Петр Ярвет - Римская рулетка
Старый раб знаками показал, дескать, пора гнать скот на троянский рынок, а оставлять незнакомцев в амбаре одних он не рискует, потому как хозяин, если обнаружит их, будет очень ругаться и даже гневаться. Вот в прошлый раз, например, даже уши за это отрубил, а больше никаких частей тела терять не хочется, стар он, дряхлый раб, для таких развлечений.
— Подъем, — уныло скомандовал Теменев. — Ну, чему ты радуешься, скажи, пожалуйста?
— Да вы же не понимаете, Андрей, научного значения происходящего с нами! — воскликнул Святослав, почти с нежностью глядя на старого раба. — Ведь это же ценнейшие научные факты! Вот, к призеру, теперь мне будет что сказать каждому олуху, идеализирующему демократию вообще и античную в частности. Демократия демократией, а уши ушами!
— Кушать очень хочется, — тихонько вставила Айшат.
— Э-эх! — с сожалением махнул рукой историк. — Ты в какой школе училась, девочка?
— А где мой муж? — задала встречный вопрос тавларка.
— Вот что! — Лейтенант Теменев поднялся в полный рост и, скользя и проваливаясь в солому, подошел к двери. — Уши ушами, а в первую очередь нам тут нужны деньги.
Святослав с готовностью протянул ему изумрудную застежку к тоге.
— Это все ты спрячешь, — наставительно заметал Андрей, — это наш энзэ. Легче всего купить сайку за обручальное кольцо, а потом околеть под забором.
Об исчезнувших лошадях наши герои не вспомнили по разным причинам. Впечатлительному Святославу и других открытий хватало, у Айшат вообще конное ДТП в голове из-за бессознательного состояния не зафиксировалось, а Андрей в Питере настолько часто привык тормозить машины и на выходе вместо оплаты предъявлять красные корочки, что подсознательно отнес конную тягу к случайным попуткам. Конечно, Андрей при оказии вспомнит о пропаже, но это только лишний раз испортит ему настроение. Пока же он увлекся чтением лекции:
— Нам нужен временный, но постоянный заработок. Это даст нам легальность, жрачку и уверенность в завтрашнем дне. И никаких побирательств, никаких «сами мы не местные»! Поняли?
Того не замечая, Андрей пересказывал учебник по курсу автономного выживания. Существует такая практика в спецслужбах всего мира. Офицеру внезапно назначают командировку куда подальше, хотя и на территории своей страны. Канадца посылают в Квебек, француза в Гвиану, новгородца в Хабаровск. На месте прибытия он получает директиву: «Все деньги, документы, ценности запечатать в заказную бандероль и отправить самому себе домой до востребования». Все. Теперь офицер должен добраться домой сам.
Деньги — добыть, где хочешь. Документы — тоже, если сумеешь. Ночуй на вокзалах, езди под вагонами, собирай чернику в лесу, но к назначенному сроку вернись, как придумаешь. И не дай тебе бог родить в кутузку или привлечь внимание правоохраны или родной спецслужбы. Не убьют и даже не поедят, но со службой можешь распроститься, ибо профнепригоден. Очень полезное упражнение, бесценный опыт, который не выудишь ни из какой специальной литературы. Только побывав в шкуре беглеца, когда один против всех, научишься понимать его психологию, научишься ловить.
На долю молодого эфэсбэшника Теменева такой спецподготовки не выпадало, но зато теперь будет где развернуться. Город чужой, страна чужая, время чужое в квадрате. Всего и родных-то, что два полудурка, сидящих на соломе.
— Я сейчас иду на рынок, с этим славным инвалидом. Бешеных бабок к вечеру не обещаю, но жрачку на рынке как-нибудь добуду. Вы вдвоем одеваетесь в эти простынки и гуляете по городу, благо Гюльчатай по-местному кумекает, а у тебя, историк, внешность благообразная, если солому из бороды удалить. Сойдете за почтенного плебея с племянницей, приехали из Бердичева в столицу, — историк знает, какой тут у нас местный Бердичев. К вечеру должны ориентироваться в городе, ясно? Не факты научные собирать, не черепки из канавы выкапывать, а где какие улицы, где правительственные здания, где почта и телеграф, то бишь Форум и голубятня. И еще. Если вы у каждого приличного дома постучите и спросите, не нужен ли им дворник, квалифицированный телохранитель или столяр-краснодеревщик, потому что вам надо малограмотного кузена пристроить, будет хорошо. Потому что не собираюсь я закончить свои быстротекущие дни разнорабочим на рынке.
