Кир Булычев - Младенец Фрей
Толстяк сделал знак рукой, и квадратный молодец подхватил чемодан. Толстяк пошел впереди, у него было шикарное пальто, которое должно было бы скрывать его полноту и в то же время придавало его фигуре некоторую величавость, как мантия, подбитая горностаем, красит любого короля. Старик в кепке шел на шаг позади и старался догнать толстяка, опираясь на зонт, как на трость. Замыкал шествие молодец с квадратными плечами — он нес чемодан.
Они обошли лужу стороной и остановились у вишневого «Мерседеса», перед которым уже стояла полная женщина в манто.
«Какого черта, — подумал Андрей, — я стою и рассматриваю этих людей?» Наверное, потому, что эта группа состояла из особей совершенно несоединимых, и потому, что эти люди повели себя неправильно — хоть кто-то из них должен был подойти к Андрею и поблагодарить его. А его просто не заметили.
Промокли не только брюки, почему-то был мокрым рукав куртки.
«И дернул меня черт бегать за чемоданами».
Ему вдруг захотелось пройти туда, за угол, — ему показалось, что вор, может быть, лежит там мертвый. Нет, не надо, это шалит воображение. Но Андрей подсознательно боялся, что окажется прав.
Он пошел к вокзалу, надеясь, что никто не присматривался к его приключениям, и даже почувствовал облегчение от того, как, завидев его издали, Алеша Гаврилин попросил помочь разгружать «рафик», в котором из Союза писателей привезли тюки с какими-то буклетами и бумагу для ксерокса. Им помогали еще два писателя; одного из них, Кураева, написавшего недавно тонкую, щемящую повесть «Капитан Дикштейн», Андрей встречал в прошлый приезд в Питер, и они обрадовались друг другу. Кураев даже предложил поселиться в одной каюте, но Андрей уже знал, что по внутреннему расписанию он будет жить вместе с Алешей Гаврилиным. На это Кураев вовсе не обиделся, но спросил, глядя на мокрые брюки Андрея:
— А сюда ты на коленях приполз?
И тут Андрей в ужасе вспомнил о своем чемодане. Ведь он оставил его перед подъездом! И если чемодан исчез, то ему придется возвращаться домой — к сожалению, невозможно отправиться в десятидневный круиз вовсе без багажа.
Не ответив Кураеву, Андрей сунул ему в руки тюк бумаги и кинулся к дверям. Чемодана не было…
Андрей и не ожидал его увидеть. Он стоял, глядя под ноги, и ему хотелось сардонически улыбнуться, потому что он как дурак бегал за чужим чемоданом, позабыв о своем… Тут кто-то воскликнул с раздражением:
— Товарищи, но нельзя же так!
Оказывается, пассажир, который волок за собой двухколесную тележку с громадными полосатыми сумками, привязанными к ней, налетел на чемодан Андрея, который стоял на самом ходу перед следующей дверью.
— Простите! — крикнул Андрей владельцу полосатых сумок и кинулся к своему чемодану. Тут его догнал Кураев, который прижимал к груди картонную коробку, и проницательно произнес:
— По-моему, твой чемодан уже занял очередь на таможню.
И Андрей услышал, как вторит добродушному смеху Кураева.
* * *Распределение благ происходило в холле главной палубы, куда попадали, перейдя по мостику, соединявшему ее с верхним этажом вокзала. Холл казался перенесенным сюда из большого, но недорогого отеля. Организаторы конференции кучковались за широкой лестницей, что вела наверх из центра холла. Там, за барьером из стульев, громоздились коробки, ящики и стопки еще не растащенного по каютам имущества. Громогласные дамы, обязательно состоящие при любой конференции или симпозиуме, шустро распаковывали пачки и пакеты, распарывали коробки, составляя наборы предметов.
Отстояв оживленную пятнадцатиминутную очередь — место ожидаемых встреч и нечаянных знакомств, — в которой он чувствовал себя самозванцем, потому что она состояла из людей, часто и привычно участвующих в подобных мероприятиях общественного свойства и потому между собой хорошо знакомых и совместно предвкушающих очередное нетрудное путешествие, Андрей сдал паспорт на регистрацию и получил папку с блокнотом, круглым значком, шариковой ручкой и расписанием деятельности конференции по секциям. И еще ему дали квиток с номером 430 — ключ к этой каюте следовало получить у администратора.
Обогащенный и признанный своим Берестов покрутил головой в поисках Алеши, но того нигде не было видно, так что он отправился к стойке, получил ключ, а потом отнес чемодан в каюту.
