Ванька 5 (СИ) - Сергей Анатольевич Куковякин
Иногда, с моей точки зрения, до смешного доходит. Когда уже тут в академии учился, показывали нам на занятиях больного сифилисом. Он очень своеобразно о причине своей болезни говорил. Простыл де я, а это — простуда у меня наружу выскочила. Во как…
— Павел, что с тобой? Вставай. Божье царствие проспишь…
Не один я на состояние парня внимание обратил. Отец, вон тоже его в бок толкает.
— Потряхивает меня что-то…
Голосок у Павла не весёлый какой-то, слабый.
— Вставай, чего, лежать-то… Пойдём — пройдёт дорогой всё.
У Егора настроение хорошее, улыбается, посмеивается.
— Голова ещё раскалывается…
— Простыл?
— Наверное…
Павел встал. Медленно, нехотя. Как старик, поясницу потёр.
— Спина что-то ещё болит…
— Иди, дров собери, — скомандовал сыну старообрядец. — Разомнись. Отлежал, наверное…
Потряхивает… Это, знобит значит. Нехорошо…
Голова раскалывается — так парнишка у себя головную боль обозначил. Вообще, здесь очень интересная народная медицинская терминология. Когда я у фельдшера в селе Федора жил, чего только не наслушался. Ту же бессонницу как только там не называли — полуношница, шутуха-бутуха, шепетуха-пепетуха, щекотуха-летуха, переполошница, егозуха… Не знаешь — хрен поймёшь, на какую такую шутуху-бутуху человек тебе жалуется.
Павел подчинился. Ну, а как — отец сказал.
Лицо ещё у Павла какое-то красное, одутловатое.
За завтраком парень плохо ел. Немоглось ему. Сестре пожаловался, что руки и ноги у него болят, как будто палками его били.
Только Павел пару ломтиков мяса съел, как вскочил, в сторону отбежал. Его там и вырвало.
Что-то у меня такое совсем нехорошее в голове стало вертеться, а два и два сложить пока не могу.
Когда Павел вернулся, я своей ладонью лоб ему потрогал. Горячий.
Мля…
— В груди не болит? — начал я Павла расспрашивать.
— Болит. Сжимает ещё всё там. Жмёт и жмёт, сил моих нет…
Мля, мля, мля…
— Дышать как? — продолжил я выявлять жалобы больного.
— Трудно что-то. Никогда так не было. Всё внутри сдавило.
Беспокойный ещё парнишка. Ёрзает, как тут говорят. Раньше за ним тоже такого не замечалось.
Я славил пальцами запястье Павла.
Так, пульс частит, ещё и не ритмичный…
Пневмония?
Послушать бы его…
Ага, может ещё и рентген сделать?
Нет, такие аппараты уже здесь имеются, но не тут — под ёлкой…
В этот момент меня и нахлобучило.
Хунхузы!!!
Они же сюда из Маньчжурии, скорее всего, приперлись. А, там у нас сейчас что? Правильно — эпидемия легочной чумы.
Мля…
Сюда они, суки, заразу и притащили… Сами, может, и не болели, а с трофеями, шмотками чьими-то.
— Павел близко к хунхузам подходил? — задал я вопрос Егору.
Видок, видно, при этом у меня был ещё тот. С отца парня веселость мигом спала.
— А, что?
— Не от них ли он что-то подхватил…
— Не то, что подходил. Вязал, пленных сторожить был поставлен… Скарб их опять же перебирать его заставили. Ещё и хвалился мне этим…
Звиздец…
Здесь смертность от легочной чумы — все сто процентов! Сколько заболело — столько и умерло. Первые вылеченные от легочной чумы появились только после введения в медицинскую практику стрептомицина.
— Чума там у них в Маньчжурии, — обрадовал я отца Павла. — Легочная.
Тот аж остолбенел.
— Он — от них… Подхватил? Мы — от него?
— Вполне возможно…
Что-то и у меня в боку закололо…
— Тогда, дальше идти нельзя.
Старообрядец обвел нас всех глазами.
Я, уже не раз подмечал, что народ тут крайне сообразительный.
— Нельзя болезнь на станцию нести… Точно что-то про Павла сказать можешь?
Что я ему скажу? Если верно в академии говорили, через два-три дня всё будет известно. Причем, кардинально. Без лечения от легочной формы чумы человек через два — три дня умирает. Это, если считать от появления первых симптомов.
Глава 37
Глава 37 Маски
Лечения здесь и сейчас от легочной чумы нет.
Это я точно знал.
Одно помогает её остановить — карантинные мероприятия.
