Шапка Мономаха. Часть I - Алексей Викторович Вязовский
— Вина? — предложил я, протягивая ей свой кубок. Она поколебалась секунду, потом взяла его тонкими пальцами. Отпила немного.
— Спасибо. Крепкое.
— Французское. Из погребов князя Юсупова, — усмехнулся я. — Казачки разграбили его дом.
Она слабо улыбнулась в ответ.
— Вы кажетесь очень уставшим, Ваше Величество.
— Просто Петр Федорович. И да, я устал. Бремя власти… оно тяжелее шапки Мономаха.
Несу какую-то банальность, а сам все ближе подвигаюсь к аппетитной женской фигуре. Как не запахивала Августа шаль, декольте просматривалось очень хорошо.
— Но вы сами сделали этот выбор!
— Разве? — я посмотрел на нее пристально. — Иногда мне кажется, что это бремя выбрало меня. Что я лишь щепка в потоке истории, которую несет неведомо куда.
Она посмотрела на меня с неожиданным пониманием.
— Я вас… понимаю. Иногда мне тоже так кажется. Будто моя жизнь — не моя. Сначала отец выдал замуж за наследника чужой страны. Потом… потом все это. А теперь вы предлагаете мне стать министром. Это так странно.
Я подлил в бокал вина, мы попеременно его выпили. Августа еще больше раскраснелась, оперлась руками о балюстраду. Шаль окончательно распахнулась, я увидел напрягшиеся темные соски под ночной рубашке. Кажется, я переменил свое мнение, что она не в моем вкусе. Стал сыпать комплиментами:
— Почему странно? Вы умны, амбициозны. У вас есть шанс сделать что-то настоящее. Оставить след. Вы же сами этого хотели!
— Хотела, — она вздохнула. — Но я боюсь. Боюсь вас. Боюсь того, что будет дальше. Вы ведь… вы очень опасный человек!
— Опасный? — я усмехнулся. — Возможно. Но я не причиню вам зла, Августа. Я же обещал.
Я сделал шаг последний шаг. Мы стояли вплотную, дыша ароматом друг друга. Теперь нас разделяло всего ничего. Ее глаза в полумраке казались огромными, темными озерами. Я чувствовал тепло ее тела, легкую дрожь, прошедшую по ее плечам. То ли от ночной прохлады, то ли от моего приближения.
— Вы говорили, что отпустите меня через девять месяцев, — прошептала она, не отводя взгляда. — Если… если не будет наследника.
— Говорил.
— А если… — она запнулась, щеки залил румянец, видимый даже при луне. — Если я не захочу уезжать?
Сердце у меня екнуло. Вот оно. То самое. Не игра ли это? Не попытка ли обезопасить себя, привязать меня? Или…К черту все!
Я протянул руку и коснулся ее щеки. Кожа нежная, бархатистая. Она вздрогнула, но не отстранилась. Закрыла глаза на мгновение.
— Августа… — выдохнул я.
И в следующую секунду все мысли о политике, о наследниках, о войне, о проклятом Пушкине — все улетело прочь. Я обнял ее за талию, притянул к себе. Она подалась навстречу, обвив руками мою шею. Ее губы, чуть приоткрытые, влажные от вина, нашли мои. Мы принялись целоваться. И по ее неопытности я все сразу понял. Она будет моей!
Поцелуй оказался внезапным, как удар молнии. Горячим, требовательным, отчаянным. Словно мы оба пытались найти в нем забвение, спасение от страхов и одиночества, что окружали нас в этом чужом, враждебном мире. Я целовал ее, чувствуя, как тает лед в моей душе, как просыпается давно забытое желание. Забыть все. Хотя бы на одну ночь.
Ее руки скользнули по моей спине, пальцы запутались в волосах на затылке. Я подхватил ее на руки — легкую, почти невесомую. Она прижалась ко мне всем телом, и я понес ее прочь с холодного гульбища, вниз по темной лестнице, в свои палаты, где горели свечи и ждала неубранная постель.
В голове стучало только одно: «Вдова моего „сына“… Моя пленница… Моя…».
Мир сузился до этой ночи, до этой женщины в моих руках. А что будет завтра — пусть решает завтра.
* * *
На утро Августы в моей постели не оказалось. Я встал, потянулся, ощущая ломоту во всем теле — позабавились мы ночью славно — позвал слуг одеваться. Мои красавцы уже все раздобыли — черный мундир, такого же цвета штаны и сапоги. Ужас, летящий на крыльях ночи! Я отодвинул из памяти Августу, начал вспоминать вчерашние встречи.
Финал совещания оставил в душе тягостный осадок. Я стал припоминать, как уже занимался такого рода шантажом в Оренбурге, добиваясь покорности у офицеров гарнизона. Тот же Крылов повиновался мне только из-за страха за жену и четырехлетнего сына. Это потом он уже втянулся и стал служить на совесть.
Но в то, первое время, я был сам не свой из-за попадания. Как-то очень остро и болезненно ощущал упущенные шансы своего великого предка. Я решил любой ценой их использовать — даже с помощью шантаж.
С тех пор история изменилась абсолютно. За моими плечами реальная сила и власть на части обширной территории России. Во мне нет и тени прежнего Пугачева. Растворился. В мое сердце исподволь вернулся тот самый человек, что прожил долгую жизнь в Советском Союзе и воспитан на других ценностях.
Я понимаю, что нравы сейчас очень суровые и сантиментам нет места. Что война ещё не выиграна и время для милосердия не наступило. Тем не менее было противно.
Чтобы развеяться, кликнул Никитина и отправился на прогулку по Москве. Ведь я ее толком-то ещё и не видел.
Выехал переодетый простым казаком в отряде, где явным командиром как раз выглядел Никитин. Народ на улицах не обращал особого внимания на нас. Москвичи уже привыкли к казачьим разъездам.
Я уже говорил, что Москву не узнавал совершенно. Даже в самом Кремле меня подстерегали удивительные открытия. Например, из внутреннего двора комплекса царских теремов мы выезжали через Гербовую башню. Несмотря на ветхость и плохое состояние, она была очень красива и напоминала Дмитриевскую башню современного мне Нижегородского кремля.
Через Боровицкие ворота мы выехали за стены цитадели на деревянный мост. Разумеется, никакого Александровского сада не было. Вместо него воды запруженной Неглинки омывали земляные бастионы, насыпанные по приказу Петра Первого. Из-за их возведения был нарушен дренаж с территории Кремля, и кирпичная кладка начала стремительно разрушаться.
«Надо будет срыть их нафиг».
Слева виднелся старинный каменный мост через Москву-реку. Его горбатый силуэт на шести быках смотрелся очень средневеково. Его в моей истории снесли в середине девятнадцатого века и заменили
