Борис Орлов - В окопах времени
Живых после такого не остается. А крестьяне лишь кланяются да ворчат в лицо: мол, вы уже и семена забираете, а Проснувшийся разве поесть спросит. И ведь ясно, что на каждом хуторе его уши. Но как узнать, которые чуть длинней и острей остальных? А резать всех подряд, чем лучше сакса будешь?
А скоро пришли новые вести. Нашлась на саксов своя напасть. Другие саксы. Их королевства никогда мирно не жили, вот и свалились в очередную собачью свару. Сперва обидчик думнониев, король Уэссекса Кенвалх, тяпнул побольней своего шурина, мерсийца Пенду. По двум больным местам — южным плодородным равнинам да по носу и ушам собственной жены. Которую в таком виде и отослал: мол, встречай, брат, сестру. Тот взвился. Отвлекся от непонятных дел на севере да обрушился на юг. Да так, что накормил саксонским мясом всякую стервь на острове Британия.
По весне — новый сюрприз. Пенда не стал распускать ополчение на лето, пахать да сеять. Сказал, что дарит урожай своим верным подданным да такой, какой им в жизни со своей земли не снять. И не то диво, что в уплату даже братины, из которых с дружиной пьет, отдал. А то, что нашел продавца!
Теперь у Пенды войско, а Кенвалх Уэссекский свое распустил. А получил выбор: смерть от меча теперь же или от голода по зиме. Вот и распорядился у покоренных семенной запас до зернышка выгрести. Это, считай, треть урожая. Если еще подтянуть пояса да казну выгрести, скупая излишки зерна у франков и вестготов… То до следующего лета можно и дотянуть. Что корнцы перемрут — так нужны ли королю бунташные мужики? А на пустую землю саксов с континента пригласить. Эти хоть и своевольные, да свои.
Тогда граф Арранс, поминая всех бесов преисподней, выставил собственное знамя.
— Рано, — ворчал, — ну что мы сделаем сотней? Но, может, хоть ополчение соберем. Не верю я в мужиков… Ну да по трое за сакса отдать, и то неплохо. Может, кто на развод и останется.
Надежда была. Большая часть саксов Кенвалха сидела по крепостям, в мерсийской осаде, и помочь местным бургам ничем не могла. Впрочем, и местных — больше тысячи. Но если часть из них отвлекут мерсийцы.
Что надежда рухнула, граф понял сразу, как услышал, что Проснувшийся тоже поднял знамя. Проклятую черную букву. А Мелвас, как дурак, торчал на хуторе, назначенном для сбора ополчения. Чтобы не увидеть ни одного человека.
Зато теперь вот наблюдает, как мимо ползет бесконечная колонна. Кто знал, что в Корнуолле — или все-таки снова восточной Думнонии? — столько людей осталось! Идут и идут. Час, другой. Кажется, тут все, кто может поднять руку. Мужчины и женщины. Старики и подростки. Но и мужчин в соку довольно, и среди них нет-нет, да увидишь цвета кланов из соседних графств. А кое-кто и из той Думнонии, что под франками. Перебрался через реку, значит.
И оружия много. Не с палками идут. Больше всего топоров да кос и багров, посаженных на древки. Но есть и вырытые из ухоронок мечи да длинные буковые луки. И над всем — стяги. Грубые куски неотбеленной домотканины. Угольный рисунок, часто полустертый. Циркуль Неметоны.
Тогда сэр Мелвас впервые увидел Проснувшегося. Рыцарь летел мимо строя. Бросилось в глаза — в седле сидит как-то не по-человечески. Да и копье держит странно. Словно наклони он его да ударь тычком, с разгона, не вылетит из седла. Рад чему-то. Летит вдоль колонны, орет радостно. И люди ему откликаются. Весело. Словно и усталости не бывало. Ближе, ближе…
— Она жива! Слышите, она жива! Она снова победила!
Ответ — радостные клики. Люди рады за вождя — и за себя. Эта радость… знакома. Как можно было забыть? Так народ приветствует любимого владыку. И поднимается из глубин памяти то, что когда-то утопил с тремя грузилами. То, что, казалось, ушло вместе с днями свободы и чести. Главный принцип службы сюзерену. Старому графу. Настоящему властителю, а не лесному умнику. «Не следует рыцарю пережить своего господина». А если уж довелось, так нужно погибнуть над телом, мстя.
Да, у Мелваса и его двух десятков был приказ. Спасти наследника. Так ведь спасли! Вырастили. Приказ исполнен. Так может… Отойти на три шага, прыгнуть в седло. И попросту, без выкрутасов, положить голову за старинную верность. Какая разница, под чьим знаменем? Враг не переменился!
Старый рыцарь подошел к лошади.
— Сэр?
Молодые. Не понимают. А старых уж и не осталось. Все полегли за это проклятое лето. Так не пора ли и ему — к товарищам? Одно привычное движение, и рыцарь в седле. Шпоры осторожно прижимают бока скакуна — не коля и не раня. Просто давая понять, что пора перейти с шага на рысь.
