Андрей Мартьянов - Большая охота
Ньер вытаращился на Тьерри, не в силах понять, что затевает его господин. Сообразив, искренне ужаснулся:
– Не надо, ваша милость, не ходите туда! Лучше уж я!..
– Молчи, дурак, и делай, что велено, – устало отмахнулся Тьерри. Фернан истово закивал и умчался, стуча разношенными сапогами по камням. Его подчиненные где уговорами, где незамысловатыми зуботычинами внушили доброй половине зевак мысль о том, что неплохо бы вернуться к своим обязанностям, но вокруг все равно оставалось слишком много любопытных глаз.
– Что вы затеяли? – забеспокоился брат Доминик.
– То, о чем вы только что так красноречиво рассуждали, – огрызнулся Транкавель-средний. – Будем извлекать эту несчастную душу из застенка. Только имейте в виду: ворожить станете в нашей капелле. Вывозить его за пределы замка я запрещаю.
– Это не богомерзкая ворожба, но священное таинство… – мгновенно вспыхнул оскорбленный монашек. Монсеньор Олиба испустил тяжкий вздох, сгреб неугомонного ревнителя веры за рукав рясы и едва ли не насильно оттащил в сторону – для долгого и подробного наставления.
Тьерри не стал дождаться конца их разговора, благо представлял, о чем пойдет речь. Епископ подробно растолкует своему младшему собрату, что в Ренн-ле-Шато требуется применять иной, более тонкий подход. Излишний пыл здесь неуместен и даже опасен. Все-таки дело касается не старой ведьмы, наводившей порчу, и не простеца, ведущего дерзкие речи, но владетелей края. Их могущества и возможностей вполне достанет, чтобы весьма и весьма осложнить жизнь как самому монсеньору Олибе, так и смиренным братьям в обителях Алье-ле-Бена, Сент-Илере, Арка и прочих окрестных монастырях. Ссориться с Транкавелями опасно и неразумно. А вот ежели оказать им помощь да закрыть глаза на кое-какие их деяния и высказывания…
Покорно внимавшему брату Доминику пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы примириться с тающим образом шумного суда над волкодлаком и зрелищем высокого костра на площади Тулузы.
* * *Стражники торопливо, с ругательствами и проклятиями, растягивали добытую на псарне сеть, тут же наспех латая обнаруженные в ней прорехи.
Кто-то – не иначе, брат Доминик – вполголоса бормотал псалом, моливший Господа о твердости духа: «Не убоюсь страха в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…»
«Нашел время молиться», – раздраженно подумал Транкавель-средний за миг до того, как шагнуть в маленький внутренний двор, пропахший свернувшейся кровью и кислым запахом ненависти.
Безглазые и безгласные камни Ренн-ле-Шато пристально следили за этим поединком – сородич против сородича.
Тьерри дважды окликнул его по имени, прежде чем старший брат наконец-то услышал и обернулся. Блестящие черные глаза словно подернулись изнутри пепельно-серой паутиной, застывшая, мертвенная ухмылка больше напоминала волчий оскал. Но зажатый в кулаке и торчавший острием вверх нож по-прежнему в любое мгновение мог стремительно метнуться вперед, присовокупив к уже отнятым жизням еще одну.
– Рамон, это я. Всего лишь я, Тьерри. Помнишь меня? Рамон, иди сюда. Успокойся и подойди ко мне, – монотонные, ровные интонации всегда выручали, когда требовалось усмирить злую собаку или напуганную лошадь. – Брось нож, он тебе не нужен. Никто не причинит тебе вреда. Сейчас мы уйдем отсюда – уйдем вместе. Пойдешь со мной?
Зверь беспокойно заурчал. Ему не нравилось солнце – тусклое, осеннее, вытертой монеткой сиявшее на блекло-голубом небе. Не нравились запахи, цвета и мелькающие повсюду люди. Слишком много людей. Сладкая, густая кровь. Полузнакомый голос, назойливой мухой жужжащий в ушах. Что ему надо, этому человеку? Он преграждает дорогу – в который раз. Убить? Оттолкнуть? Там, за дверью – свобода. Ему обещали. Так будет.
Вроде бы начавший прислушиваться зверь сорвался с места, в два огромных прыжка одолев расстояние между собой и Тьерри. Он двигался не так, как обычные люди – низко пригнувшись, почти стелясь над землей, прижав согнутые в локтях руки к туловищу. На галерее истошно завизжали, когда старший брат ударом плеча сбил с ног среднего. Двое кувырком покатились по забрызганным кровью камням. Почти сразу же один помчался дальше, второй, еле утвердившись на четвереньках, кричал ему вслед: «Сеть! Бросайте сеть! Не дайте ему сбежать!»
