Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2
… Вышла разгромленная старым режимом социал-демократическая «Правда». Привет голосу пролетариата, отныне свободному!
(«Биржевые ведомости»)
Спешно продаётся особняк фешенебельный, аристократическая улица.
Сибирский кот чистокровный продаётся.
*****КРАСНОМУ УТРУ НЕ ВЕРЬ
*****455
Всё меняя поезда, удаляясь от Петрограда и приближаясь к своему верному полку, Кутепов готов был бы счесть и собственный бой на Литейном, и арест Преображенских офицеров, ту зеркальную комнату и тот разброд в Таврическом – каким-то бредом, ещё бы раз проснуться – и не было ничего? – и в полку даже не поверят, когда он будет рассказывать? А не бредом – так уже их там усмиряют или уже идут туда твёрдые войска, дело еще двух дней?
Как вдруг на одной из станций – поражён был известием, что Государь отрёкся от престола!?
Выдумали?… Нет, Манифест. И государев брат – тоже отрёкся.
Всё. Как воздух выпустили из груди.
И от огромного Фронта – никто не пришёл разогнать неопытную, необученную, разнузданную гарнизонную толпу, а – конец Династии?
Конец России?…
И мы, бессмертный Преображенский полк, – чья же мы теперь гвардия?…
Твёрд ещё наш штык трёхгранный,
Голос чести не умолк.
Так вперёд, вперёд, наш славный
Первый русский полк…?
Когда после японской войны Кутепова переводили в гвардию – у него была напряжённость и стеснение: высшие дворяне, белая кость, чуждый ему мир высших классов. Сам худоватый потомственный новгородский дворянин, настораживался он среди них быть потерянным, приниженным, и сердцем не принимал их запоздалые претензии на затопляющее превосходство. Казалось ему: уже нигде он не будет чувствовать себя так хорошо и родно, как в своём 85-м Выборгском полку.
Но были строгие законы военной службы, и струнно придерживаясь их, Кутепов достойно вошёл и был достойно принят в Преображенском. Вскоре его поставили начальником учебной команды – и за годы между войнами он воспитал и подготовил более половины нынешних унтеров-преображенцев, а унтеры – опорная сетка всего полка. Мобилизационное расписание оставляло его в Петербурге – Кутепов выпросился на войну, как в своё время на японскую. Уже давно он не отличал себя от Преображенского полка ни в чём, а теперь, бой за боем, сроднялся с ним кровью. В первом же бою, в августе Четырнадцатого, ему раздробило ногу. Полк отходил, Кутепов не мог подняться и вынул револьвер отстреливаться насмерть. Но солдаты-преображенцы, сами раненные, вытащили его. После ранения едва воротясь в полк, он был ранен осколком гранаты в другую ногу. Летом Пятнадцатого кинулся с ротой в контратаку из батальонного резерва, увидя, что полк обходят, получил рваную рану в пах, но и лёжа на носилках не велел выносить себя из боя, а продолжал командовать ротой. После третьего выздоровления ему дали командовать ротой Его Величества.
Перед ним убитый капитан Баранов считал, что, командуя государевой ротой и нося царские вензеля, он не имеет права ложиться при перебежках. Это и был дух Преображенского! Штабс-капитан Чернявский в предсмертном бреду напевал слова полкового марша. Гвардия не залегает, гвардия идёт открыто! (И сколько же за то нас налегло, налегло!) Не потому чтобы приняв разумность этой гордости – никогда в бою не прилечь, а складывались так бои прошлого года: на деревню Райместо никак иначе и не мог наступать его 2-й батальон, как болотом, открытыми подступами, по колено в воде. И в знаменитом бою под Свинюхой-Корытницами опять из резерва, на этот раз корпусного, и опять без команды, своим соображением, Кутепов стремительно повёл свои полтора батальона сквозь заградительный немецкий огонь, лишь лавируя меж ним по возможности, для быстроты не залегая и не стреляя – было не до залёга, а – пробежать скорей эту огненную версту и встречно сойтись с наступающими немцами. (И золотые офицерские погоны все открыто сверкали под солнцем.) И немцы – отхлынули, оставляя пулемёты и пленных. В Свинюхинском лесу Кутепову подчинили несколько рот измаиловцев и егерей – и он продолжал наступать к Бугу, а немцы рвали мосты через Буг, оставляя по этот берег свои орудия и штабеля снарядов.
И – куда же пошли теперь все эти бои и вся эта кровь?
Под растопт и плевки взбесившейся столице?
