Алексей Кулаков - Наследник
«С другой стороны, это дает мне полное право всласть пошариться по тем самым монастырям, и особенно — в Киево-Печерской лавре. Кстати, не стоит забывать, что в других странах тоже есть свои монастыри. Вот уж где найдется немало интересного… Ну или хотя бы просто ценного».
Раскрасневшийся подручник не заставил себя долго ждать, догнав у входа в женское царство — правда, на сей раз, свертков было два. Взяв их себе, Дмитрий спокойно прошел мимо бдительных мамок, одним только взглядом остановивших двух постельничих сторожей и Михаила Салтыкова, миновал несколько переходов, пару горниц, затем еще один переход, невольно отмечая, сколько любопытных глаз скользит по его фигуре. И это при всем при том, что сам он почти никого и не видел! Зато прекрасно чувствовал.
«Сколько же тут мамок, нянек, бабок, шептуний, потешниц и прочих приживалок!..»
— Плисол?
Малолетняя царевна, несмотря на все свои невеликие года, старательно пыталась претворить в жизнь наставления взрослых женщин: спину держать прямо, ходить с достоинством, говорить без спешки. Вот только брату это категорически не нравилось.
— Пришел, красавица, пришел. А ну иди сюда!
— И-ии!!!
Откинув свертки на лавку и подхватив Дуню на руки, он несколько раз крутанулся вокруг своей оси, вызвав к жизни довольный девчоночий визг. Опустил обратно на пол, по пути забрав у нее с головы небольшую шапочку, мимоходом дернул за одну из двух косичек и пощекотал за бока, получив в ответ новый взвизг и счастливую улыбку — нечасто, ой нечасто приходили гости к царевне Евдокии! В смысле, гости мужского пола. А с Федором играть… Во-первых, он на целый год ее младше! Во-вторых, вечно сонный да квелый, даже когда она забирает у него расписные кубики и пирамидки. Так что старший брат, разговаривающий с ней по-простому, с удовольствием играющий, обнимающий, и даже несколько раз рассказавший захватывающую сказку, практически сразу покорил ее маленькое сердечко.
— А подалки плинес?!
Строгое лицо в исполнении пятилетней «малявичны» смотрелось так комично, что Дмитрий с трудом не захохотал. Чуть повернул голову, и никакого труда уже не потребовалось — а излишне любопытная нянька, увидев, как лицо царевича разом утратило живость и закаменело высокомерным холодом, отпрянула обратно за плотную занавеску, разделяющую «гостевую» светлицу на две части.
— Смотри.
Девочка плотно охватила ручками большую пузатую деревянную куклу и запыхтела.
— Тязолая!
— Ничего, мы вот так сделаем!
Чпок, чпок, чпок!
Непроизвольно открыв рот, изумленно-удивленная Дуня наблюдала, как одна расписная кукла под руками брата превращается в четыре.
— А это ее подружка.
Из второго свертка показалась на свет матрешка, раскрашенная в черно-красные цвета.
Чпок, чпок, чпок!
И там, где было недавно две куклы, разом стало восемь, схожих и в то же время абсолютно разных. Потом была веселая возня с новыми игрушками, требование новой сказки, и даже забота о старшем братике:
— Хосес, я заплету тебе касиську?
— Касиську?
Подслушивавшие (а заодно и подглядывавшие) мамки и няньки разглядели, как надулся и немного покраснел от еле сдерживаемого смеха старший царевич. Чуть отвернулся в сторону, успокоился, затем сел так, чтобы малолетней хозяйке было удобно, и даже сам снял свою шитую жемчугом тафью:
— Ну заплети, похвастайся своими умениями.
Хоть и мала была царевна, а наставниц своих не посрамила: аккуратно (ну, как могла) расчесала тяжелые длинные пряди серебряным гребешком и достаточно ловко и быстро заплела их в одну большую толстую косу, схваченную светло-зеленой атласной ленточкой чуть выше середины спины.
— Воть!
Сбегав за небольшим серебряным зеркальцем, Дуня торжественно вручила его брату. Подергав за косу уже себя, Дмитрий тихо фыркнул, подтянув ожидающую заслуженной похвалы девочку себе на колени. Как-то излишне плавно провел руками вдоль ее позвоночника, задержал ладонь у головы, легонько коснулся кубами подставленной щечки:
— Ты моя красавица, ты моя умница!
