Пьер Бордаж - Ангел бездны
– Возможно, но не на эту чертову крышу!
Бомжи снова двинулись, распределяясь по всей крыше. Из разорвавшихся облаков хлынул яростный ливень. Вместо города виднелась какая-то серая волнистая громада, перерезанная темной трещиной реки.
– В кого первого стреляешь, Пиб?
Вопрос Стеф вернул Пиба к реальности. При первом же выстреле нападавшие забудут про осторожность и ринутся к добыче. Хотя Стеф и Пиб были вооружены, бомжи в конце концов победят, потому что их больше. А значит, стрелять наугад нельзя, нужно метить в голову, внести беспорядок в их ряды, вызвать замешательство и в это время успеть добежать до люка, ведущего на лестницу. Прищурив глаза, Пиб пристально смотрел на совсем близко подошедших бомжей. От жуткого напряжения, вызванного необходимостью действовать мгновенно, его страх улетучился, а зрение предельно обострилось. Его внимание тут же привлек маленький, худой, лысый мужчина с лисьими глазками и сильная рыжеволосая растрепанная женщина, одетая в шерстяное пальто с глубоким вырезом, из-под которого виднелось рваное нижнее белье. Она шла в компании двух здоровяков с цепами, тогда как лысый мужчина, спрятав подбородок под поднятым воротником куртки, предусмотрительно стоял в центре группы.
– Рыжая в пальто, – прошептал Пиб. – И лысый, вон, стоит посередине, с поднятым воротником.
– Отлично. Я тоже наметила их. Я займусь мужиком, а ты бери на себя бабу. По моей команде.
Краем глаза Пиб увидел, как Стеф медленно просовывает руку под плащ. Он уже давно нащупал ствол под курткой, сразу после того, как увидел бомжей на крыше. Он с горечью заметил, что перспектива убить живое существо его больше так не тревожила, что он, как и Задница, оказался в том измерении, где смерть сеяли с ужасающей легкостью. Конечно, бомжи не оставляли ему другого выхода – или он, или они, – но все же где-то совсем в глубине души он по-прежнему ощущал, что оскверняет святилище. Цепы заплясали в руках у бомжей со свистом и скрежетанием, смешавшимися с воем ветра. При каждом ударе сердце Пиба, казалось, вот-вот сломает грудную клетку.
– Давай.
Пиб с умопомрачительной ловкостью и быстротой достал из куртки пистолет и, не помедлив ни секунды, нажал на курок, целясь в рыжую женщину, прямо в бесстыдный вырез на ее пальто. Выстрел Стеф раздался практически одновременно с его выстрелом. Зрение у Пиба помутилось, словно смазанное движением его подскочившей руки. Перед ним заметались какие-то люди, побежали в разные стороны, сливаясь со струями дождя. Чья-то рука схватила его и потащила вперед.
– Скорее!
Среди запахов пороха и ржавчины он узнал запах Стеф. Пиб успел впитать его во время долгих бессонных ночей. Он понесся за ней по пятам к лестничному люку. Оба перепрыгнули через лежавшее в лужи крови тело, еще бьющееся в конвульсиях. Охваченные паникой, бомжи попрятались за старыми трубами и за выступами, которые могли служить укрытием. Ни у кого из них не хватило мужества и не возникло и мысли броситься наперерез стрелявшим.
Они прыгнули в открытый люк и кубарем скатились по лестнице. Едва оказавшись внизу, пустились бежать к центру города, не обращая внимания на ураган. На последнем издыхании, еле передвигая ноги, они наконец укрылись в более или менее приличном бистро на углу двух бульваров. Не очень любезный официант принес их заказ – две порции горячего шоколада. Десять евро – целое состояние за пару капель несвежего молока и растворимый суррогат какао.
– Черт, просто грабеж! – проворчал Пиб, после того как официант сунул в карман купюру, поданную Стеф.
Большая часть посетителей бистро накачивалась белым вином, его кисловатый душок смешивался с запахом сигаретного дыма, так что в зале можно было вешать топор. Сидевшие за столиками то и дело бросали затуманенный взор на Стеф, чудо красоты и изящества среди этого сборища рож, обезображенных алкоголем, табаком, нищетой и скукой.
– Ты попал ей в самое сердце, – сказала Стеф, отпив шоколад и вытерев губы рукавом.
– Не знаю, я ничего не видел, – пробормотал Пиб.
Он чувствовал усталость, он был на пределе сил, и его изнеможение происходило вовсе не от бешеной скачки по лестнице и по разбитому тротуару бульвара.
– С тех пор, как я тебя узнал, я только и делаю, что пуляю в людей, – добавил он, сдерживая внезапно подступившие к горлу слезы.
– С тех пор, как ты меня узнал, или с тех пор, как бомбой разрушило твой дом?
