Василий Звягинцев - Бои местного значения

Центральная лондонская резидентура леди Спенсер если и вмешивалась, то вполне эпизодически: то пытаясь поддерживать разрозненные антибольшевистские силы, то вдруг склоняясь в пользу мира с коммунистами. Итог – известен.

В красном же лагере на тот момент подготовленных агентов не оказалось. Никто просто не предполагал, что следует внедрять своего наблюдателя в руководство незначительной партии, руководствующейся не имеющими никакого отношения к реальной жизни идеями заштатного немецкого экономиста, раздираемой вдобавок внутренними склоками и бесконечными разборками. И то, что она вдруг сумела не только захватить власть в империи, но и удерживать ее с невиданной в цивилизованном мире жестокостью, было для аггрианских аналитиков полнейшей неожиданностью.

Вот в Германии, к примеру, тамошние марксисты – спартаковцы – тоже попробовали учинить нечто подобное, но их быстро поставили на место, ликвидировав не более десятка идеологов-экстремистов. Потому что аггрианская агентура в Берлине оказалась на высоте.

И лишь в двадцать третьем году Центр подготовки на Таорэре сумел перепрограммировать, в соответствии со складывающейся в СССР реальностью, выращиваемого совсем для других целей агента.

Сложность задачи, стоявшей перед верховными руководителями программы, пребывающими в метрополии, заключалась в том, что противоположная направленность временных потоков исключала какую бы то ни было корректировку извне раз начатой акции.

С точки зрения стороннего наблюдателя, получивший задание агент немедленно начинал уходить в их собственное прошлое, и, естественно, что-либо приказать или подсказать ему было так же трудно, как нормальному человеку из сегодняшнего дня передать дельный совет себе вчерашнему.

Казалось бы, ситуацию должно упростить наличие колонии на Таорэре, имеющей, через зону нулевого времени, выход в нормальную земную реальность.

Но это иллюзия, на самом деле положение, по сути, оставалось прежним. Вроде бы очевидно, что получивший инструкцию от своего руководства функционер теоретически может передать на Землю какую-то команду, основанную на знании земного будущего, которое является аггрианским прошлым.

Однако знание это – одноразового действия. Как при разборе шахматной партии от конца к началу, причем каждая позиция изображена на отдельном листе.

Ты анализируешь положение на доске после тридцатого, скажем, хода, но пока не имеешь понятия, какие действия игроков ему предшествовали. Чтобы изменить положение, можно обратиться к десятому ходу или пятнадцатому, сыграть не ладьей, а конем, принять или отклонить жертву слона, но при этом потеряв возможность узнать, чем ответит твой партнер.

Тупик.

Таким образом, единственное, чем удалось педагогам-инструкторам вооружить Валентина, вообще-то готовившегося к работе в условиях царской России, так это энциклопедической образованностью, особым быстродействием мыслительных процессов, странной смесью цинизма и альтруизма (поскольку альтруизм и социальная справедливость – как бы идеал человека социалистического общества) и, конечно, непоколебимой верой, что, как бы там ни складывались обстоятельства, для него все будет хорошо. А это очень и очень существенно для каждого разумного существа – непоколебимая вера!

Так оно все и вышло.

Двадцать четвертый год ушел на внедрение, вживание, документирование легенды, налаживание нужных связей, создание у значительного контингента перспективных товарищей непротиворечивых воспоминаний о совместных с Лихаревым подвигах в годы гражданской войны, а затем и приобретение не придуманных, а подлинных заслуг перед Советской властью. Спешить координатору было некуда, по оптимистическим подсчетам, век-другой у него в запасе имелся.

Занять при Сталине нужное место Валентин сумел в промежуток между «угаром нэпа» и началом коллективизации. Сопровождал его в поездке по Сибири, где и был окончательно решен вопрос о «раскулачивании», оказал вождю ряд ценных услуг в дискредитации Троцкого и расколе зиновьевско-каменевско-бухаринского комплота. А потом наступил его звездный час – дело Кирова.

Тут еще вот какое дело – по причинам недостаточно ясным, но тем не менее безусловным, как требования коню в шахматах ходить не иначе как буквой Г, хотя по условиям боя куда разумнее большая свобода действий, агент не имел права (категорический императив!) осуществлять любые силовые акции, предполагающие личное участие.

Хотя технических возможностей было достаточно и чтобы ликвидировать ставшего неудобным политика, и выиграть сражение, и наполнить золотом опустевшие государственные закрома.

