Польская линия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

– Так ведь опыт, господин прапорщик, – отозвался довольный бывший белогвардеец. – И на охоту я с раннего детства ходил.

– А почему прапорщик? – заинтересовалась Татьяна. – Владимир Иванович, ты же нижний чин, вольноопределяющийся?

Я вздохнул. Нет, определенно, надобно увольнять кадровичку, позволяющую посторонним совать нос в личные дела сотрудников губчека. И Петрович хорош. Болтает, что ни попадя. Но пока не до разборок.

Мы пошли оказывать первую помощь раненому. Вернее – я искал выпавший револьвер, Александр Петрович поднимал «контрика», а Татьяна перевязывала.

Тем временем бой прекратился. Кого-то убили, кого-то ранило, а самые умные подняли руки вверх и сдались.

С нашей стороны погибло два человека, четверо ранено, у противника пятеро убитых, трое раненых, остальные взяты живыми и невредимыми. Кто из них кто – агенты чека, посланники местных бандитов, «засланцы» мирового империализма или «мирные контрабандисты», пусть Смирнов разбирается. Попадутся связные из-за кордона, отдаст их Артузову. Но все это потом, а сейчас надо оказать помощь раненым.

Татьяна в компании одного из смоленских чекистов, разбирающегося в медицине, принялась перевязывать раненых, а я пошел к Смирнову.

К начальнику губчека подчиненные боялись подходить, хотя ситуация требовала его вмешательства. Разумеется, сотрудники и так знали, что и кому делать – задержанных, скажем, следует доставить во внутреннюю тюрьму, раненых отвезти в лазарет, отвезти убитых – своих по домам, а чужих в морг, на опознание. Грузовики есть, а живые пешком дойдут. Но, как же, да без приказа?

Игорь Васильевич ежился, словно от холода, хотя вечер и был теплым, а рядышком догорал учительский дом, пинал крапиву, срывая на ней злость. Ну, лучше пусть попадет сорнякам, чем кому-то из подчиненных.

– Сколько погибло? – поинтересовался я.

– Двое, – мрачно ответил Смирнов, поняв, о каких погибших я спрашиваю.

Два агента из пяти. Хреново, конечно, но могло быть и хуже.

– Ну, что тут поделаешь. На войне – как на войне, – философски сказал я.

– Так понимаешь, что одного-то я сам и порешил, – нервно сказал Смирнов. – Ведь и не целился специально, а только пальнул, а вот, на тебе.

Эх, Игорь Васильевич, Игорь Васильевич. Знал бы ты, какие бывают потери от «дружественного огня»… Впрочем, тебе от этого легче не станет, а про случайную пулю, полученную от своих, начальник губчека должен знать.

– Ты же его не хотел убивать, правильно? – попытался утешить я Игоря Васильевича.

– А не один ли хрен? – выругался Смирнов. – Он из семьи земских учителей, германскую прошел, «от» и «до», потом в Сибири воевал, в губчека по ранению пришел. Я же егоберег, не светил, чтобы никто не догадался, что мой агент. Два месяца нелегалом жил, ему бы еще работать и работать. У парня семья под Оршей осталась – мать, две сестры младшие. Что я им скажу? Мол, простите, попал под горячую руку?

Не знаю, о чем больше убивался Игорь Васильевич. Не то о потери ценного агента, не то о его нелепой гибели? Скорее, о том, и другом, сразу. «Лепая» смерть бывает только от старости.

– Семье скажешь – погиб при исполнении задания, – наставительно произнес я. – А как погиб, от чего, или от кого, какая разница? Официально сотрудник чека погиб при исполнении служебных обязанностей. Матери пенсию назначишь, девчонкам приданое поможешь собрать, если взрослые, а нет, так пусть учатся.

– Так все видели, что я стрелял, – не унимался Смирнов.

– А кто видел? – пожал я плечами. – Я видел, так я на каждом шагу о том трепаться не стану, а из твоих бойцов, то хорошо, если один видел, может двое. Не до того было, чтобы смотреть – кто куда выстрелил. А станут болтать, их и слушать не станут. Ты завтра на построении скажешь – погиб наш товарищ очень достойно, выполняя долг перед революцией. Скажешь – мол, если какие вопросы есть, скажите. Дураков у тебя нет, все понимают, что в бою всякое могло случиться. А про сегодняшнее дело я так скажу – ты, товарищ Смирнов, большой молодец. И подготовлено все идеально. Редко удается контру со всех сторон обложить, чтобы и посты миновать, да чтобы никто шум не поднял.

