Евгений Таганов - Рыбья Кровь и княжна

— Чтобы ко мне все входили по одному! — приказал Дарник княжне. Так он хоть мог подавить любые сомнения своих думцев четкими и точными командами.

Его собственное отношение к происшествию со стрелой было на редкость спокойным. В детстве и отрочестве он, как и все подростки, считал, что самая лучшая смерть — это погибнуть с мечом в руках в славном сражении. Сейчас же, прикованный к постели, он стал думать об этом иначе. Смерть на поле боя хороша для хорунжих и сотских, для него, князя, она, напротив, полное бесчестье — значит, кто-то оказался ловчее, удачливей, умнее его. И выходило, что гораздо почетней погибнуть вот так: от тайной стрелы, отравленного питья или подпиленного моста над бурной рекой — тогда всем ясно, что справиться с тобой лицом к лицу ни у кого не получилось, поэтому неприятель выбрал вероломный удар в спину.

Полусотский арсов через день докладывал, как идет розыск «стрелка», говорил, что найдет его во что бы то ни стало, и очень удивлялся безразличию к своим стараниям Дарника. Разумеется, если бы «стрелка» нашли, князь, не задумываясь, послал его на виселицу, но тогда все на этом и закончилось бы. Теперь же завершения не получалось и можно было всласть предаваться любым подозрениям, да и все первые лица Липова не могли себя чувствовать спокойно, предполагая существование возможного заговора. Поняв это, Рыбья Кровь открыл для себя замечательный способ, как легко можно устрашать своих приближенных.

Сначала он испытал свои новые возможности на Всеславе.

— Говорят, твой дядя Шелест возводит себе дворище не хуже моего? Он так уверен, что останется здесь?

— Он возводит гостиное дворище для короякских торговых людей, а не для себя, — оправдывала дядю княжна.

— И поэтому запустил руку в нашу казну?

— Я сама дала ему пятьсот дирхемов в долг. Купцы привезут ему их из Корояка, и он отдаст.

— Лекарь сказал, что яд на стреле должен был не убить меня, а только отнять ноги, — безжалостно слукавил князь. — Если бы не шелковая рубашка, яд проник бы полностью, то так бы и случилось.

— Спроси Фемела, дядя Шелест вовсе не собирается здесь править. — Испуганная жена уже видела своего дядю казненным. — Он давно собирался уехать, это я его попросила немного подождать.

Следующей жертвой оказался дворский тиун.

— Розыск показал, что яд на стреле из твоего ромейского Ургана, — строго обратился Рыбья Кровь к нарочно вызванному ранним утром Фемелу.

— Не думаешь же ты, что это я? — по-свойски огрызнулся ромей.

— Еще как думаю, — бесцеремонен был и князь. — Не ты, так твои христиане.

— Может, еще скажешь, зачем им это понадобилось?

— Причин целых сто. Вместо сильного князя посадить в Липове купеческую верхушку. Устроить распрю между липовцами и пришлым людом. Снова наладить для ромеев поток словенских и русских рабов. Завести в Липове христианскую веру. Не дать словенам и хазарам объединиться против Романии. И много чего еще.

— Отсюда до Романии две тысячи верст. Какой толк во всем этом? — не сдавался бывший учитель купеческих детей.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мое княжество столь ничтожно, что совсем не интересует Романию? — изобразил подходящий случаю гнев Дарник.

Фемел растерянно всматривался в раненого князя. Конечно, все походило на привычные дарникские шуточки, но ведь молодым людям свойственно меняться, особенно после блистательных побед и предательского удара в спину.

— Чем угодно могу поклясться, что живущие в Липове ромеи к этому непричастны, — волнуясь, произнес тиун.

Прежде князь обязательно постарался бы успокоить напуганного советника, но сейчас молчал — пусть думает, что тоже, как и все, под подозрением.

Еще более жесткая словесная расправа ждала князя Шелеста. Тот не совсем до конца выполнил оставленные ему поручения. Селище-лечебница было отстроено лишь наполовину, вторая каменная башня вышла непомерно толстой, при переписи забыли всех стариков и детей, а торф нарезали в тех местах, откуда его почти невозможно было вывезти. Зато гостиное короякское дворище поражало своими размерами, так что в нем вольготно разместился сам Шелест с двадцатью своими, привезенными из Корояка, дружинниками.

— Липов слишком маленькое место, чтобы содержать два княжеских двора, — выслушав отчет дяди Всеславы, заключил Дарник. — Отпустить тебя я тоже не могу — это будет нехорошо и для меня, и для тебя. До следующего лета со своими дружинниками поедешь воеводой в Арсову Вежу.

