Макс Мах - Под Луной

– С трехсот метров из трехлинейки промаха не дает. Проверено.

– А с оптикой справится?

– Ну, мы попробовали "обуховский" трехкратный прицел, – сразу же построжав лицом, доложил Стецько. – Справляется. Сейчас достали несколько хороших стволов: "Манлихер", восемь миллиметров, девяносто пятого года и немецкий "Маузер" девяносто восьмого… Это тот, что 7.92. Прицел есть. Австрийский "Райхерт", но он тоже всего лишь трехкратный. Залманович пытается усилить, обещает увеличение в шесть раз… но он часовщик, кустарь. Кто его знает, как выйдет.

– Значит, в худшем случае у нас имеются хорошая винтовка и плохой прицел? – Вопросительно взглянул на Стецько Кравцов.

– Ищем, Макс Давыдович. Где-то же должен найтись "Фус", а он пятикратный. Вполне с пятисот-шестисот метров работать можно, а в городе больше и не нужно. И выстрела никто не услышит.

– Ну, дураков там тоже нет, Витя. Догадаются, вычислят. Оптика должна быть съемная. Выстрелил, зачехлил, ушел. На конспиративной квартире развинтил, спрятал прицел, и пошел с винтовкой за плечом, и чтобы документы были в порядке. И страховка. Один с ним – вроде как, вторым номером, а другой – в пригляд. И чтобы никто не знал, откуда ноги растут.

– Обсуждали, – пожал плечами Стецько. – А все-таки с идейными проще было. Не надо прятаться, и голову ломать незачем. Поставил задание, разработал план…

– Ну, да, разумеется, – кивнул, как бы соглашаясь, Кравцов. – То-то нас Азеф всех сдал с потрохами, да и тебя Витя сдали. Напомнить?

"Тумаринсон, Гончаров, Выровой… Сколько же мрази было рядом с нами!"

– Да, все я знаю! – в сердцах бросил Стецько. – Но привыкнуть трудно.

– А то! – невесело усмехнулся в ответ Макс. – Но ты же за Коммуну, или как?

– За Коммуну.

– Ну, тогда, что ж… Терпи!

– Макс…

На самом деле у нее получилось что-то вроде "Маакс". Длинный протяжный гласный звук с понижением тона, так что сердце каждый раз схватывало, и нервы начинали вибрировать наподобие стальных натянутых тросов.

– Знаю, – сказал он.

– Ты ко мне в Одессе, когда пришел, практически так же выглядел…

– Знаю, – ему нечего было ей ответить. Он давно уже толком не спал, и ел, как придется, где и что найдется. А нет, так и не надо. Иногда сутками маковой росинки во рту не было. Голод глушил табаком и горячим чаем, но чай – это правда – был настоящий и иногда даже с сахаром или сахарином.

– Я все понимаю, – чувствовалось, что Рашель сдерживает себя, чтобы не заорать и попросту не обматерить его, как привыкла, должно быть, за годы Гражданской войны.

– Но… Макс, после такой контузии… А что если…?

– Без если! – отрезал он, стыдясь своего самоуверенного тона. – Ничего со мной не случится. Просто работы много. Вот сброшу это дело, и опять как люди заживем.

– Твоими словами!

– Моими, – Кравцов привлек Рашель к себе, обнял, поцеловал в волосы, погладил по спине. – Ну, все! Все! Успокойся. Уже немного осталось. Просто задание сложное, а обстановка сейчас, знаешь, какая?

Разумеется, он врал: практически никакого отношения к "обстановке" его работа не имела. И, однако, важность ее превосходила все то, что могло бы составить занятие для такого военного человека, как он. Но Кравцов и сам все это знал, его-то уговаривать ни к чему. А посему, он просто обязан был закончить начатое, и не абы как, а именно так, как спланировал. Как увиделось той ночью после разговора с Семеновым. Гриша мог быть прав, но, возможно, и ошибался, принимая желаемое за действительное. Но, так или иначе, даже если бы все это оказалось всего лишь простым стечением сложных обстоятельств, перспектива, которую увидел и сконструировал той бессонной ночью Кравцов, была не ложная. Этот перегон на пути к Коммуне он видел четко. Во всех деталях.

– Извини, – сказал он, мягко отстраняя от себя Рашель. – Мне надо идти. Люди ждут…

Он все-таки поцеловал ее на прощание, но время действительно поджимало, а дел оставалось невпроворот. И надо было бежать, чтобы просто не отстать. Вот он и бежал. Увиделся на Малой Спасской со Стецько, переговорил коротко, и заспешил дальше в Столешников переулок, где назначено было "рандеву" с Лизой Виноградовой.

– Ну, что? – спросил он ее, подхватывая на ходу под руку, чисто кавалер барышню.

– Все в порядке, товарищ Кравцов, – "серьезно" нахмурившись, зашептала девушка.

"Ну, прям, дите малое! А еще разведчица! Учить их, не переучить!"

