Татьяна Апраксина - Пустите детей
- Какой же это секрет, - пожимает плечами Максим, присоединяется к утилизации пиццы. - Я закончил новгородский филиал университета мировой безопасности, факультет управления... референтский. Поступал на внутренних войск, но... не удалось закончить. Это вы, впрочем, знаете. Распределения не получил, характеристика была нецензурной. В Европе мне могли предложить разве что должность личного помощника директора мелкой торговой конторы... а тут свалилось предложение работать во Флоресте, и где, и на какой должности... меня не слишком долго уговаривали.
- А почему нецензурная-то? - остальное вполне понятно, но до сих пор Джастина была уверена, что Максим - этакий отличник учебы и пример всему университету.
- Я хотел работать... скажем так, не в принятых традициях. И за эти категорически не принятые методы меня совершенно справедливо охарактеризовали. Вполне честно и нелицеприятно.
- Да, проект "Пятой заповеди" я прочитала. Миленько так, ничего не скажешь. Вы сработаетесь с Франческо. Он тоже ходит сквозь стены и не признает границ.
- Господин Сфорца проект перечеркнул, крест-накрест по каждой странице черным маркером, и вернул мне с вердиктом "Но идея хороша!".
- Какая прелесть! - женщина хохочет, стараясь не подавиться последним куском пиццы, и думает, что разговаривать с набитым ртом ужасно неприлично, отец отвесил бы подзатыльник... но очень приятно. И если уж это позволяют себе референты с нецензурными личными характеристиками, то почему бы и нет? - Знаете, я рада, что мы с вами познакомились. Буду просить об амнистии для Потрошителя.
- Не стоит, - Максим отступает на шаг, садится на край стола. Белейший воротничок рубашки выглядит сущим издевательством: эта шпана и шантрапа еще и переодеваться успевала! - Если вы помните, с чего все началось - то не стоит.
- Я помню... - Джастина никогда не видела семнадцатилетнего флорестийца вживую, только читала личное дело и просматривала видеозапись с покушением; ей трудно жалеть юного убийцу-и-спасителя. Мальчик вполне всерьез собирался убить Франческо, и только некая случайность ему помешала... уж явно не совесть и прочие личные достоинства. - Вы испытываете к нему... к Васкесу симпатию?
- Благодарность, - неприятная ухмылка. - Двойную. За мое нынешнее положение и спасение хорошего человека. А вот к стилю работы господина Потрошителя я испытываю острую неприязнь.
- Вы?.. - неужели он склонен к лицемерию? Неприятно было бы, право слово.
- Я, - усмехается Максим. - Я думаю, что вы не видите между нами особой разницы, и вы правы. Мы с этим человеком действительно очень похожи. И поэтому я могу сказать, что он не оценит вашего милосердия. Он знал, что делает, и знал, какую награду захочет, особенно после того, что случилось во вторник. Поверьте, так будет лучше... и гораздо добрее.
- Так вы же испытываете к нему неприязнь?!
- И потому обязан быть вдвойне беспристрастен, - прямой взгляд, в упор, и ясно, что светлоглазый референт абсолютно честен. - А еще я благодарен за урок.
Джастина отставляет тарелку, ставит локоть на стол и опирается щекой о кулак. Услышанное трудно понять, еще труднее принять, но человек напротив не ждет ни понимания, ни приятия. Он в мире с самим собой, и этого ему довольно, чтобы действовать. Те, что сидят за дверью, не в силах оторваться от информационного колодезя - такие же. Франческо такой же. Одна порода, одна масть.
И должен найтись кто-то, кто станет хватать за хвосты и воротники это безумное племя, думает женщина, и, конечно, это буду я... почему бы и нет?
Габриэла... и не только
Корпорацию лихорадит с вечера вторника до утра субботы. После того напряжение - хотя это еще как посмотреть, на вкус Габриэлы, так не напряжение, а нормальный рабочий режим, - идет на убыль. Первыми это ощущают, конечно, в сегменте обеспечения: меньше расход бумаги и картриджей, меньше вызовов в стиле "у меня все зависло-о-о!", сгоревших мониторов, разбитых ненароком стаканов и телефонов, закончившихся баллонов с питьевой водой; затем в секретариате - меньше звонков, писем, факсов, пакетов, посылок, визитов вне графика.
Потом начинают возвращаться ранее задействованные в "Шестой заповеди" сотрудники, получившие сутки на отдых и распоряжение приступить к выполнению обычных обязанностей. В здании службы безопасности становится как-то людно, суетливо и по коридорам веет восторженным корпоративным духом, который Габриэла терпеть не может: ура-ура, мы победили, мы круты, мы могучи. Кого именно победили, знают немногие, а те, кто действительно в курсе событий, понимают, что еще не победили: только первая волна прошла, а за ней - несколько месяцев кропотливой работы; а в Совете оклемаются после шока и начнут совать в колеса палки, бревна и целые фонарные столбы - чем дальше, тем усерднее.