— А где мой муж? — подумав над ответом, спросила Айшат.
— Мужа нет, — развел руками Андрей, — зато появились дядя и двоюродный брат. Брат — это я.
И решительными шагами вышел из амбара.
Кто из нас не помнит, как великолепен, как божественно щедр и благородно утешителен яркий солнечный день на бескрайних просторах великой Римской империи, как, наипаче того, изысканно утешительно и женственно восторженно утро после едва прошедшего ночного ливня в окрестностях Великого города основанного близнецами, вскормленными волчицей выросшей в лесу, шумящем на семи холмах, появившихся в результате остаточной геологической складчатости в средних районах Апеннинского полуострова, того самого, что при взгляде с самолета несколько напоминает сапог молодой студентки, брошенный под вешалку!
* * *Если бы мы не писали правдивых книг, а снимали голливудский блокбастер, то непременно взяли бы крупным планом легонькое перо, выпавшее из подкрылья пролетающей над городом ласточки. И, следуя за ним методами компьютерной анимации, проследили бы путь воздушных потоков, сперва скользнув по плоской крыше государственных терм, затем по куполу Капитолия, облетели бы дорическую капитель, повисели бы секунду на дубовом листочке, выточенном из байского известняка, и, сорвавшись, словно птица, потревоженная блудливым котом, понеслись бы по узким улочкам к широким воротам. И черные от полуденной тени проемы окошек в выбеленных солнцем стенах домов слились бы в сероватые полосы за нашими спинами, и вот мы уже за городскою стеной, и дышится вольнее, и фокусное расстояние нашей воображаемой камеры удлиняется.
И вот уже вся желто-зеленая панорама ложится перед нами, как свежая скатерть на столе в украинской мазанке. А там, вдалеке, по извилистой дороге несут опять кого-то на носилках, нет, не санитары в лазарет, а вышколенные рабы, настоящие асы проселочных дорог и городских улиц, опытные водилы, несут, согнувшись под тяжестью паланкина, благодаря чему вся картина немедленно из лирической становится исполненной политического смысла и приобретает важное общественное значение.
Дмитрий Хромин глядел в окно паланкина. Он так и не смог полюбить маршрутные такси по единственной причине: всегда упираются колени и кто-то прижимается к тебе плечом, давая почувствовать, что можно и потесниться, места-то вон сколько. В данном случае в плечо давила бронзовая шишка, украшающая локоть центурионских доспехов Пессимия, обиженно молчавшего рядом. В носилки едва влезало четверо, и Пессимию досталось ехать спиной по ходу движения, отчего его всегда мутило. Кроме того, он понимал, что сидящие напротив мужчина и женщина уж точно не намерены слушать его риторические построения. Тут в паланкине завелся кое-кто покрасноречивей.
— Твое искусство вести изящный и глубокомысленный разговор, уважаемый Деметр Семипедий, как тебе угодно себя теперь именовать, — говорил человек, готовый при первой необходимости скрыть свое лицо плащом, покачиваясь в такт мерной походке рабов, — вполне убеждает нас в том, кто ты есть на самом деле. Кто же не знает, с каким искусством в свое время цитировал и комментировал ты великого эллинского слепца. Тем больше наша радость, ибо ждали мы тебя, известного нам более по трудам и пересказам твоих острых мыслей, твоих полемических побед и твоего радения об общественном благе.
— «Мы» — это кто? — осторожно уточнил Хромин, когда на секунду жаркое голубое небо с облаками» такими неправдоподобно белыми, что казалось срисованным голубой краской по свежей штукатурке, на секунду исчезло из окна и полумрак словно овеял едущих прохладой — носилки пронесли в городские ворота мимо почтительно замершей стражи.
— Мы — это сторонники истинной республиканской свободы, — торжественно проговорил собеседник, с хрустом разминая искривленные пальцы. — Враги тирании и освободители народа. Мы — это партия настоящих патриотов, пекущихся о том, чтобы каждому гражданину Рима было привольно и комфортно. Мы — это те, кто на Форуме отстаивает права беднейших и…
Носилки тряхнуло на выбоине, и говорящий закашлялся, поперхнувшись словами, которые тут же подхватила Феминистия. Всю дорогу она поглядывала на Хромина, как бы говоря: ну, стишочки ты сочиняешь на лету, это правда. Но поглядим, что будет, когда языки наши войдут в боевое соприкосновение:
— И готовы вытащить из незаконно занятых помещений разбогатевшую на неправедных махинациях сволочь…
— Et sic est veritas![18] — осторожно согласился Пессимий.