Но как ни быстр старый рыцарь, молодые руки, вырывающие стрелу из открытого колчана и натягивающие тетиву, — быстрей. Другое дело, что выучки у них нет. Одна в молоко, вторая пришпилила ногу к седлу. До скакуна стрела не добралась — а потому новых выстрелов не последовало. Стрелы сквозь деревья не летают.
Вот зачем за спиной была молодежь! Впрочем, какая разница? Если обломить стрелу, она и видна не будет. А слезать с коня Мелвас теперь не собирается до самой битвы. Из которой выйти живым не рассчитывает.
Один из молодых ругается, поминая ад и преисподнюю. Не зря лорд Арранс предупреждал. Не удержался старик, предал. Что ж, со стрелой в бедре, верней всего, не заживется. Жаль, преследовать и добить нельзя: приказ. Рано раздавать долги! Проснувшийся пока не победил. Еще может случиться, что и нынешние, ослабевшие, саксы перетрут народного героя в кашицу, из какой только лепешки печь. И тогда вернется время графа Арранса, время медленной, продуманной, жестокой работы. Почти безнадежной — потому как и от народа останется лишь кашица. Что поделать, пришельцу из иных времен все равно. Не так, как саксу. Но разницы между корнцами или теми же диведцами для него нет. Падут одни, в битву пойдут другие. Это им с графом нужны собственные люди, которые, увы, не захотели больше терпеть. И выбор их придется уважить. Пока не решится исход битвы с саксами. Тогда победителю — кто бы он ни был — будет предложено поделиться плодами победы с законным владельцем этих мест.
Молодой ухмыляется. Саксы точно не пожелают. Да и Проснувшийся — наверняка. Кто ему граф? Последыш, сын побежденного. Что ж. После победы уже Сэру «Счастливому Любовнику» придется создавать дружину, налагать поборы на голодающий народ. И люди рано или поздно вспомнят, что он колдун и чужак. Тогда и придется Проснувшемуся, получившему все слишком легко, столкнуться с заготовленными на сакса медленными жерновами.
Молодой дружинник ежится. Старая сказка припомнилась. О том, что у одного из рыцарей Артура как раз и был меч, что рубил жернова, словно сырные головы… А еще не идет из головы радостное: «Она жива! Она победила». Если богиня поможет старому дружку, тяжко придется. Но лорд Арранс — умен. Он что-нибудь придумает.
Тот дружинник, что попал, выползает на покинутое сэром Мелвасом место — вполне ловко и скрытно, да еще и не стесняясь перепачкать брюхо травяным соком. Дожидается хвоста колонны. Слезает вниз. Говорит напарнику:
— Тысяч пять. Если Проснувшийся управится с этой оравой, победа у него в кармане.
Если управится, значит — если сумеет хотя бы построить. И не даст порскнуть от одного вида саксонского войска. И сумеет разменять хотя бы пятерых на одного. И не даст тающим войскам разбежаться от ужаса тяжких потерь.
Напарник коротко кивает. Оба садятся на лошадей и летят — докладывать. И не видят, как из-за поворота лесной дороги появляется голова второй колонны под флажками с циркулем.
НОВАЯНочь. Без тепла. Костры есть, но мало. И раз уж ты, голубушка, оставила четыре пятых войска без тепла, изволь сама померзнуть. Да-да, приказ отдал Проснувшийся. А ему кто на ухо шептал, что враг наверняка костры подсчитает? То-то. Так что холодай-мерзни, знаменная. Завернись поплотней в плащ. Его плащ, камбрийский. Шерсть и лен… Никто на целом свете не умеет так сплести нити, чтоб лен закрыл путь сырости, а шерсть холоду. Только камбрийцы. Римляне пробовали. Саксы пробовали.
Соседи-бритты уж сколько столетий старались! Получалось: лен пропускает холод, а шерсть — влагу.
Но рыцарь как скинул тебе на плечи свой алый плащ, наготу прикрыть, так ты при нем и осталась. При них обоих. Весной плащ новым, разве измятым немного. Но ты в нем скакала, и ты на нем сидела, его подстилала, им укрывалась. Не осталось в уставших нитях ни цвета, ни вида. Только тепло. Тепло родины. И его тепло. И это тепло ты ни на что на свете не променяешь.
Врешь. Променяешь. Не глядя. На право забиться под бочок Проснувшемуся Рыцарю. Тебе хочется сказать, да хоть подумать — своему рыцарю? А и мечтать не выходит. Не твой он, ее. Одержимый богиней. И не она того захотела — сам пожелал. Потому и отпустить его сида не сумела. А пыталась. А толку, если тебе, Мейрион-озерная, остается спать с сэром Кэррадоком в обнимку, как сестре с братом, почти год. Люди перешептываются: «ночная кукушка». Кэррадок говорит: «ребенок». И только ты знаешь, кто ты есть на самом деле. Четыре слова: «старшая ведьма юго-восточной линии». Здесь их никто не слышал. Что толку сотрясать воздух, хвастаясь тем, чему тут не знают цены?
