Макс Мах - Под Луной

– Слышал, – подтвердил Кравцов. – Я так понимаю, готовят открытый процесс. Цель – полная дискредитация эсеровского движения, роспуск организаций и сроки руководству. Или сроками не ограничатся?

– Вот в том-то и дело, Макс! Не знаю я. Знаю только, что нас с Наташей выведут на суд как подсудимых. Обещали оправдать, но…

– Но, – кивнул Кравцов, начиная понимать, что за беда приключилась с Семеновым.

– Могут оправдать, – криво усмехнулся Георгий. – А могут и списать. Мы с Наташей у Савинкова в Варшаве подготовку проходили, а кто нас туда засылал и зачем, теперь иди им и объясни. И ведь покушение на Ленина именно моя группа готовила… Боевая группа ЦК, и я ее командир.

– Книжку писал из страха? – прямо спросил Кравцов. – Я к тому, что книжка – говно полное. Впрочем, мне кажется, ты и сам это знаешь.

– Знаю, – согласился Семенов. – Но писал я не из страха. Мы с Наташей, Макс, в любом случае, или выйдем из-под удара, если Авель не соврал, или нет. Просто всегда в жизни надо быть последовательным. Сказал "А", говори "Б". Не останавливайся и не начинай выяснять, нет ли возможности, спрыгнуть с поезда.

– Авель – это Енукидзе? – уточнил Макс.

– Да.

– Но он, вроде, к ЧК никакого отношения…

– Не будь наивным, Макс! – Семенов по виду был спокоен, но Кравцов чувствовал его напряжение. – Делянки и до сих пор не определились. Где, чья межа проходит, иди еще узнай. А в апреле семнадцатого, когда Авель предложил мне остаться в эсеровской боевой организации… Я ведь с ним в ссылке был. Мне едва семнадцать исполнилось, а он опытный революционер, и что за беда, если он эсдек, а я – эсер? Одно дело делаем, то да се… Но тебе эти подробности ни к чему.

– А что "к чему"?

– Я бы хотел, чтобы еще кто-то об этом знал. Кто-то, кому доверяю я, и у кого репутация имеется…

– Значит, репутация… – Макс тоже выбросил окурок и подумал было закурить по новой, но решил не усугублять. Голова и без того плохая, куда больше-то? – С репутацией я понял, а другие две папки? С ними как?

– А с ними так. Я же тебе, Макс, уже говорил. Границы никто точно не проводил. Я, например, вроде бы, в ЧК работал, а теперь вот в Региступре. Разведкой занимаются и те, и другие, а кто где служит, это, брат, никого пока не касается. Возможно, потом…

– А что с Военным Контролем?

– Ну, ты же знаешь, его передали в ЧК.

– А кто, тогда, послал к нам в Восьмую Будрайтиса?

– Вот это интересный вопрос, но я тут и сам толком ничего сказать не могу. Подозреваю, что перевести-то перевели, но что-то вполне могло по пути отвалиться. Как думаешь?

– Думаешь, что-то осталось? – спросил Кравцов, вспомнив документы, оставленные ему Лонгвой.

– Могло и остаться, – пожал плечами Семенов и, как показалось, Кравцову сделал это совершенно искренне. Хотя кто его знает?

– А папки?

– Эти два дела меня просто попросили сохранить.

– Кто?

– Это не важно, Макс. Поверь мне.

– Тогда, почему я?

– Ты о Будде спросил, а первое дело вел он, и он же вел второе. А мне сейчас небезопасно такое у себя держать, сам понимаешь. Не мальчик!

"Значит, просто совпадение? Такое бывает?!"

Вообще-то, да. Бывает. Случается. Кто на войне не был, возможно, и не поверит. Но Кравцов в двух войнах воевал, ему ли не знать, как оно порой сходится. Никакого Уэллса не надо!

– Допустим. – Не каждому слову следует доверять, не каждый друг становится со временем старым другом. Одни умирают, другие… – Договаривай уж, Жора, раз начал, – сказал он то, что показалось принципиальным и оправданным. – Что ты как институтка вокруг да около! Телись, что ли!

– Экий ты скорый, Макс! Ну чисто транссибирский экспресс! – Семенов стоял прямо перед ним, глаза в глаза. И говорил теперь тихо, словно осторожно передавал каждое слово по-отдельности, из уст в уста.

– Есть мнение, что ты здесь не просто так.

"Есть мнение, что я погиб в бою… Твою мать!"

– Меня Гусев на Миусской площади случайно встретил, – возразил Макс, очевиднее этого доказательств у него не было: мог ведь и не пойти в коммунистический университет. – Я там женщину искал в Свердловке, а тут он…

– Случай, – слово упало как камешек в воду. Пошли круги.

– Ты хочешь сказать, что меня туда специально привели? – хотелось покрутить пальцем у виска, но это был бы перебор. Все-таки Семенов говорил искренно, даже если заблуждался.

– Нет, – покачал головой Семенов. – Никто тебя на Миусскую площадь специально не приводил, но не был бы там Гусев, появился бы еще кто. Или тот же Гусев, но не на Миусской, а, скажем, в Академии… Не будь ребенком, Макс. Так просто в Региступр не попадают. Не с улицы.