Что с ним стало бы, не встреть он Стеф? Он был бы более или менее послушным учеником в каком-нибудь гнездышке пророка, а затем отправился бы в качестве пушечного мяса на Восточный фронт… Так или иначе, ему все равно пришлось бы столкнуться с необходимостью убивать. В этой бесконечной войне каждый пытался выжить как мог, под градом бомб, в ее непредсказуемых водоворотах. Одни старались оставаться в рамках закона, другие – нет, одни кричали об идеалах, чистоте архангела Михаила, Святых Евангелиях, другие пробавлялись вымогательствами, спекуляцией – но все одинаково рьяно оберегали свое жизненное пространство, свою шкуру, свое имущество, каким бы огромным или скромным оно ни было. Европейцев охватили те низменные побуждения, которые, если верить учителям, книгам и дискам эпохи до архангела Михаила, свидетельствовали о происхождении человека от животного и подтверждали эволюционную теорию.
– Какая разница, все равно нас тоже прикончат. Как прикончили Соль и всех «подонков» Южного Креста.
– Все рано или поздно умирают. И хорошо, что никто не знает ни дня, ни часа своей смерти.
– А я бы еще до этого много чего хотел узнать.
Он не стал уточнять, что именно, и покраснел до корней волос. Они со школьными друзьями поклялись, что не умрут, прежде чем не потеряют невинности. Они слышали столько восторженных рассказов – реальных и выдуманных – о том, как занимаются любовью, и это было настолько лучше, чем заниматься онанизмом, что они наверняка сочли бы свою жизнь прожитой зря, если бы покинули эту землю, так и не покорив владений хоть одной женщины. Поскольку легион запретил любую порнографию, они воображали, фантазировали и рисовали в самых смелых своих мечтах лишь то, что можно было представить, основываясь на чересчур целомудренных анатомических атласах в учебниках по биологии. Некоторые счастливчики – а может, хвастуны? – находили на чердаке своего дома запрещенные сокровища эпохи до архангела Михаила, порножурналы, где видно все, я тебе говорю, все, даже когда это делают втроем или вчетвером, даже мужчины с мужчинами, и у них члены вот такие огромные, да, да, я тебе говорю, да нет, ну без дураков. Пиб никогда не рассказывал о том, каким образом родители мешали ему спать в подвале, потому что ему было стыдно, но еще и потому, что их вздохи, урчания, хрипы, частое дыхание, постанывания так принижали то возвышенное представление, которое составили обо всем этом они с приятелями, рассуждая в школьном дворе на переменах.
– Мы не знаем заранее, что нам выпадет в жизни, – заметила Стеф.
– Пока что нам выпал мерзкий шоколад за десять евро! – проворчал Пиб.
Громкий смех Стеф на мгновенье перекрыл гул голосов и шум ливня, который обрушивался на бульвар, погонял прохожих и заволакивал пеленой окна бистро.
– А почему ты сказала на крыше, что пора сменить обстановку?
– С тех пор, как я слышу про этого пророка, архангела Михаила, мне все охота поглядеть, на что он похож. А тебе нет?
В голосе Стеф все еще играли смешинки. А на плечи и затылок Пиба словно свалились тонны льда. И все же он уже знал, что пойдет за ней на край света и даже, если будет нужно, в преисподнюю.
– А зачем? Я уже видел его физиономию по телеку, – пробормотал он.
Он вспомнил мужчину со светлыми волосами и бородой, эдакого дедушку со строгим лицом, важным голосом и наводящими ужас глазами.
– Да интересно было бы попасть по другую сторону экрана.
– Зачем?
Стеф оперлась локтями о столешницу из фальшивого мрамора, положила подбородок на переплетенные пальцы и поймала глазами бегающий взгляд Пиба.
– А тебе никогда не хочется посмотреть, что происходит по ту сторону зеркала?
Пиб не был уверен, что понял ее, но согласно кивнул головой. Она предлагала ему союз, тесное общение в течение долгого времени – все остальное не имело никакого значения.
– Завтра мы отправляемся на восток.
– Завтра?
– Как раз успеем найти бабки, боеприпасы и билеты на поезд.
Пиб вздрогнул, допил до последней капли горький шоколад и спрятался за чашкой, чтобы справиться с внезапно начавшимся головокружением, которое живо напомнило ему о его детских страхах.
11
Первая его книга не вызвала гнева в комиссии по цензуре. Его попросили убрать всего три сцены: одну – из-за легкого эротического налета (там речь шла о женской груди, которую мужчина, в приливе материнской любви, принимался сосать с неукротимой силой, но ведь женскую грудь возможно воспевать только ради ее замечательной способности давать молоко детям); вторую – из-за пересмотра, пусть и едва заметного, но все же ощутимого, роли католической церкви в некоторые периоды ее истории; третью – потому что некоторые неблагонадежные умы могли бы усмотреть в ней апологию адюльтера (героиня, дама с щедрой грудью, в какой-то момент мечтает круто изменить свою жизнь с подчиненным своего мужа, и цензоры заключили, что намерение равнозначно поступку). После соответствующей правки его роман был-таки опубликован в одном из издательств квартала Сен-Жермен-де-Пре, что предполагало отныне его известность в литературных кругах, а также уйму никчемных ссор и светских коктейлей.