Всеобщая растерянность как нельзя лучше сыграла на руку Рамону. Он беспрепятственно влетел в узкую щель приоткрытой калитки, не задерживаясь, ткнул кинжалом кого-то, преграждавшего путь. Щелкавшему зубами от ужаса Ньеру все же достало сил махнуть рукой, отдавая приказ. Утяжеленная по краям сеть упала на стремительно двигавшуюся фигуру, но задержала ее всего лишь на считанные мгновения. Яростно взревевший зверь рвал сплетения пеньковых бечевок, приблизиться к нему, невзирая на угрозы Фернана и призывы святых отцов, никто не решался – и все шло к тому, что спятивший Рамон вот-вот получит возможность беспрепятственно носиться но всему замку. Вряд ли он повторит ошибку, позволив загнать себя в угол… Господи, вразуми, что же делать-то? Сбежит ведь, как есть сбежит!..
Ковылявший вдогонку сбежавшему братцу и беззвучно клявший весь мир Тьерри замер, вцепившись в ободверину калитки. Стражник, взводивший арбалет, остановился, недовернув рычаг. Монсеньор Олиба сам не заметил, что поминает врага рода людского. Почти освободившийся из тенет пленник сделал шаг вперед, без труда увлекая за собой сеть и двоих гвардейцев, с тупым отчаянием продолжавших цепляться за веревки.
На лестнице стояла Бланка, с ужасом и состраданием глядя сверху вниз на приближающееся к ней чудовище в человеческом обличье.
– Ты-ы… – отчетливо прохрипела тварь. – Ты-ы…
Находившийся полудюжиной ступенек ниже брат Доминик, взмахнув широким черным рукавом рясы, выставил перед собой кипарисовый крестик. Былой наследник замка не обратил на поступок монаха ровно никакого внимания. Его помыслами всецело завладела сводная сестра – а у той достало силы духа оставаться на месте. Побеги она, и Рамон тут же устремился бы в погоню.
«Бросится на Бланку – убью», – мысль была четкой и пронзительно-холодной, звенящей кристалликами инея.
– Обещ-щание… – сипел зверь. – Спас-си… Ты долж-жна… ты мож-жешь-шь…
Приготовившийся к неминуемой скорой смерти Фернан Ньер перевернул копье и со всего размаху обрушил ясеневое древко на черноволосый затылок Рамона де Транкавеля. Несколько мгновений тот удерживался на ногах, а потом рухнул лицом вниз и более не шевелился.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Очищение словом
12 октября, вечер.Часовня Святой Магдалины, ровесница замка, знавала всякие времена – и добрые, и худые. То, что творилось сейчас, с поразительной точностью воскрешало эпоху готских завоеваний, когда святость места становилась всего лишь пустым звуком и более не служила защитой и опорой.
– Держи его, держи крепче! Руку привязывай! Вот так, теперь другую…
– Да сунь ему палку в зубы, чтоб не кусался!.. Чуть палец не отхватил, зараза!..
– Сузившиеся зрачки, обильная пена изо рта, общая бледность, многократное увеличение телесных сил, невероятная гибкость членов – таковы сиречь отпечатки дьявольского копыта при обладании человеческим обликом… – въедливо перечислял металлически-звенящий голос. Предприимчивый монах развернулся вовсю, предоставив прочим обитателям замка безмолвно выполнять его волю.
Под руководством святого брата пришедшего в себя и заколотившегося в жутком подобии падучей болезни Рамона, спеленатого по рукам и ногам ловчей сетью, а поверх окрученного веревками и кожаными ремнями, оттащили в замковую часовню. Капеллан, отец Уриен, издавна не питавший к Рамону особой приязни, воспринял идею изгнания бесов с душевным ликованием и немедля кинулся оказывать всемерную помощь. Левый предел часовни, где на возвышении покоилось тело усопшего Хайме, задернули кожаным пологом, а Тьерри поймал себя на истерическом хихиканье: по его замыслу к вечеру в капелле должны были оказаться два трупа, убийца и его невинная жертва. Еще одно усилие, еще пара вовремя брошенных намеков – и Олиба с его шустрым подчиненным задались бы вопросом: а не старший ли брат виновен в гибели младшего?..
После долгой возни, ругани и взаимных обвинений в тупости отбивавшегося Рамона выпутали из сети и привязали к каменному возвышению напротив скромного алтаря часовни. Братья-inquisitios, тихие и суетливые, как мыши, готовились: святили вино и елей, листали том принесенной с собой Библии в поисках нужного псалма, зажигали и расставляли свечи. Монотонность их движений, размеренность творимого ритуала, кажется, подействовала даже на Рамона. Во всяком случае, он перестал испускать звуки, более приличествующие животному, и вырываться. Лежал, уставившись неподвижными, пустыми глазами в низкий каменный свод.