Александр Филатов - Тайна академика Фёдорова

Психиатр действительно приходил, благо кафедра психиатрии располагалась в психоневрологическом диспансере по соседству со Второй клиникой. Никаких отклонений психиатры кафедры у недавнего покойника не нашли, а своих рассказов Алексею пациент им не повторял.

Как бы то ни было, но этот случай стал для Алексея на несколько месяцев одной из основных тем размышлений. Он очень сожалел о том, что не было возможности поговорить с уехавшим преподавателем нормальной физиологии и с его приятелем-изобретателем Володей. Однако выходило, что изобретатель-самоучка был прав: душа – не душа, но нечто нематериальное, каким-то образом связанное и с жизнью, и с сознанием, существовало. И выходило, что это Нечто было непонятно как связано с материальным телом, но не накрепко, а динамично.

Это Нечто могло, хотя бы на какое-то время, обособ­ляться от физического тела, существуя самостоятельно. Оно координировало и руководило деятельностью, жизнеспособностью материального тела: как иначе объяснить, что спустя более получаса после остановки сердца, то есть, наступления клинической смерти, жизнь упавшего с третьего этажа студента-пьянчуги восстановилась? Возобновилась не во время действий реаниматоров, а когда они уже оставили свои попытки, не давшие результата. Прекратили их, когда все сроки вышли.

Алексей счёл, что такое его (да и того инвалида– изобретателя Володи) представление о наличии некой нематериальной субстанции жизни согласуется с пред­положением о наличии трёх компонентов мироздания – невещественной (которую он до сих пор связывал с информацией), вещественной и связующей их полевой. "Может быть, – думалось студенту, – это и есть биополе?" Но тогда получалось, что оно структурировано и может хотя бы на время отрываться от своего носителя – физического тела человека. А чем же тогда это биополе видит? Может быть, так же, как и Роза Кулешова, о которой совсем недавно так много писали и в газетах, и в серьёзных журналах? Ответа не было. Зато были другие дела и заботы. Так что Алексей, что называется, на долгое время отложил проблему в долгий ящик. На всё его не хватало, а он ведь не собирался бросать избранной профессии, хотя и мелькала мысль, что, пожалуй, и в других науках нашлось бы, чему посвятить своё время.

На предпоследнем, пятом курсе во время цикла психиатрии группу, состоящую из восьми студентов, включая Алексея, ежедневно вёл доцент Шестаков, автор учебного пособия. На одном из занятий он в качестве иллюстрации так называемого синдрома Кандинского-Клерамбо, разобранного накануне, привёл из палаты в учебную комнату восемнадцатилетнего парнишку-шизофреника. Звали его Миша Коган. Когда больного расспрашивали о самочувствии, он почему-то сразу же начинал доказывать, что он не еврей, а англичанин, что сейчас 1943 год, и что все 110 мы – и он, и доцент кафедры психиатрии, и студенты – находимся в Германии, в Фульде. При этом он в деталях описывал этот германский городок, называл имя бургомистра, начальника гестапо и других видных городских жителей. Больной ничего не помнил из своего действительного прошлого. Родителей своих называл, как оказалось, вымышленными именами. Всё остальное, что говорил этот больной, точно соответствовало разбиравшемуся на занятии синдрому Кандинского. Вдруг, посредине беседы Миша запнулся, а затем с важным видом изрёк, что послезавтра пойдёт дождь, потом всё замёрзнет, и на следующий день санитарка Маша поскользнётся на льду и упадёт прямо на крыльце диспансера, сломав правую руку. Затем, как ни в чём не бывало, Миша продолжил рассказ о том, как ему космической пылью выжигали лёгкие.

Выглядел этот больной, по мнению Алексея, очень уродливо, неприятно: густые иссиня чёрные курчавые волосы не могли скрыть неправильной формы его черепа, как бы сплюснутого с боков и с плоским затылком; нос был даже для еврея слишком длинным, а зубы редкими; ноги короткие, а руки, наоборот, чуть ли не до колен. Алексей спросил у преподавателя, а не было ли родовой травмы, не использовались ли акушерские щипцы. Борис Иванович, руководивший группой студентов, внимательно взглянув на Алексея, дал отрицательный ответ. Потом, в свою очередь, поинтересовался, почему возник такой вопрос. Алексей ответил, что находит у пациента множество признаков дегенерации, но форма черепа может, по его мнению, объясняться и родовой травмой. Доцент улыбнулся, удовлет­ворённо кивнул головой и перечислил ещё несколько признаков вырождения, не названных Алексеем. В заклю­чение он добавил, что есть серьёзные авторы, которые связывают не только шизофрению, но и другие психические болезни прежде всего с вырождением. На этом занятие в тот раз и закончилось.