Свиньям в корыто?…
Стоял Кутепов у вагонного окна на последних перегонах к Луцку – и задыхался от горечи. Вся жизнь его, вся его служба, всё прожитое было сотрясено, – да какая вся жизнь, ведь только 35 лет, с чем же – дальше?
Только и была надежда, что достигнув своего полка – найдёт он здесь крепость.
А стояла гвардия в тех же гиблых местах, как поставил её Брусилов в июле Шестнадцатого на реку Стоход, заросшую осокой среди болот и малых лесков, лишь немного сдвинулись от тех Свинюхи и Корытниц, где столько гвардии было перемолото в сентябре. Стояли в такой же мокреди, особенно наблюдатели в некоторых местах – по колено в жидкой грязи, отдыхающие в блиндажах не спали, а вычерпывали воду, и даже в штабе полка натекло столько воды, что нарубили ещё брёвен на пол, и так ходили по ним. Правда, сегодня, ко дню возврата Кутепова, немного подморозило и подмятелило, все тут радовались.
А дело в том, что, как их отозвали с пути в Петроград, преображенцы 3 марта вернулись на свои 30 вёрст от Луцка – но недолго понаслаждались резервом: почему-то их снова поставили на передовые, на новые три недели.
И на первый взгляд Кутепов как будто встретил, что и ожидал: в полку ничто не изменилось, солдаты прекрасно несли службу, был полный порядок и чинопочитание. Уж конечно, ни единого красного лоскута.
Но – не узнать было настроения офицеров. Все подавлены, мрачны, – нет, убиты, убиты страхом за будущее – России, и Государя, и государевой семьи – хотя государыню тут не любили, и за будущее гвардии, и своё, и только и заняты раздирающими разговорами, попытками понять, постройкой фантастических планов и опровержением их тут же. События – обрушились, развалили всё, что построено в головах, – и теперь только начинало-начинало еле складываться.
Да как же ловко подгадали с переворотом! – старых офицеров стало мало, почти нет, молодые – из разночинцев. Временное правительство – английские ставленники, враги России. Английскими деньгами свергли законного Государя.
Да, Государь – патриотичен, самоотвержен, пожертвовал собой… Но, но… И пусть он отрёкся за себя – почему за Алексея? Как он мог оставить нас без монарха?
Кутепов приехал – первый живой вестник в полк из Петрограда, его вобрали с жадностью, каждое слово и эпизод, чтобы представить эту непостижимую обезумевшую столицу. До него в полк приходили слухи совсем нелепые – и ничему нельзя было верить, и ничего опровергнуть. А когда рассказал,- то горше всего обидело тут всех, оскорбило – поведение своих преображенцев, офицеров, там, в запасном батальоне: они-то – как же могли? Нас – не вызвали, не допустили, но они-то – были там! Как же было не попытаться! Какая же они гвардия?
Командир полка, генерал-майор Дрентельн, подробно расспрашивал своего помощника о каждом из офицеров, о каждом. И отозвался так:
– В отношении молодых меня, во всяком случае, утешает, господа, что они ещё не присягали полковому знамени и ещё не имели чести нести службу в боевых рядах преображенцев. Ясно только одно: все они нарушили присягу, и я запрещаю их приезд сюда из запасного батальона.
Кутепов-то видел их всех вживе – и отчасти допускал понять, как им в петроградской обстановке можно было и растеряться. Хотя – и прощения нет.
– Да петроградский гарнизон, господа, вообще весь – зараза и должен быть отрезан от армии!
– Да, но тогда и весь Петроград! и мы ничего не узнаем о наших близких…
Раздирающая безвыходность гвардии, чем мучились не только офицеры, но и унтеры, но и солдаты-старослужащие, проклинали: отчего же в ту ночь их не погрузили и не повезли? Воля Государя – да, не сметь судить, но всё же: какой в этом смысл, что мы протоптались безнадобно здесь, а не оказались в Петрограде? Неужели там бы – мы не вернее послужили России, чем здесь сидеть в залитых водой окопах?!
Позавчера, когда пришли сразу два отречных манифеста – офицеры как сошли с ума, старики же рыдали навзрыд.
А ротные должны были разъяснять нижним чинам. Что?
Даже не первый, государев, Манифест – но манифест Михаила Александровича подкашивал всякую веру в грядущее.
И что же – наши все схороненные?…
Учредительное Собрание? Армия – дворянство и крестьянство – от голосования будет устранена. Зато будут голосовать все освобождённые от войны – можно представить, что они наголосуют.
И – когда это всё случилось? Когда наконец превосходно вооружение, изобилие снарядов – да разве и на продовольствие можно жаловаться: разве армию плохо кормят? Да что и где в России рационировано? Разве это сравнимо с Германией или с Англией?