Тем не менее, это результат, результат внушительный, и есть чем гордиться. Впрочем, Росси не особенно гордится - если только тем, что с ее стороны не было никаких накладок. Все, что бывший референт, а нынешний непонятно кто - преемник? - от нее просил, то и получал. Быстро, точно, качественно. Как в рекламе. Племянник может быть доволен, его соратнички - тоже.
И даже погода решила подыграть - после затяжной влажной жары пришел холодный фронт, температура снизилась до блаженных +28, чем местное население было глубоко огорчено, а неместное - искренне обрадовано.
Любимая племянница все-таки улетела, пусть и с задержкой на три дня. Не менее любимый племянник не наворотил лишнего - то ли Максим постоянно выкручивал ему руки правом "вето", то ли известия из госпиталя Святой Терезы благотворно влияли на настроение Франческо. С драгоценным для некоторых молодым человеком ничего слишком страшного не сделалось, хоть и должно было бы, по логике вещей. Но тут уж, видимо, дело не в логике, а в том, что слишком многие от всей души желали ему даже не выздоровления - чудесного исцеления, чем скорее, тем лучше. И в том, что Господь милостив к детям, пьяницам и дуракам, а юношу можно отнести как минимум к одной из категорий. Как минимум...
Теперь - время собирать камни, разбросанные щедро и широко, делать выводы, подсчитывать потери, учить уроки. Габриэла вытаскивает из стаканчика несколько фломастеров, выводит на распечатке цветные дуги: красную, зеленую, желтую, синюю...
В Совете знали про Клуб, и мы знали про Клуб... те, кто хотел знать, - думает она. Мы многое о нем знали, и мы даже пользовались плодами его фантазий, потому что общество, объединившее в себе не худшие умы планеты, дураков туда не брали никогда - не только вентиль для спускания пара, площадка для выгула недовольных. Это еще и питательная среда, где вызревают не худшие идеи, где четко и обоснованно формулируются предупреждения. И - они не в системе, они подчеркнуто и демонстративно нелегальны, независимы; хороший противовес. Был хороший противовес, да весь вышел.
До смычки с орденом иезуитов - или после? Это еще станет ясно, когда разберутся, кто именно и когда пошел кому навстречу, чья была инициатива. Может быть, и ордена. Они всегда питали нездоровое пристрастие к Терранове, и если в XVI веке были на редкость уместны, предотвратили множество неприятностей, то столетием позже зарвались и возжелали едва ли не править целым континентом. За что и получили по заслугам, а построенное при их участии простояло еще почти сто лет - и развалилось с треском, с кровью и грязью не без содействия тогдашнего вполне легального Радужного Клуба. Предшественники нынешних деятелей взяли себе на эмблему радугу, протестуя против "однотонной" политики Мирового Совета - и щедро проспонсировали развал империи.
Вот она, история вопроса за последние две сотни лет - краткое резюме, одна страница мелкого шрифта, белая бумага, черные буквы, цветные линии поверх... Габриэла водит красным фломастером взад и вперед. Крови было много, очень много.
Тогда Клубу больно надавали по рукам и загнали в подполье; впрочем, лет через двадцать заново подвели итоги и пришли к выводу, что империя рухнула бы так или иначе, в те же сроки, с теми же потерями, а позволь кто-нибудь Радужному Клубу завершить свою революцию, может, и грязи было бы меньше. Вынырнуть на поверхность все равно не разрешили, но принадлежность к организации преступлением считать перестали. Напрасно или нет?
Прошло еще сто лет - и вновь на арене Радужный Клуб... а заодно и иезуиты. Бедная Терранова, не дающая никому покоя три столетия подряд - все хотят строить здесь Города Солнца и прочую пакость, в которой нельзя жить... А до того, как моряки Ромы, а затем Аурелии и Толедо проложили пути в Терранову - можно было, что ли? Тоже нельзя; но иезуиты попытались выстроить рай на земле, Радужный Клуб попытался превратить получившийся из того рая ад хотя бы в чистилище... а результат - вон он, результат, Хуан Алваро Васкес семнадцати лет от роду. Поколения, десяток поколений таких Васкесов, Гомесов и Санчесов, готовых убиваться ради высоких идей... и убивать ради высоких идей. Эту заразу, эту дурную траву еще две сотни лет теперь выкорчевывать... Вырастили. Выстроили. Р-развели гадюшник!..