А про себя подумал, что смоленским товарищам крупно повезло, что контрреволюционеры (или, кто там был?) часовых на подходах не выставили. Обычно, устроители встречи берут на себя функции охраны, распределяют роли на случай отхода, или прорыва.

Игорь Васильевич, несколько успокоившись, кивнул. Хитренько посмотрел на меня и сказал:

– Ну, караульные, допустим, у них имелась…

– Тогда вдвойне молодец, если часовых снял, – уже по-другому, более искренне, похвалил я начальника Смоленского губчека. – Как правило, при штурме и задержании, половину своих положишь, чтобы хотя бы кого-то живыми взять, а у тебя и потери небольшие, и пленных море.

Товарищ Смирнов, уже совсем удоволенный, фыркнул и ушел руководить, а я отправился искать собственных подчиненных. К счастью, мой отряд потерь не понес, за исключением одного легкораненого – красноармейца Кирилловского. Но Кирилловскийстал уже «притцей, во языцах». Парень воюет уже третий год и, какой бы бой, или стычка не происходили, он обязательно получал пулю, не задевавшую не то, что жизненно важных органов, а даже тела. Прострелянная фуражка, пробитая шинель, отстреленный каблук – это нормально. Зато сегодня боец гордо демонстрировал ссадину на лице, больше похожую на след от сучка, а не от бандитской пули. Он даже отказался от медицинской помощи. Подозреваю, чтобы Татьяна не смогла определить происхождение «раны».

Ну, нехай считает себя легкораненым. Нам все равно, а парню, какая-никакая гордость. Станет всех уверять, что ранен в боях на Западном фронте. Чего доброго, постарается чем-нибудь обработать ссадину, чтобы подольше не заживала, и чтобы шрам остался. Не забыть, предупредить Ануфриева, чтобы присмотрел за бойцом.

Дав отмашку командиру взвода, чтобы уводил красноармейцев на бронепоезд (хотел однажды ввести в наш лексикон слово «база», но не стал – не поймут), оглянулся, отыскивая взглядом Татьяну.

А вот и Татьяна Михайловна. Легка, на помине. Уставшая, грязная, но довольная. Все-таки, девка при деле. Александр Петрович, словно оруженосец, тащил за нашим отрядным медиком санитарную сумку.

– Медикаменты заканчиваются, – пожаловалась Татьяна. – Я, когда в Архангельске собиралась, взяла только сумку, а много ли в нее поместится? Да и сумку взяла по привычке. Бинты сегодня все извела, зеленки на самом донышке осталось. Бинты-то ладно, придумаю что-нибудь, а вот зеленка там, йод…

– Тань… – перебил я девушку, потом поправился. – Татьяна Михайловна, ты лучше список составь, что тебе требуется. Я все равно не запомню. Будет мне памятка – насяду на Смирнова, пусть чем-нибудь нам поможет.

– Завтра напишу, сегодня устала, что-то, – сказала Таня, а потом хмыкнула, вспомнив оговорку Александра Петровича: – Значит, товарищ Аксенов, вы мичман, на самом-то деле? А, у вас, у сухопутчиков, не мичман, а прапорщик. – Повернувшись к Исакову, усмехнулась. – Владимир Иванович постоянно себя кулаком в грудь стучит – я, мол, нижний чин, вольноопределяющийся. А он, на самом-то деле, тайный «золотопогонник».

Не припомню, чтобы чем-то кичился, тем более тем, о чем я совершенно не помню, да и смысла нет, если каждый второй в моем окружении из таких же серошинельников, что и Володя Аксенов.

– Вот, Александр Петрович, что происходит, если кто-то озвучивает непроверенную информацию, – сказал я Исакову с укором.

– Виноват, Владимир Иванович, – смутился бывший штабс-капитан. – Не подумавши, брякнул.

– Александр Петрович был знаком с человеком, уверявшим, что мне присвоено звание прапорщика, – сообщил я Татьяне. – Но как оно было на самом деле, не знаю. По документам я нижний чин, так что лишнего на себя не хочу брать.

– По крайней мере, представление отправляли, – уточнил Александр Петрович.

– Представление отправляли, а проставление было? – поинтересовалась капитанская дочка. – Папа говорил, что пока офицер не проставился, он ходит в старом чине. Кстати, а что такое проставиться?