– Но я-то попал!

– Так ты, между прочим, член ЦК и командарм.

"Он параноик?" – могло случиться и так.

– Да, окстись, Жорж! – вспылил Кравцов. – Когда я был командармом?! А членом ЦК? Я в партии-то восстановился только в апреле!

– Члены ЦК бывшими не бывают!

– Еще как бывают! Назвать?

– Ты в оппозиции не состоял, ни в одной!

– Я был на фронте, а потом…

– Но по факту-то не состоял! Не состоял, не числился, не подписывал…

– Я эсером был, тебе мало? – прищурился Кравцов, которого этот безумный разговор начинал выводить из себя.

– До апреля семнадцатого!

– И что?

– Есть мнение, что тебе готовят возвращение.

– И кому я сдался весь из себя такой красивый?

– Фрунзе, Склянский, Гусев… Мало?

– Ты хочешь сказать, что меня "выводит в люди" Зиновьев? – это был уже полный бред. Зиновьев – один из немногих вождей, с кем Кравцов вообще не пересекался. Нигде и никогда.

– Нет. Не хочу. Это тебе кто про Гусева сказал?

– Зейбот.

– Он пошутил… Кстати, знаешь, с завтрашнего дня он начальник управления.

– А…

– Не знаю, но Драбкин никогда человеком Зиновьева не был. Он сам по себе фигура и "примыкает" крайне редко и неохотно…

– Так… – задумался Кравцов, почувствовавший вдруг, что в словах старого друга – пожалуй, все-таки друга, а не знакомого, – кое-что есть. – А Лашевич, по-твоему, в эту схему укладывается?

– Правильно мыслите, товарищ, – усмехнулся Семенов. – Лашевич, как раз, следующий по списку. Я его просто озвучить не успел.

– Значит, Троцкий?

С чего ты взял? – удивился Георгий. – Фрунзе сам по себе, да и Склянского я бы человеком Троцкого не назвал. Сторонники, может быть. Но никак не клевреты.

"И в самом деле, какой год на дворе? Московских процессов еще не было… и Левая оппозиция едва только проклюнулась… Они все еще не троцкисты, а самостоятельные политические фигуры…"

– А мне, тогда, почему не сказали? – спросил он вслух.

– А ты уверен, что не сказали? – прищурился Семенов.

Вопрос своевременный. Интересный вопрос, и прямо по существу. Особенно, если вспомнить разговоры Кравцова с Фрунзе и Гусевым. Имелся в них некий своеобычный контекст, но и подтекст, похоже, присутствовал. И совсем не тот, как кажется, о котором подумал тогда Макс. Да и Лонгва на что-то такое намекал…

"Намекал… Вот только, оно мне надо?"

И это тоже хороший вопрос. Правильный. Уместный. Однако сделанного не воротишь. А Кравцов, как ни крути, уже вписался в пейзаж так, что и захочешь – вымарывать замучаешься.

"Сделанного не воротишь!" – но успокоить себя не получалось. В висках трезвонили колокола – чисто светлое воскресенье, – и сон не шел, хоть убей.

"Что наша жизнь? – вопрос, разумеется, риторический, так как ответ известен со времен Пушкина. – Игра!"

Или это Модест Чайковский в либретто для "Пиковой дамы" Александра Сергеевича подправил?

"Сыграть по крупному?" – вероятность "выигрыша" представлялась сейчас значительно отличной от нуля, знать бы, какой она ему покажется, когда за него возьмутся "черти" Феликса Эдмундовича.

"Или не возьмутся… Или сами лицом к стене встанут…"

Н-да, бодался теленок с дубом…

Но мысли не уходили, и сердце не знало покоя.

"До сих пор, – думал Кравцов, пытаясь понять, что же ему теперь со всем "этим" делать. – До сих пор, я плыл по течению, предоставив судьбе, случаю, или другим людям распоряжаться моей жизнью…"

Звучало вполне по оперному, но жизнь не театр, хотя Шекспир и говорил, что "all the world's a stage, the men and women merely players, and one man in his time plays many parts".

Весь мир театр, люди в нем – актеры…

"Нет не театр! – решил Кравцов. – Здесь игра пойдет на кровь и слезы и на тысячи жизней. Но, с другой стороны, кому еще дано здесь и сейчас вмешаться в борьбу за "судьбы русской революции?"

Таких немного – "Узок их круг, страшно далеки они от народа".

Ленин, но ему всей жизни оставалось – считай, ничего. Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сталин… Остальные – пешки. Даже такие силачи, как Дзержинский, Бухарин или Рыков. А вот его, Кравцова, среди них нет. Он "в списках не числится", хотя он-то как раз и есть "опционально проходная фигура". Не вождь, не функционер первой величины, но кто-то, кто может, если захочет и постарается, "перевести стрелку". Никто ведь даже не узнает, что паровоз истории ушел с одной магистрали на другую. Знать бы еще, что в прикупе, и куда, в конечном итоге, доставит их всех – живых и мертвых – тот паровоз. Будет ли остановка в Коммуне, или опять все получится, "как всегда"?