Александр Мазин - Богатырь

– Что у тебя есть, кроме слов сына? – спросил князь Духарева.

– Я знаю, что Семирад виновен! – с нажимом произнес Духарев.

Но на сей раз его репутация ведуна не сработала.

– Здесь я решаю, кто виновен! – раздраженно бросил Владимир. – Когда у тебя будет что-нибудь повесомей слов, князь, приходи, и я тебя выслушаю! И еще, князь Серегей! Если ты захочешь посчитаться с боярином Семирадом сам, я буду считать это преступлением против меня! Ты понял?

– В прежние времена, князь, ты не отнимал у нас права защищать свою честь! – сурово произнес Духарев.

– В прежние времена, Серегей, мы были язычниками, – более мягко отозвался великий князь. – Ныне же мы – христиане. И нам надлежит прощать своих врагов и не поддаваться страстям и подобно зверям убивать по одной лишь прихоти.

Илья дернулся – возразить, но Богуслав не дал.

– Это не прихоть, – возразил Сергей Иванович. – Погибли мои люди. Я вправе покарать убийц, которые вторглись на мою землю.

– Карай, – кивнул Владимир. – У себя в Морове ты – князь. Но здесь и на всей земле моей я – князь, хакан и кесарь. И если я велю тебе не трогать Семирада, ты его не тронешь!

Духарев поглядел на воспрявшего боярина. Нет, сука, ты так просто не вывернешься!

– Ты – владыка, – согласился Сергей Иванович. – Но есть власть повыше твоей, княже. И к ней я обращаюсь ныне: пусть Бог рассудит, кто из нас прав, – подлый боярин или я! Жду тебя, Семирад, завтра по ту сторону Южных ворот! А если не придешь – пеняй на себя!

Духарев развернулся и, не поклонившись великому князю, двинул к выходу из палаты.

До этой минуты в палате было тихо, но тут все зашумели разом: кто-то – за Духарева, кто – против…

– Против княжьей воли пойдешь? – визгливо, перекрывая гул голосов, выкрикнул вслед Сергею Ивановичу Семирад.

Духарев остановился. Развернулся неторопливо. Гул как по волшебству стих.

– Нет. Против княжьей – не пойду, – уронил он весомо. – На земле Руси я тебя не трону. Но в других землях – берегись!

Владимир хотел вмешаться, но Добрыня, наклонясь, что-то зашептал князю на ухо…

– Сам, что ли, на суд выйдешь, князь-воевода? – насмешливо поинтересовался Путята. – Сил-то хватит?

– На дружка твоего Семирада – с лихвой! – отрезал Духарев. – Только не станет он со мной драться, хоть и помоложе лет на двадцать. Струсит, бойца выставит.

– Почем знаешь, что струшу? – влез Семирад.

– А что, нет? – усмехнулся Сергей Иванович.

Семирад задумался. С оружием он управляться умел, и неплохо. Да, Серегей – воин прославленный, однако ж – немолод и ранен многажды, а все знают: старые раны в таком возрасте и болят, и силы лишают. Большое искушение – победить собственноручно прославленного воеводу…

Нет, не рискнул.

– Не христианский это суд, когда по мечу правого выбирают!

– Я ж говорил – струсишь, – констатировал Духарев. – Таким, как ты, честный бой не по нутру. Резать исподтишка да еще чужими руками – вот твое. Но с этим кончено! Я свое слово сказал. До завтра!

Глава 16

– Не ожидал? – Семирад не просто доволен. Он – счастлив.

Духарев глядит… И не верит собственным глазам. Не может быть, чтобы великий князь в таком деле встал против него!

Но – факт.

Вот он стоит напротив. Вернее, не стоит. Притоптывает, встряхивает руками, крутит головой… Разминается. Высокий шлем с бармицей, похожий на хузарский, бронь из посеребренных пластинок. Щита нет. Зато есть пара сабель…

Габдулла Шемаханский, ближний телохранитель великого князя Владимира.

Однажды он уже бился с Богуславом. Только чудо спасло тогда Славку.

Теперь Габдулла будет биться за честь боярина Семирада. С тем, кого когда-то победил с удивительной легкостью.

Сергей Иванович – в замешательстве. Как жаль, что здесь нет Артёма. Артём справился бы. Наверняка. А Славка – не факт.

Духарев переводит взгляд на сына.

Тот, если и удивлен, то виду не подает. Спокоен, как слон. Руки на навершиях мечей, лицо невозмутимо.

– Значит, это твой боец. – Сергей Иванович на Семирада не смотрит, только на Габдуллу. Тот ухмыляется. Как же он всё-таки похож на Ярополка, этот Габдулла из Шемахи, которого когда-то звали Безотчим. Яростный последователь Аллаха, который даже здесь, в Киеве, тщится выполнять все законы Пророка, что для первого княжьего телохранителя непросто. Есть у Духарева одна версия… Он обсуждал ее с Рёрехом, когда тот был жив. Но сейчас это не важно.