Увы, все хорошее рано или поздно подходит к концу: вот и сейчас полуденный колокольный звон подвел черту под играми с сестрой. Разом погрустневшая Евдокия за руку проводила брата до ближайшей няньки — где насупилась еще сильнее и резко убежала обратно, утешаться новыми куколками. Следуя дворцовыми переходами к себе в покои, где в ожидании своего ученика наверняка уже истомился бедный (к тому же еще и чересчур усердный) духовник Агапий, царевич рассеянным взглядом отмечал все признаки скорого приезда своей будущей мачехи, Гошаней свет Темрюковны. Разом «посвежевшая» окраска многочисленных витых столбцов и перил; из небольшого закутка убрали несколько бочек, стоявших там едва ли не с прошлой зимы; засыпали землей едва заметную водоотводную канавку в земле, об которую вечно спотыкались лошади…
«М-да, она ведь и жить рядом будет, в покоях царицы. И на семейных обедах тоже будем восседать: я по правую руку отца, а она по левую. Вот ведь не было печали!..».
По уже укоренившейся привычке тихо зайдя в покои, Дмитрий вопросительно глянул на подскочившую на ноги Авдотью (ждет?), получил утвердительный кивок и почти без остановки прошел далее. Миновал Крестовую, с удивлением обозрел пустоту комнаты для занятий, и замер на месте, видя, как духовник выходит из его Опочивальни. В душе плеснулось что-то темное, а отец Агапий перешагнул порог, брезгливо неся перед собой большой лист бумаги, густо исчерченный непонятными ему рисунками и значками. Увидев своего подопечного, монах первым же делом сурово нахмурился и подошел еще ближе. После чего и вопросил, тряся подробную схему Посольского приказа так, словно в руке у него была и не обычная бумага, а что-то мерзкое и отвратительное, наподобие порядком разложившейся и завонявшей крысиной тушки:
— Ответствуй отрок, что это такое?!
Стараясь задавить и утихомирить само по себе запульсировавшее средоточие, Дмитрий коротко, и при том совершенно правдиво ответил:
— Мои записи. Кто дозволил тебе искаться в опочивальне, и читать их?
Проигнорировав вопрос, чернорясник шагнул еще ближе, нависнув над хозяином покоев:
— Уж не богопротивные ли письмена ты творишь? Печати магические, знаки неведомые, бесовские… А ну, отрок, ответствуй своему духовному отцу, кто тебя сему научил!?!
Злоба мягко толкнулась царевичу в виски и выплеснулась через глаза, на краткий миг соединив их невидимой связью — и у Агапия разом зашумело в голове. Стало мокро под носом, вдобавок комната поплыла, словно после крепкой медовухи…
— Как смеешь ты, чернец, учинять мне допрос!
Царевич сделал шаг вперед — и это тут же отозвалось духовнику усилившейся слабостью и болезненным трепыханием сердца.
— Пес поганый!
Горло священника перехватило стальным обручем, не давая сделать даже мало-мальский вдох, а по щекам потекли слезы. Кровавые слезы!.. От двери в Переднюю раздался тихий вздох, затем бледная как мел Авдотья низко склонилась перед своим господином, одновременно собой же закрывая бессильно сползающую на пол фигуру в черной рясе:
— Димитрий Иванович, прости неразумного, не бери грех на душу!..
Одно страшное мгновение женщина была уверена, что разгневавшийся царевич ее вообще не слышит — но нет, пугающая темнота в глазах резко просветлела, а на лицо вернулось привычное выражение спокойствия. Подойдя к служителю церкви (заступать ему дорогу она не решилась), наследник подобрал с пола чуть скомканный лист, бережно отряхнул, сложил, и ушел в опочивальню, закрыв за собою дверку. Духовник, словно того и ждал, тихо застонал, затем его с шумом вырвало, а у Авдотьи разом ослабели ноги — что-то теперь будет?..
* * *— Батюшка.
Необычайно красивый мальчик, очень рослый для своих лет, почтительно поклонился великому государю Иоанну Васильевичу, выглядевшему так, словно он и не спал вовсе этой ночью. Едва заметные мешки под глазами, отчетливый запах вина, немного осунувшееся лицо с четко обрисовавшимися морщинами…
— Владыко.
Московский и всея Руси митрополит выглядел получше, но тоже утренней свежестью не блистал.
— Утро доброе, отрок. Садись-ка рядом, вопросить тебя хочу.
Подождав, пока первенец царя усядется на указанное ему место, Макарий ласково, и словно бы о чем-то несущественном поинтересовался:
— Помнишь ли ты Символ веры? Зачти мне начальные строки.
— Верую в единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единага Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденного прежде всех век…
— Какой ты молодец. Омой руки свои и чело вон в той чаше.
Заметно удивившись, царевич все же послушно дошел до небольшой серебряной купели и немного в ней поплескался, утершись расшитым большими крестами рушником, после чего опять же вернулся на свое место.