Для проведения их наш отряд из Санкт-Петербурга и ехал.
Ехал, ехал, да не доехал…
Это, я уже про себя, любимого…
Сам-то наш отряд уже давно геройствует, один я в лесу отсиживаюсь.
Вот, доотсиживался. Чума, похоже, сама ко мне пришла…
Первым делом, мы Павла от общего костерка отселили. Веток Егор нарубил, лежанку сыну спроворил. Шагах в пятидесяти от нашей общей стоянки.
— Что делать будем?
Я посмотрел на старообрядца. Утром тот весел был. Оказалось — не к добру. Сейчас бородач то и дело брови хмурил, лоб морщил. Обдумывал что-то. Явно, не больно веселое…
— Тут пока будем…
Выдавил из себя Егор ответ на мой вопрос и замолчал. Глаза бы его сейчас ни на кого не смотрели, говорить с кем-то у него тоже желания не было.
— Маски нам нужны…
Озаботился я самым сейчас необходимым.
— Маски? — переспросил Егор. — Зачем?
Опять я затупил. Если мне всё понятно, это совсем не значит, что и другим так же.
Они же три года в советском медицинском институте не учились и столько же в Императорской военно-медицинской академии. Это я знаю, что у легочной чумы воздушно-капельный путь заражения. У нас же в имуществе отряда, когда мы для ликвидации эпидемии поехали, ватно-марлевых повязок целые кипы были. Это, чтобы себя от легочной чумы защитить.
Инородец на мои слова вообще глазами хлопал. Он такого слова, как маска, и не знал даже.
Я как мог, объяснил. Буквально на пальчиках рассказал.
Меня поняли. Не надо для этого высшего медицинского образования.
Во, могу я, оказывается, вести санитарно-просветительную работу среди населения…
— Настенька сошьет. — кивнул на дочь Егор.
Сошьет? Из чего и чем?
Оказалось, есть чем. Нитки и иголки у Настеньки имелись. Причём, разные.
Запасливая и предусмотрительная девушка…
Правильно, вдруг, что в дороге порвётся и зашить надо будет.
Из чего саму маску сделать — вот здесь проблема имелась. Ни марли, ни ваты у нас с собой, понятное дело, не было.
Тесемочки к маскам изготовить — это, без затруднений. Но, тесемочки в маске — не главное.
— Мох.
Ну, Настенька, не голова, а дом советов…
Действительно, почему бы и нет? Всё равно, ваты у нас тут не имеется.
Кино про войну я ещё дома смотрел. Там партизаны в лесу вместо ваты мох использовали. Кусочки свежего растения на раны накладывали. Что-то там ещё говорили, что сфагнум, даже обеззараживающими свойствами обладает, всяких-разных микробов губит… Вот, не знаю, только — правда это или нет. Кино про войну, это не лекция на кафедре хирургии. К информации из фильмов надо очень осторожно относиться.
Так, чем вату заменить — придумали.
Ничего похожего на марлю у нас не имелось.
Тут меня инородец удивил.
— Сеть…
До меня сразу и не дошло. Тут уже буряту мне объяснять пришлось.
Точно! Молодец!
Предложил Жаргал что-то типа кисетика сделать, в него и мох напихать. Ну, как подушечка такая получится. К ней уже и лямочки пришить.
— Делай, — одобрил его затею Егор.
Жаргал иглицу изготовил. Приспособление такое, с помощью которого сети тут плетут. Настенька ему клубок ниток выделила из своих запасов.
Ловко очень инородец плести сеточку принялся, не хуже, чем кружева иная баба.
Тут я себя в который уже раз мысленно по затылку стукнул.
Баба…
Всё как дома ещё думаю.
Чтобы бабой называться, женщине это надо здесь ещё заслужить… Вот вышла она замуж. Уже не девка. Рожает один раз, второй, третий и всё — девочек. Не баба ещё она. Вот мальчика родит, тогда уже все её уважительно бабой называть будут. Заслужила — из мальчика парень вырастет, а потом, дай Бог, и мужиком он станет. Кормильцем и защитником.
Так, что плёл сеточку сейчас инородец, не хуже иной женщины. Так правильно будет… А, я — баба…
Кстати, и инородец — слово совсем не обидное. Скорее — официальное.
Инородцы тут — это российские подданные неславянского племени. Жаргал — бурят, значит самый настоящий инородец.
В Сибири инородцев — пруд пруди. Их, сибирских инородцев, делят на оседлых, кочевых и бродячих. Последние, не бродят где попало, а ловлей занимаются. Оседлые сибирские народы приравнены к сибирским обывателям,
