодил под огромный каблук. Чудом избежал удара — вылетел вон, позабыв о преследовании. Когда же крыса отдышалась, Иван заставил ее вскарабкаться по шершавой кирпичной стене, втиснуться в одному ему известную щель и поползти немного вперед. Будь у него в распоряжении лишь человеческие уши, не разобрал бы ничего — толстая кладка надежно укрывала звуки, но загнутые вперед крысиные уши слышали все прекрасно.
Узнал голоса ненавистных Шуйских — Андрея по прозвищу Частокол и князя Ивана.
— Кончать пора с Бельскими! — упрямо твердил молодой голос. — Пошто Федора из темницы освободили, на свою голову? Сидел бы себе, мокриц кормил… Глядишь, сам бы издох! А теперь вон как в силу вошел — в думе боярской верховодит!
— Не горячись, Андрюха, — басил Иван Шуйский. — Не время пока. Митрополит на его стороне…
— Да когда же время будет? — зло шипел Частокол. — Чего ждем? Когда княжеский щенок в силу войдет?
— С щенком разберемся! — пообещал собеседник. — Но сначала Федора низложить…
Вскоре заговорщики, затушив огонь, разошлись.
Но Иван еще не раз пробирался с помощью крысы на их тайные встречи и слушал, слушал…
Многое пришлось увидеть и узнать ему во дворце. Сменялись его «провожатые», ведь крысиный век недолог. Заговорщицкий же шепот, яростные грызня и ругань, жестокие казни — не утихали, а лишь накалялись.
Иван рос, взрослел, все более омрачаясь душой.
Порой, чтобы не сгинуло сердце в сырой темноте кремлевских подземелий, не разъела его ржа злобы и страха, не обмельчало оно от крысиной возни, выбирался на кремлевскую стену — полюбоваться с нее шумным Пожаром, блеском солнца в Москве-реке и Неглинной, взглянуть на мосты и купола.
Помнил и тот день, когда не удержался, поддался соблазну и прихватил с собой среди белого дня заветную фигурку. Золотистое морозное утро, синеватый лед на реках и белый снежный покров на пустынной еще торговой площади за рвом. Выхватив взглядом одного из голубей на карнизе Фроловской башни, зажал в кулаке Медведя. Ощутил знакомый, особого рода холод и дрожь в руке и в тот же миг оттолкнулся от розового на солнце кирпича, ухнул вниз. Обмирая от восторга и страха, взмахнул крыльями и взмыл над темным льдом восточного рва, перелетел китайгородскую стену и…
«Вот ты где!» — властный, с наглецой и угрозой, голос Андрея Шуйского раздался над ухом.
Иван вздрогнул и очнулся. Спрятал руку за спину.
Шуйский вцепился в плечо, как клешней ухватил.
«А ну-ка, щенок, покажи, что там!» — угрожающе зарычал, потянул за рукав.
Встретился взглядом с Иваном и обомлел.
«Ах ты… паскудник этакий!» — только и сумел воскликнуть Частокол, отдернув руку — Иван укусил его жилистую кисть, выглянувшую между рукавицей и кафтаном. Вырвался, кинулся бежать переходами.
«Ну-ка стой! Стой, говорю! — топал сзади сапожищами Шуйский. — Башку оторву!»