Каюта была на той же главной палубе, отданной, как Андрей узнал, делегатам конференции и ее спонсорам, тогда как на других палубах обитали просто пассажиры — туристы, отправлявшиеся в такой вот неудачный по времени, вне сезона, зато недорогой круиз. Шагая по коридору в поисках каюты, Андрей вспомнил пожилого человека в кепке и всю историю с его чемоданом, и снова ему стало страшно от мысли, что вор остался там лежать… Ну почему тебе в голову лезут тревожные мысли? И что положено делать цивилизованному человеку, который стал участником борьбы за чужую собственность? Сообщить милиции, чтобы та поглядела за забором? Сообщить о своих туманных подозрениях капитану корабля? Любопытно устроен человек: ведь пока проходили таможню и погранконтроль, Андрей, хоть и помнил о мокрых брюках и ботинках, хоть вытер платком мокрое лицо, проверив, не повредил ли его вор, дважды ударив в щеку, выкинул из памяти инцидент и совершенно искренне тревожился — не найдет ли таможенник двух лишних бутылок коньяка в чемодане, не заглянут ли в правый карман пиджака, в котором как бы случайно оказались пятьсот долларов. А вот теперь, когда ты уже отрезан от России, сцена у вокзала все настойчивее просыпается в сознании и все более тебя беспокоит…
К дверям кают заранее были прикреплены карточки с именами пассажиров и флажки их стран. Андрей не сразу угадал литовский флажок на соседней каюте, потому что сочетание цветов ему показалось африканским.
К счастью, каюты по левой стороне коридора выходили наружу — они имели самые настоящие прямоугольные иллюминаторы. Каюта оказалась невелика, но удобна. Справа и слева стояли диваны — наверное, их лучше называть койками. Между койками помещался столик — все это напоминало более всего купе в вагоне СВ, если не считать маленького предбанника со шкафами и вешалками и дверцы в туалет и душ слева. Славное место. Оно сразу понравилось Андрею.
Поставив чемодан, Андрей решил, что надо отыскать Алешу.
Дверь к литовцам была открыта, оба литовских интеллигента оказались молодыми, крупными, светловолосыми парнями. Андрей поздоровался с ними. Литовцы внимательно посмотрели на Андрея, но не ответили. Шел бурный процесс национального размежевания, и литовцы не были уверены, могут ли ответить на русское приветствие, а если да, то на каком языке.
Андрей вышел в холл. Очередь не уменьшилась — здесь было самое шумное и оживленное место корабля. Несколько человек толпились у стойки. Ни Алеши, ни того старика не было видно. Может быть, старик с провожавшими его странными людьми направлялся на другой корабль?
По обе стороны от стойки вперед к носу «Симонова» уходили коридоры. В одном из них был магазин. Магазин был валютный, за широким окном лежали зонтики, дамские туфли, кожаные куртки, куклы Барби. Магазин был закрыт, но продавщица — склонная к полноте, привлекательная женщина лет тридцати, с гладко причесанными и разделенными на прямой пробор желтыми волосами — что-то считала на калькуляторе, склонившись над прилавком. Почувствовав взгляд Андрея, она подняла голову. Глаза у нее были светлые, губы полные, улыбка получилась доброй. Женщина сказала так, что по движению губ он все понял:
— Завтра приходите. Принимаю товар.
Улыбнувшись, Андрей кивнул в ответ.
Андрей пошел дальше и тут же столкнулся с Кураевым, который его не сразу увидел, так как был занят разговором с согбенной дамой в толстых очках. Согбенная дама громко говорила на ломаном русском языке о том, как читатели высоко оценили последнюю книгу Кураева. Увидев Андрея, Кураев виновато улыбнулся, как бы прося прощения за то, что его вот так, с первого момента, осаждают иностранные издатели или критики.
— Миша, — спросил Андрей, забыв о деликатности. — Ты не знаешь, где живет Костя Эрнестинский?
— Он сейчас в штабном номере, — ответил Кураев.
— Да, — сказала согбенная дама, оказавшаяся вовсе не старой. — Господин Эрнестинский в номере четыреста шесть.
Штабной номер был двойным люксом. В его гостиной на длинном столе вдоль борта под двумя иллюминаторами стояли дисплеи — перед ними сидели молодые люди, как потом выяснилось, юные родственники Кости: его дочка от первого брака, второй муж этой дочки и сын Кости от первого брака. Все они играючи нажимали на клавиши и заинтересованно глядели на экраны, словно ждали, что оттуда выскочит птичка.
Костя Эрнестинский обрадовался Андрею. Он был искренним и добрым человеком. Он вовсе не притворялся, потому что давно решил про себя, что его собственное мнение о людях никого не интересует и ничего, кроме неприятностей, ни ему, ни людям не принесет. Следовательно, оно должно оставаться вечной тайной, а всем людям надо говорить только приятные вещи и делать для них добрые дела либо вообще с ними не общаться.