– Я знал, что ты удивишься!

«Ладно, пойдем напрямик», – решил Духарев.

– Габдулла, это князь Владимир велел тебе встать против меня?

Молчит. Ухмыляется.

– Габдулла – мой друг! – вмешивается Семирад. – Он сам пожелал…

Однако!

– А великий князь – знает? – перебивает боярина Духарев. – Знает Владимир о том, что ты здесь?

– Это мое дело! – наконец-то снисходит до беседы Габдулла.

– Твое? – Духарев расслабляется. Сейчас он объяснит княжьему бодигарду, какое у него место в этом мире.

– Нет, Габдулла, не твое. Ты – обельный холоп великого князя по праву добычи. У тебя нет права на поединок. Если этот, – кивок в сторону Семирада, – желает выставить тебя своим бойцом, он должен договориться с твоим хозяином. Поэтому спрашиваю вновь: это великий князь велел тебе выйти на божий суд?

– Твой сын будет драться со мной! – заявляет Габдулла. Клинки в его руках вспарывают морозный воздух. – Или все увидят, что он – трус!

– Ты не можешь…

– Да ладно, бать, – лениво произносит Богуслав. – Холоп с оружием – это уже не холоп. Пускай попляшет. За ним еще с прошлого раза должок.

Духарев глядит на сына. Очень внимательно. И понимает: Славка не боится. И это не удаль молодецкая. Сын уверен в том, что сильнее.

Сергей Иванович внезапно осознает, что Богуслав – уже совсем не тот отчаянно храбрый воин, который когда-то сошелся с Габдуллой под стенами Булгара. Заматерел сын. И есть отчего. Уже не один год он, Богуслав, – главный представитель их торгового дома в заморских краях. А это сила, какая не у всякого князя найдется.

Но много ли значит эта сила здесь, на употпанном снегу площади перед киевскими воротами?

Так или иначе, а драться будет не Сергей Иванович, а он, Богуслав. Ему и решать.

Духарев кивнул и отшагнул назад, к той части круга, которую замыкали его люди, а Богуслав, наоборот, выдвинулся и поманил Габдуллу движением кисти.

Мусульманин рванул с места, не дожидаясь, пока Богуслав обнажит клинки. Это бой. Кто не успел, тот – труп.

Богуслав успел. И выхватить, и встретить. Короткий яростный звон – и Габдулла отпрянул, лишив противника возможности контратаковать.

Это очень красиво – бой обоеруких воинов. Пенье стали и метель клинков. Но не сейчас. Сейчас оба противника медленно кружились по площадке, выжидая, выгадывая и ни на сантиметр не сокращая дистанции. Будто меж их боевыми поясами – невидимый несгибаемый стрежень.

Зрители, которых набралось сотен пять, не считая сторонников Духарева и Семирада, вопили, понуждая поединщиков к активным действиям, но те – не слышали. Их мир сузился до двух дюжин квадратных метров ристалища.

Время от времени то один, то другой делали короткий рывок вперед… Без продолжения, потому что не чувствовали позиционного преимущества.

Габдулла щерился, Богуслав, кажется, что-то ему говорил… Духарев не слышал. Все заглушал рёв толпы. Но он видел, как шевелятся губы сына…

И Славка продолжал говорить, когда начал уже реальную атаку.

Они наконец сошлись. И стальная метель взвихрила мелкий декабрьский снежок. Клинки мелькали так быстро, что даже Духарев, со всем своим почти полувековым воинским опытом, не успевал отслеживать удары. Но он видел, угадывал по стойкам противников, что преимущества нет ни у одного из них. Даже звон металла о металл был звоном соприкоснувшихся клинков, а не лязгом лезвия о бронь.

Две-три секунды – и соперники разошлись. Вернее, отпрянули разом и застыли, чуть расслабившись, выравнивая дыхание, экономя силы, потому что усталость убивает так же надежно, как прошедший под запоздавшую защиту меч. При равенстве сил побеждает тот, кто выносливее. Эту аксиому любой воин заучивает одной из первых.

Еще одна атака. На этот раз – пара ударов, и всё. Разошлись.

Габдулла больше не ухмыляется. А Богуслав больше не говорит – молчит. И через десяток секунд снова атакует. И снова – пара ударов, не больше.

Но на этот раз результат есть. Габдулла с удивлением глядит на свою десницу в стальной кольчужной перчатке. Перчатка – на месте. И пальцы – на месте. Но сабли в них уже нет. Она падает на снег шагах в трех от княжьего телохранителя. И то, что он не пытается тотчас ее вернуть, а принимает левостороннюю стойку, говорит о многом. Например, о том, что Габдулла скорее всего потерял возможность пользоваться правой рукой.