– Он будет ждать вас через полчаса в Оружейном переулке. – А щеки красные, и в глазах зеленые черти мелькают. – Знаете там…

– Не знаю, – остановил Лизу Кравцов. – Проводишь, покажешь, и беги к Резникову. Может быть, курьер уже прибыл, а мы ворон считаем…

Ему позарез нужен был "левый ход" в Чрезвычайную Комиссию. Но, как назло, именно в этой организации друзей у Кравцова не водилось. Везде были, и в ЦК, и в Совнаркоме, если поискать, а в "Охранке" – нет. И вдруг случай представился, да еще какой! Макс услышал "в кулуарах" знакомое имя. Поинтересовался, и с удивлением узнал, что служит в одном управлении со старым – еще по эсеровской партии – другом, Яшей Фишманом. А вот у Якова, насколько было известно Кравцову, в ЧК должны остаться немалые связи.

Фишман ждал его в скверике, присев на каменное основание ограды. Курил, смотрел в небо, по которому верховой ветер гнал облака.

– Здравствуй, Яша! – Макс не сомневался, что Фишман давно уже его срисовал и лишь "театр играет", рассматривая холодное осеннее небо.

– Здравствуй, Макс! – Яков повернул голову, посмотрел Кравцову в глаза, кивнул, словно бы узнавая. – Действительно ты, а говорили, убит… Вот же люди, какие нехорошие!

Он встал, на глазах – голубых, внимательных – явно проступила влага. И то сказать, много ли осталось у Фишмана живых друзей? У Кравцова, впрочем, тоже.

– Макс… – Фишман, крепкий и безумно отважный мужик, явно испытывал чувство неловкости. – Я несколько смущен конспиративным характером нашей встречи. Сам понимаешь, мое прошлое…

Прошлое у Якова – бурное, иначе и не определишь. В свое время, то есть буквально несколько лет назад, он был одним из самых известных боевиков эсеровской партии. Во всяком случае, Семенову не уступал ни в чем, но при том являлся так же и публичным политиком – признанным лидером левых, а позже, и легальных эсеров. Однако бомбу, убившую Мирбаха, делал тоже он.

– Яша…На вот, посмотри, – переходя на итальянский, сказал Кравцов и протянул Фишману свои документы. – В одном учреждении работаем…

"В мирное время", то есть до Мировой войны, Фишман был едва ли не единственным другом Кравцова в Италии. Расстояния разделяли их, впрочем, не малые, но из Падуи до Милана, где учился на химика Яков, было куда ближе, чем до Парижа или Петербурга.

– Я узнал, что ты будешь в Москве… – Макс забрал у Фишмана свои бумаги и потянул из кармана трубку. В последнее время ему дико надоело сворачивать самокрутки, вот и весь сказ.

– На самом деле, я ужасно рад тебя видеть, Яша! Честное слово! Но я забыл, когда нормально спал. Так что прости. У меня к тебе дело. К другому бы не обратился, а к тебе могу. Ничего криминального, но ты прав: строго конфиденциально. Служебное расследование… сам понимаешь. Я тебя даже в тему, пусть и в самом общем плане, посвятить не могу.

– Ну, и чем, я тебе тогда могу помочь?

– Мне нужно добыть из архивов ЧК дело Муравьева. Того самого. Восемнадцатый год, зима, еще до мятежа… И за давностью лет, я думаю, оно никому ничего… Но официального запроса мне хотелось бы избежать. А ты… Не мог бы ты, Яша, спросить Блюмкина? Вы все-таки друзья, а он нынче фигура!

– Ты ему тоже не чужой, – хмыкнул Фишман, вспомнив, очевидно, восемнадцатый год, Киев… и все былое.

– Не хочу одалживаться.

– А я, стало быть, могу.

– Ты другое дело, Яша! Вы же старые друзья. В конце концов, Мирбаха вместе…

– Оставь! – махнул рукой Фишман. – Значит, Муравьев.

– Да. Мне надо посмотреть его следственное дело. Муравьева арестовывали за несколько месяцев до мятежа. Вот тот его арест меня и интересует. Дело давнее, так что режима секретности, как я понимаю, там нет, тем более, что тогда его освободили, не найдя состава преступления. Феликс и освободил. Мне просто нельзя обращаться в ЧК официально. Вот и все.

– Ладно, – кивнул Фишман. – Я спрошу… Только не Блюмкина. Ну, его, на хер. К тому же он уже не там, а у Троцкого, так что пусть себе служит. Я Васю Манцева попрошу, он член коллегии ВЧК, ему и карты в руки. Вы ведь знакомы, не так ли?

– Ну а кто с ним не знаком. В девятнадцатом пересекались, но лучше бы тебе меня при встрече не упоминать. Меня в их конторе не шибко любят, как раз за девятнадцатый.

– Все равно придется сказать, – пожал широкими плечами Фишман. – Он же не отдаст мне дело. Максимум, там, у себя, тебе покажет.

– Ну, вот, когда согласится, тогда и называй…

От встречи с Фишманом остался неприятный осадок. Не так следовало им встретиться, совсем не так. Но делать-то что? Что, мать их, прикажете делать, если время уходит, а земля уже едва не горит под ногами? Не дай бог, зазеваться! Тогда лучше было и вовсе не начинать…