Дмитрий Дашко - Прощай, гвардия!
— Лейб-гвардии майор российской армии Дитрих фон Гофен, — представился я. — С кем имею честь?
— Полковник Вильбранд.
Предчувствия меня не обманули, это действительно был начальник гарнизона.
— Во избежание лишнего кровопролития предлагаю вам сдаться. Даю слово, что никто из ваших людей не пострадает. С ними будут хорошо обращаться без урона для вашей чести. Раненые получат необходимую помощь. По-моему, это более чем щедрое предложение.
Вильбранд ответил категорическим отказом.
— Мы выполним свой долг при любом раскладе, — твердо заявил он.
— Подумайте еще раз, господин полковник. Речь идет о жизнях сотен людей. Между нами война дурацкая и ненужная. Нам нечего делить и незачем умирать.
Вильбранд рассердился:
— Неважно, какая война. Мы солдаты и готовы умереть по приказу. Я буду драться до конца. Мои люди тоже.
— Хорошо, вы сами напросились, — пожал плечами я.
— Убирайтесь, пока я не отдал приказ открыть огонь! — еще сильнее вспыхнул начальник гарнизона.
Не желая больше искушать шведов, мы с Чижиковым повернули к своим.
Сколько душ христианских положит из-за своего упрямства! — сокрушенно качал головой гренадер.
Я вступился за честь мундира.
— Он офицер и не может иначе. Полковник прав. Не наше дело судить. Наше дело воевать. А еще он думает, что у него все козыри на руках.
— Оно и всамделе так? — прищурился Чижиков.
— Так, да не так. — Я улыбнулся. — Есть вещи, о которых полковник еще не знает, а когда узнает, ему это очень не понравится.
Будь у шведов артиллерия, нам действительно пришлось бы туго. Но вот с пушками у них напряженка. Те, что были, нынче сплыли, причем в наши руки.
Мы вернулись к своим.
— Вильбранд упрямится, — пояснил я Мюнхгаузену. — Готовьтесь к бою. Но не сразу. Хорошая драка начинается с подготовки.
Я подал условный знак горной батарее.
Ну, Ивашов, голубчик, не подведи!
Горушка окуталась дымом. Есть!
Первые ядра, перелетев стены, обрушились на соседние с ратушей дома, с треском проломили крыши, порушили местами балконы.
Недолет. Сейчас канониры сделают поправку — и держись, Вильбранд! У тебя еще будет возможность пожалеть о своем упрямстве.
Расчет оказался верным. Чего точно не ожидали шведы, так это того, что горная батарея захвачена нами. Вероятно, до последней минуты надеялись, что огневая поддержка на их стороне, что канониры просто опасаются расстреливать свой же город.
И какое же разочарование испытали защитники крепости, когда второй залп полностью накрыл сине-желтое каре! Люди валились рядами, разлетались, будто кегли. Кому-то оторвало голову, кому-то — руку. Пролегла широкая просека, разметав по сторонам живых и мертвых.
От волнения я завертел пуговицу на кафтане, едва не оторвав ее с мясом.
Любые другие, окажись на этом месте, дрогнули бы, но только не шведы. Каре заметно сузилось, но на нас по-прежнему глядел ощетинившийся багинетами строй.
И тогда наступил звездный час ракетчиков. Я отправил их батарею на ближнюю сопку, оттуда они дали один-единственный залп, которого хватило на то, чтобы немногим менее трех сотен шведов расстались с жизнью. Мне стало ясно, почему немцы в Великую Отечественную боялись наших «катюш», почему сходили с ума и в панике бежали.
Это было чудовищно!
Громадный язык пламени слизнул шведов и почти сразу потух. Мы, как по команде, одновременно сняли с голов шапки.
Гарнизон Вильманштранда больше не существовал. Власть перешла в наши руки, пусть и обошлось без символической церемонии передачи ключей от города.
Осталось дождаться корпуса Врангеля. Надеюсь, шведы не сразу поймут, что город уже захвачен.
Горели несколько ближайших к площади домов, но их быстро затушили, пока огонь не пошел гулять по всему городу. А вот ратуша серьезно пострадала, сначала от артиллеристов, а потом от ракет.
Я подозвал к себе Мюнхгаузена:
— Ротмистр, позаботьтесь о людях. Надо их накормить. Лекари пусть займутся ранеными. Часов двадцать у нас еще есть.
— А потом?
— Потом будет по-настоящему жарко, — усмехнулся я. — А еще — расставить посты. В город впускать, обратно не выпускать. Об исполнении доложить.
Я занял дом, служивший ранее резиденцией Вильбранду. На мое счастье, полковник был холост, иначе я не смог бы смотреть в глаза его вдове и детям.
Можно успокаивать себя тем, что война есть война, но в те моменты, когда вокруг не стреляют ружья и не взрываются снаряды, этот способ не работает.
