Степан Кулик - Новик, невольник, казак
Пережившая гораздо больше Олеся то и дело забывалась коротким сном, пристроив голову у меня на плече или коленях, а я так и промучился – настороже, как цепной пес, чутко прислушиваясь ко всем подозрительным звукам. Пока светило, спустя целую вечность, не смилостивилось и не поползло к закату.
Это событие мы отпраздновали куском сыра, одной лепешкой на двоих и несколькими горстями воды. Для разнообразия Олеся напоила меня, а я ее. Не обошлось без глупостей, вроде обрызгивания, но и эти шалости происходили словно сами по себе, как будто не с нами, а с другими людьми. Мы же при этом оставались натянутыми, как струны. Вроде зайца, готового вскочить при малейшем шорохе и задать стрекача.
– Кошевой сказал, ты родом из Рогатина? – решился я все же на разговор, понимая, что так долго мы не выдержим. Сорвемся и сделаем какую-нибудь глупость. Ведь самое страшное, с чем приходится сталкиваться каждому беглецу – это не погоня, а страх неизвестности. Не имея представления о том, что происходит на самом деле, человек предполагает самое плохое и своими же ужасами и мыслями доводит себя до нервного припадка.
– Если не хочешь, можешь не рассказывать. Но я подумал, раз уж свела нас судьба, то стоит хоть немного узнать друг о друге. Рогатин – это где? Далеко отсюда?
– Да… – Лицо Олеси накрыло легкое облачко печали, и девушка чуть отстранилась, но из объятий освободиться не пробовала. – А ты что, с Серком разговаривал?
– Куда мне… – я решил немного понизить уровень посвященности. Пусть сама выбирает что говорить, а о чем умолчать. – Всего лишь рядом стоял. Когда Полупуд к нему ходил. Потом вспомнили обо мне и прогнали. Я и половины разговора не слышал. Знаю только, что тебя со всей семьей в неволю продали.
– Так оно и было… – девушке явно не хотелось вспоминать прошлое, но и держать всё в себе тоже становилось невмоготу. Видно было по глазам, что еще немного, и она выложит всё как на исповеди. Но что-то все же удерживало девушку от полной откровенности.
Ладно, для затравки и доверительности, начну с себя. Я со своей легендой практически сросся. Тем более она у меня универсальная на все случаи. Не подкопаешься. И на сочувствие давит, что тоже немаловажно в подобном случае.
– Тебе хоть есть что вспомнить и кого искать, – придал голосу подходящий к теме оттенок печали. – А я… один, как перст, на всем белом свете.
– Неужто все померли? – Олеся тоже опечалилась. Покивала сочувственно и уточнила, приближая чужое горе к собственной судьбе: – Погибли, да?..
Ох, как некрасиво обманывать доверившуюся девушку, но это ж не корысти ради, а в ее интересах.
– В том и беда, что не знаю. Я же говорил… После ранения в голову ничего не помню. Вернее – до… Ни кто я, ни откуда. Даже как зовут и то не сразу вспомнилось. Если б Полупуд не помог, может, и на другое откликался. Считая настоящим. Хотя, если честно – иной раз нет-нет да и подумаю: а что, если я не Петр? Просто Василий это имя первым произнес, я и решил, что оно мое. А Петром могли звать отца или… приятеля.
Девушка помолчала, потом задумчиво произнесла:
– А может, наоборот – повезло тебе. Вот что хуже? Знать и помнить, как мучительно умирали родные, или считать их живыми, но не знать, где они сейчас?
Еще немного помолчала и сама ответила:
– Я бы выбрала не знать… Только б живыми остались. Ты думаешь, я по своей воле в Сечь полезла? Но моего согласия никто не спросил. Поставил песий сын перед младшими сестричками и сказал: «Выбирай – их жизни или твое послушание. Скажи “нет”, и я прямо сейчас им головы отрежу, набью соломой и у тебя в комнате на полке поставлю… вместо чучел».
С каждым словом голос ее звучал все громче, вот-вот сорвется на крик. Пришлось обнять и прижать так, чтобы она говорила мне в грудь.
– Вот что бы ты сделал? Как поступил?
– Ты права, – я нежно погладил ее по голове и вздрагивающим плечикам. – Никто бы не смог устоять. Жизнь родных – это та цена, которую даже самые сильные заплатить не могут. Это ахиллесова пята каждого нормального человека. Не осуждай себя. Что бы тебе ни пришлось сделать, ради их спасения, все простится. Если не людскими законами, то уж на небесах наверняка снисхождение будет.
Девушка притихла, слушая.
– Думаешь, почему казаки бобылями живут и женщин на Сечь не пускают под страхом смертной кары? Как раз для того, чтобы у врага не было над ними власти. Чтобы ничего нельзя было предложить воину такого, что заставило бы его совершить предательство по отношению к вере и товариществу.