Начиная с четвёртого курса, в медицинских институ­тах Советского Союза использовалась цикловая система преподавания: определённое время – от двух недель до трёх месяцев (в зависимости от дисциплины) практические занятия со студентами проводятся только по одному предмету, по которому они получают ежедневные задания, не считая одной – двух ежедневных лекций по другим предметам. Это позволяло, среди прочего, проследить за течением болезни у больных, закреплённых за студентами.

А в случае с "Мишей-англичанином" произошло следующее: через два дня действительно наступила первая оттепель – очень рано! Пошёл дождь. А на другой день уда­рил мороз, машины едва ползали по городу из-за гололедицы, а санитарка психдиспансера Маша и в самом деле упала на крыльце, заполучив при этом "перелом правой лучевой кости в типичном месте". Никто из остальных студентов группы не связал происшедшее с предсказанием больного Когана, но Алексей решил поговорить с "шизиком" – так за глаза прозвали студенты Бориса Ивановича Шестакова. Он и в самом деле был несколько странноват и и своими манерами напоминал больных. Как говорили сами преподаватели кафедры психиатрии, "нет психиатра без псишинки". Впрочем, это не мешало студентам относиться к доценту, автору учебного пособия, с искренним уважением.

Объяснение Бориса Ивановича совершенно не устроило Алексея: тот ссылался на метеорологическую чувствительность многих больных – не только психиатрических, на высокую вероятность упасть во время гололедицы, да на таком ещё крыльце, как у входа в диспансер, да при такой комплекции, как у тёти Маши. Алексей поблагодарил доцента, попрощался (это было после занятий) и отправился в областную библиотеку. Там он без особого труда нашёл то, что искал: старую карту города Фульды в Германии. И хотя карта не была ни довоенной, ни, тем более, времён гитлеризма, пытливый студент убедился, что Миша Коган, никогда не бывавший далее Семилук, действительно прекрасно знаком с городком, о котором рас­сказывал студентам группы Алексея на первом занятии. Несколько дней спустя Алексей через знакомых из университета узнал и имя бывшего бургомистра Фульды: Миша и тут оказался прав! Имя начальника гестапо узнать не удалось, но и полученных сведений было более чем достаточно, чтобы прийти к выводу: какие-либо случайности всех этих совпадений исключались!

Выходит, совершенно не ориентируясь ни в своей личности, ни в пространстве, ни во времени, ничего не зная о настоящем, – Миша Коган знал прошлое и предвидел будущее! К сожалению, пока Алексей смог собрать эти сведения, цикл психиатрии закончился, встретиться с "англичанином" больше не было возможности. Всё время опять заполнили другие дела и заботы, не связанные ни с точным знанием будущего, ни с "ложной" (но точно соот­ветствующей действительности) памяти о прошлом: Алексей в то время готовил заявку на изобретённый им медицинский прибор, регулярно – по расписанию экспериментальной лаборатории кафедры – ставил опыты на собаках, за которыми, к тому же, надо было и ухаживать после произведённых им операций. На кафедре частной хирургии бытовало убеждение, что к концу института у Алексея будет готова кандидатская диссертация или, как минимум, окажется полностью завершенной экспериментальная часть. Так оно и вышло, но. это всё пришло позже. А пока что Алексей опять отложил необъяснённые сведения в тот долгий ящик, где уже лежали сведения об умершем и воскресшем студенте-строителе, гипотеза о душе, где находились и сомнения в возможности хранения в генах всей информации, необходимой для построения тела человека из оплодотворённой яйцеклетки и питательных веществ.

Глава 3.

Дочь, родившуюся 21 декабря 2003 года, супруги Фёдоровы назвали Валенсией. Виктория была счастлива и чуть ли не каждый день говорила, что любит мужа всё больше и больше. Алексей Витальевич же был счастлив вдвойне, пожалуй, даже втройне. Во-первых, родилась, не сгинула до родов наследница; во-вторых, удалось отстоять жизнь матери, которая к тому же заметно окрепла и была счастлива рождением внучки; и в-третьих, были не только сохранены, но и значительно окрепли отношения с супругой. Она теперь полностью соответствовала исконному значению этого старого русского слова. Наконец, все они жили в новом доме, построенном по собственному проекту и во многом своими руками.