Мне пришлось принимать делегацию горожан. Возглавлял процессию мэр — круглый, пузатый, с противной бородавкой на мясистом носу. Лицо обрюзгшее, на отвратительно выбритых щеках — рыжая щетина, в маленьких поросячьих глазенках — страх.
— Слушаю вас, — сказал я, не вставая со стула.
Тощая пугливая девица, у которой раньше квартировал Вильбранд, накрывала стол чистой скатертью, извлекала съестные припасы: индейка, вареные яйца, соленые грибы, душистый хлеб.
— Я облечен доверием пославших меня горожан, — залебезил мэр. — Мы рады приветствовать у себя храбрых русских воинов и надеемся, что…
Я прервал его взмахом:
— Можешь не продолжать. Я знаю, что вас волнует. Грабежа, пока тут стоят мои люди, не будет. Об этом я уже распорядился. Если кого-нибудь из моих солдат заметите в непотребстве, сообщите мне. Виновный будет наказан. Сурово наказан. Ясно?
Горожане закивали:
— Храни вас Господь, герр майор.
Я отпустил их, успокоенных, и принялся дожидаться Мюнхгаузена и Ивашова. Они должны были прибыть с минуты на минуту и доложить о текущей обстановке.
Хлопнули двери внизу, напуская холоду, застучали по лестнице каблуки. В комнату ввалились оба — деловитые, энергичные.
Я встал, поправил шпагу, пригласил:
— Прошу к столу, господа офицеры.
Служанка поставила на скатерть пузатый кувшин. Барон и Ивашов потянули носами, догадываясь, что это вино. Весело переглянулись.
— Не надо. Уберите, — велел я служанке.
Офицеры проводили кувшин тоскливым взглядом, но промолчали, хотя я точно знал, что они не одобряли моей строгости. Как же! Город взят на шпагу, до подхода неприятеля еще прорва времени. Жизнь, можно сказать, наладилась. Ну, хотя бы до утра.
Однако я не был настроен столь прекраснодушно. Ночь могла преподнести нам уйму сюрпризов, да и шведов не стоило встречать с больной головой. Кому, как не мне, знать гвардейские нравы. Начав, мои подчиненные на одном кувшине точно не остановились бы.
Служанка зажгла дополнительные свечи в парных подсвечниках. Сразу стало светлей.
— Докладывайте.
— У меня все в полной готовности, — начал по праву младшего Ивашов. — Пороху и зарядов изрядное количество. Хватит надолго. Выстрелов по тридцать сделаем, а то и больше.
— Подкрепление тебе дать не могу: людей маловато. Поберегись, чтобы с тобой то же самое, что ты с батареей, не сделали. Заряды расстреляешь, сразу уходи, — предупредил я. — В город тебе попасть шведы не дадут, все подходы обложат. Действуй по обстановке. Постарайся соединиться с нашими.
— Будет исполнено, — кивнул Ивашов.
Со слов Мюнхгаузена выходило, что у него тоже все под контролем. Часовые на стенах переоделись в шведские мундиры, чтобы на какое-то время обмануть Врангеля. Солдаты ведут себя спокойно, жителей не трогают.
Губы у барона нервно вздрагивали. Он явно что-то недоговаривал. Не так-то просто поддерживать дисциплину в отряде. Видимость порядка доставалась ротмистру дорогой ценой.
Молод еще мой барон. Слишком молод.
— В штаб реляцию о взятии города отправили? — спросил я.
— Так точно.
— Можете отдохнуть. Теперь мой черед быть дежурным.
— Но, господин майор…
— Отдыхайте, ротмистр.
В сопровождении Чижикова и совсем юного прапорщика я принялся обходить город, проверяя посты и улицы.
Возле одного из домов услышал громкий мужской смех и прерывистый женский плач. Предчувствия меня не обманули. Два в драбадан пьяных фузилера бражничали за деревянным столом, в углу жались перепуганные насмерть женщины в разорванных ночных рубашках: вдова и ее дочь.
Увидев меня, гвардейцы растерянно вскочили, стали одергивать мундиры, скрывая смущение и страх. Меня тут явно не ожидали.
— Так-так… — Мой голос не предвещал для застуканных на месте преступления ничего хорошего.
Внутри у меня все кипело. Я понимал, что таковы времена и не следует лезть в этот монастырь со своим уставом. Солдатские нравы всегда были и остаются грубыми и невоздержанными.
Но я же отдал ПРИКАЗ! И его ослушались.
— Вон отсюда! — Я выгнал солдат на улицу.
Они стояли, не поднимая глаз.
— В другой раз я расстрелял бы вас на месте. Но завтра за меня это сделают шведы. Искупите вину доблестью — прощу. Нет — горько пожалеете.