– Предательство?! – вскинулась Олеся и стукнула меня кулачками в грудь. – Кто говорит о предательстве? Я никого не предавала! Слышишь?! Никого! А только закон казацкий нарушила, чтобы кошевого увидеть и поручение исполнить.
– Да тихо ты, развоевалась… – Я сгреб ее обратно в объятия. – Кто ж тебя обвиняет? Объясняю только…
– Хорошо объясняешь… – пробормотала девушка и почти слово в слово повторила мои мыли о ней: – Не знаю, Петрусь, что ты вспомнишь, когда память вернется, но что вырос ты не в крестьянской избе – могу поклясться. Слишком образован…
– Знаю… Многие так говорят. Особенно часто попрекают тем, что белоручка, мол.
– Глупости какие… – Олеся снова отстранилась. – Нашли чем шпынять.
Я заметил: она любит глядеть в глаза, когда пытается убедить в собственной правоте.
– Научиться махать вилами или косой может каждый. Куда сложнее – грамоте или врачеванию. Выглядишь ты молодо, а глаза – как у моего отца. А он уже за полвека перешагнул и лет двадцать, как на Рогатинскую парафию[21] рукоположен был.
– Что-что?! – восклицание вырвалось раньше, чем я успел сдержаться. – Ты дочь священника из города Рогатина?
– Ты знал моего отца? – в свою очередь удивилась девушка. – Правда?
– Нет… Но такое совпадение… Подожди… Ту девицу, кажется, Анастасия звали. Точно – Анастасия Лисовская…
Глаза у Олеси снова обрели размер чайных блюдец.
– Я тоже Лисовская… Но сестры Анастасии у меня нет. Мария, Вера и София… Маму Серафимой звали. Отца – Гавриилом… – она вздохнула и перекрестилась. – Царство им небесное.
– А как маму твоего отца звали? Бабушка или прабабушка Анастасия или Александра в вашем роду были?
– Прабабушка Агафья. Померла уже. Бабушка – Катерина… тоже схоронили. Больше года уже. Тетя Варвара с нами жила… Младшая сестра отца. Лет на десять меня старше. Басурмане… замордовали ее… в ту же ночь… как только полон на выгон вывели, да вязать стали…
– Тише, тише… – пришлось обнять крепче. – Все мученики… в раю уже. Им там хорошо. И если смотрят на тебя сейчас, пусть не печалятся слезами. Помолись за них, если хочешь, но только не плачь. Не надо… Теперь всё будет хорошо. Обещаю. Мы завтра же отправимся в путь. Доберемся до Кафы. Найдем твоих сестер и… Я не знаю еще как… Выкупим или украдем, но обязательно освободим их. Слышишь меня? Клянусь!
Пытаясь успокоить Олесю, я забыл, что «почти ничего не слышал» и не должен знать, где сейчас ее семья. Но девушке, к счастью, сейчас было не до нюансов. Ей очень хотелось верить моим словам. И я продолжал говорить дальше, совершенно не сомневаясь в том, что у нас получится. Потому что впервые за все время понял – это не мой мир, не моя история. А значит, здесь еще ничего не произошло, ничто не зафиксировано и все может быть иначе, чем я помню. Другие личности будут действовать в другое время и с иными результатами. И все те беды, войны и несчастья, которыми полна история моей Родины, совершенно не обязаны случиться здесь. Конечно, я не та фигура, которая может повлиять на ход истории, изменить судьбу мира, но кое-что и кое-где – подправить вполне способен.
Взять хоть, к примеру, эту девушку, которая в том, моем мире стала наложницей султана… Правда, столетием раньше и под другим именем… Если историки не врут. Да наплевать! Здесь Олеся ничьей наложницей не будет! Потому что я этого не желаю! И пошли все лесом…
* * *Плавни шумели на ветру, заставляя непроизвольно вздрагивать при каждом порыве… Первые несколько часов. Пока птицы не привыкли к нам, занеся в список безвредных, и не начали снова засиживаться на ветках ольхи, приняв на себя добровольные обязанности стражей. Сидят спокойно или заняты какими-то своими пернатыми делами – значит, и нам беспокоиться не о чем.
Мое обещание помочь Олесе спасти сестер настолько ее растрогало, что дальнейший разговор ненадолго прервался для совершения того, что никак не получалось. Причем второй раз мы уже никуда не торопились, вкушали удовольствие медленно, с расстановкой… Стараясь растянуть приятное мгновение до бесконечности. А то и дольше…
Поэтому и не заметили, как наступил вечер. Еще несколько минут тому было светло, и я отчетливо различал каждую капельку пота на шелковистой коже девушки, а потом наклонился за борт, остудить разгоряченное лицо – и увидел отраженные в воде звезды.