Увы – нет. Только сложные интеллектуальные ходы дозволялись резидентам, интриги, опосредствованное воздействие на первых, вторых, третьих лиц государства, вербовка и перевербовка нужных для дела людей.

Выполняя очередную стратегическую концепцию, хорошо уже зная характер и натуру Сталина, он два с лишним года подбирал необходимые материалы на Сергея Мироновича Кирова, вел записи его бесед с врагами и соратниками, умело монтировал компрометирующие тексты, регулярно предлагая их вниманию Хозяина, ненавязчиво, наряду с массой всякой другой информации, и в результате создал нужную установку.

В результате тщательно спланированной и аккуратно проведенной работы к началу XVIII съезда ВКП(б), известного также как «съезд победителей» (имелось в виду – во внутрипартийной борьбе), товарищ Сталин был вполне готов поверить во все, что Валентин ему предлагал, в том числе и в итоги голосования на пост Генерального секретаря, по которым Киров якобы занял первое место.

Пересчитали, конечно, как надо, сенсации не произошло, Иосиф Виссарионович остался при должности, но судьба Кирова была решена.

Потом и Николаев исполнил свою роль, из старого «нагана» солдатского образца пальнув в коротком аппендиксе двухсотметрового смольнинского коридора в затылок предводителю ленинградского пролетариата. Через две недели Особое судебное присутствие по вновь принятому Закону от 31.12.34 приговорило к немедленной смертной казни и самого Николаева, и двенадцать его близких и дальних родственников, и еще 96 высокопоставленных руководителей Ленинградского обкома и горкома партии, комсомола, Ленсовета, комитета профсоюзов и еще кого-то там.

Ни сном ни духом не ведавший о случившемся начальник ЛенГПУ Медведь, второй месяц лежавший в больнице с переломом бедра, получил три года дальних лагерей, где вскоре тоже был расстрелян. Наверное, чтобы разные мысли не пришли в голову, а может быть, уже там, в лагерях, что-то не то сказал.

Операция удалась хоть куда. А уж сколько человек в результате оказалось у Лихарева на крючке – и передать невозможно.

При всем при том, если кто-нибудь вообразит, что Лихарев был плохой человек, садист, преступник и тому подобное, он будет не прав. Никто же не считает, что плохими людьми были судьи Нюрнбергского трибунала. Они ведь тоже отправили на виселицу 12 главных военных преступников, а потом санкционировали казни и длительные сроки заключения еще сотням функционеров режима, ничуть не более жестокого и бесчеловечного, чем аналогичный.

На самом деле Валентин Лихарев был веселый и добрый парень. Эпикуреец где-то. Что тоже было рудиментом той роли, к которой его готовили первоначально. А именно – за год-два до окончания он должен был подменить в Училище правоведения, Пажеском или Морском корпусе (по обстановке) подходящего юношу, способного стать однокашником, потом приятелем, близким другом цесаревича Алексея. Излечить августейшего наследника от гемофилии должен был по достижении им четырнадцати лет Григорий Распутин. Оттого и бился он так страстно, рискуя жизнью, за немедленное заключение сепаратного мира.

К сожалению, не получилось, хотя и до сих пор снились Валентину сцены из несбывшегося вроде большого приема в Георгиевском зале Зимнего дворца по случаю тезоименитства Его Императорского Величества Алексея Второго или ежегодного парада гвардии в Красном Селе, где сам он в сияющей кирасе, с флигель-адъютантскими аксельбантами, подняв палаш, возглавляет первый эскадрон кавалергардского полка.

Но и так получилось неплохо. Он имел возможность вкусно есть и под настроение выпивать, любить многочисленных женщин из всех слоев советского общества, покровительствовать писателям и артистам, вообще пользоваться всем тем, что предоставляет неглупому гуманоиду судьба, позволившая ему по странному капризу на какой-то срок прийти в этот мир.

Но самому непритязательному эпикурейцу надо же где-то жить. Россия 20-х годов ХХ века отнюдь не Древняя Греция. Бочка Диогена здесь не соответствует климату. Требуется нечто более капитальное.

До 1927 года Валентин довольствовался тесноватой клетушкой в Кремле, все достоинства которой исчерпывались тем, что она находилась на одном этаже с квартирами Сталина, Бухарина, Демьяна Бедного. Это было удобно в одном смысле и крайне обременительно во всех остальных. Следовало искать варианты. И они, безусловно, нашлись.