Арсова Вежа находилась в десяти верстах на север и третий год прикрывала Липов от некогда разбойного, а теперь союзного Арса.

— Ты забыл с кем разговариваешь. Я наследственный короякский князь, а не твой смерд. — Шелест весь так и кипел от обиды.

— И как наследственному князю тебе больше всех было выгодно подослать ко мне убийцу. И не волнуйся ты так, я тебя ни в чем не обвиняю, просто рассуждаю. Или делай как я говорю, или я замажу тебя таким подозрением на весь каганат.

Шелест долго молчал.

— Мои гриди не согласятся на это. Что им там делать зимой в глухом лесу? — наконец возразил он, как всегда сильно заикаясь.

— Гриди, увидишь, согласятся. Все лето жировали в городе, теперь пускай немного послужат не только тебе, но и Липову.

— Мы ни о чем таком раньше не договаривались.

— Мы о твоем приезде сюда с ватагой гридей тоже не договаривались, — заметил Рыбья Кровь. — Так каждый князь в каганате начнет думать, что может приехать сюда и вволю куролесить как ему захочется. Ты хотел помочь своей племяннице, вот и помоги. Тебя, конечно, никто и пальцем не тронет, если откажешься, но твои гриди, если не послушаются, будут наказаны полной мерой.

Шелест не стал дальше спорить, ушел жаловаться племяннице. И та тут же прибежала, дабы урезонить зарвавшегося мужа:

— Так нельзя. Ты обращаешься с моим дядей как с каким-нибудь десятским ополченцев. Не только он, но и мой отец не простят тебе такой обиды.

— Я князь выборный, а не наследственный, поэтому у меня знатных захребетников быть не может, — ледяным тоном внушал ей муж. — В воинской службе обиды тоже не бывает. Твой дядя успокоится и все поймет правильно.

Это распоряжение Дарника произвело сильное впечатление и в городе, и в войске. Корней едва поспевал приносить свежие известия:

— Тебя уже и князем перестали звать, а просто Молодой Хозяин, чтобы не путать с князем, которого ты засунул в медвежий угол. Так и говорят: бьет своих, чтоб чужие боялись. Другие спорят: чужие племена нашего князя еще больше боятся. Скажи, а есть кто-то, кого ты не станешь наказывать ни при каких обстоятельствах?

— Зачем тебе знать? — довольно улыбался Молодой Хозяин.

— Очень нужно. Я, когда поступал на твою службу, тебя совсем не боялся. А сейчас боюсь. И многие точно так себя чувствуют. Даже твои хорунжие и арсы.

Дарник крепко удивился и призадумался. Какого-либо особого страха перед собой он до сих пор не замечал, просто считал, что его требовательность ведет к большему порядку, и все. Постоянно же находиться среди робких боязливых людей — что может быть отвратительней?! Перебирая в памяти свои встречи и разговоры с липовцами за последнее время, он все больше убеждался в правоте ехидного шута. Всегдашняя нацеленность говорить и действовать самым кратким и полезным образом не только унесла из его жизни глупые и приятные мелочи, но сделала равнодушным к таким же мелочам у окружающих людей. А они, видимо, рассчитывали, что со временем будут все больше сближаться со своим князем, и теперь принимают его сдержанность за враждебное к себе отношение и вполне понятно тревожатся и волнуются от этого.

Копаясь дальше в своих предположениях и догадках, Молодой Хозяин пришел к открытию, поразившему его самого. Да, он действительно совершенно равнодушен к окружающим людям, пока они не доказали свою пользу ему, и причины этому две. Сперва, еще в Бежети, он, Дарник, крепко привязался к старшему двоюродному брату Сбыху, защищавшему его от других мальчишек. Потом Сбых насмерть разбился при падении с лошади, и он уже ни к кому не мог испытывать подобной привязанности. Когда эта горестная потеря постепенно затянулась, появился Клыч из соседней Каменки, с которым они начали вдвоем готовиться в княжеские бойники. Три года готовились, а в самый последний момент Клыч ответил, что никуда пойти не может, и в большой, опасный мир Дарник пустился один. Эти два удара, по-видимому, и приучили его никогда ни с кем сильно не сближаться.

Сейчас вот даже прежнее намерение в пику холодной жене продолжать посещать наложниц куда-то далеко отодвинулось, потому что тоже требовало болезненных сердечных затрат. А, в самом деле, кого бы он не стал наказывать ни при каких обстоятельствах?

— Послать в Арс за Шушей! — велел Рыбья Кровь явившемуся на вызов десятскому телохранителей.