Пионерский гамбит - Саша Фишер
«Да, мамочка!» — подумал я. Нет, ну правда! Если я должен тут выполнить какую-то миссию, то почему бы зашвырнувшему меня сюда мирозданию об этом как-то не намекнуть? Ну, облаками в небе написать что-нибудь вроде: «Кирилл, придай своему отцу ускорение, чтобы он пригласил твою мать на свидание!» А может это я свой собственный отец? Писать вселенная не умеет, так что вынуждена говорить со мной на языке символов. Вот тебе лагерь, вот твоя мать, только совсем еще молодая, вот тебе лето с июня по август, валяй, действуй! Справишься — вернешься обратно в свое время и оторвешь тому тонконогому подонку, который дочери твоей мозги компостирует. Не справишься — десять поджопников перед отрядом, трэш и упадок эпохи перемен в ближайшем будущем. А может тебя просто камаз собьет первого сентября.
Я тряхнул головой, выбрасывая из головы всю эту фантасмагорию. Я таких идей могу десяток за полчаса сочинить, только что с того? Их можно разве что в книжке использовать. Потому что, когда это мироздание давало четкие ответы на вопросы и подсказывало правильный путь?
Вот встречаешь ты, к примеру, симпатичную девушку на улице. Говоришь ей мимоходом, что у нее удивительная улыбка, проходит полгода, вы уже женаты, а у нее шестой месяц, а еще через пять лет ты попадаешь в дурку с белой горячкой. И там тебе случайно вкалывают слишком много снотворного, и утречком дородная санитарка находит тебя уже холодным. А если бы не трепал языком зря, то и жизнь бы не пошла по бороде. А ведь как было бы проще, если бы в момент, когда смотришь на девушку, у нее над головой начинает светиться неоновая надпись «она тебя сожрет!» или «быстро хватай, с ней ты станешь миллиардером!»
Мысли крутились в голове и по дороге обратно, и пока я брызгал на себя водой из уличного крана, потому что душ здесь вроде бы был, но во-первых он где-то в отдельном здании, а во вторых — ходить в него можно будет только по строгому расписанию, которое пока что не повесили. Так что гигиена была походно-полевая.
Впрочем, совершенно неожиданно для меня самого, это вся бытовая примитивность не доставляла мне ровным счетом никаких неудобств. Когда я мысленно представлял себе туалет типа «дырка в полу» или такой вот крантель над жестяным корытом вместо душевой кабины и ванны с гидромассажем, то содрогался. Я же слишком стар для этого дерьма! Мне нужен ортопедический матрас, подушка с эффектом памяти, фильтр для тройной очистки воды, горсть минералов и микроэлементов в таблетнице. И все это только затем, чтобы чувствовать себя… ну… сносно. И вот сейчас. Я спал на продавленной панцирной сетке, меня намазали пастой ночью, ел еду, приготовленную в котлах, которые… Нет, зачем я сразу думаю про столовую плохое? Может там как раз отлично выполняются санитарные нормы! Впрочем, даже если нет…
У меня не болела голова. Не ныли колени. Не стреляло в пояснице. Отсутствовали еще какие-то мелкие неудобства, которые с возрастом просто перестаешь замечать.
Правда теперь этот юный растущий организм все время требовал еды. И вот сейчас как раз уже активно начал об этом напоминать. Хотя он еще на зарядке начал, но у меня там голова была другим занята.
Зато по дороге в столовую в этот раз я успел заметить, как работает отрядный коллективный разум. Шагающие впереди о чем-то быстро пошушукались, потом две девчонки пробежали вдоль строя и быстрым шепотом сообщили сегодняшнюю речевку:
Раз-два! Мы не ели!
Три четыре! Есть хотим!
Открывайте шире двери,
А то повара съедим!
На завтрак нам полагалась молочная пшенная каша, два пластика сыра, вареное яйцо, кубик замерзшего масла и какао. Я сосредоточенно воевал с твердым как камень маслом, пытаясь намазать его на хлеб алюминиевой ложкой. Ложка тупая, так что отрезать пластики не получалось, хлеб крошился, крошки налипали на масло, а сам бело-желтый кусочек норовил выскользнуть и плюхнуться под стол. Еле успел поймать.
— Крамской, — на плечо мне легла тяжелая рука. — Есть разговор, никуда не уходи после завтрака.
— Да я вроде и не собирался… — в конце концов у меня получилось расколоть вредный кусок масла пополам.
— На всякий случай предупреждаю, — Прохоров направился к торцу стола. — Народ, после завтрака собираемся в отряде, будем репетировать номер!
Второй день в лагере проходил гораздо проще, чем первый. Про разговор Прохоров благополучно забыл, потому что был занят репетицией, в которой я тоже участвовал. Тихий час я блаженно валялся на кровати. То дремал вполглаза, то смотрел в потолок. Благо я попал не в отряд к десятилеткам, которые стоят на ушах в сончас и устраивают бои на подушках. Четверо из моих сопалатников скучковались вокруг кровати Мамонова и о чем-то шепотом перетирали. Про загадочную тетрадь в рюкзаке я вспомнил уже только к полднику, так что заглянуть в нее не успел.
А после булочки и чая на полдник, собственно и должно было состояться торжественное открытие первой смены пионерского лагеря «Дружных», ради которого мы и тащили в клуб простыни, добытую в столовой большую крышку от котла, и картонные языки пламени, старательно сооруженные девчонками. Шпаргалка с текстами песен — в кармане шорт. Ну и умеренное любопытство тоже наличествовало. Хотя я и подозревал, что этот смотр художественной самодеятельности мне надоест примерно через три минуты после начала.
Клуб, он же кинотеатр, он же актовый зал для торжественных и не очень мероприятий, был просто здоровенным залом с деревянной сценой. Сейчас в нем были установлены ряды стульев. Деревянных, с неудобными сидушками и спинками, скрепленных металлической рамой по четыре штуки. При необходимости зал зрительный простой мускульной силой нескольких человек превращался в танцплощадку. Но вроде как сегодняшние танцы после ужина собирались проводить на открытой площадке, потому что погода хорошая и нет необходимости прятаться под крышу.
Когда мы явились, зал был уже битком. Во всяком случае, мне сначала показалось, что он забит под самую крышу. Разновозрастные дети вели себя вполне предсказуемо — стояли на ушах, носились друг за дружкой, верещали, топали, хлопали и создавали прочий шум. Унять из никто особенно не пытался, мероприятие еще не началось.
— Вон туда пойдем, — ткнул меня в плечо Прохоров и указал на дальний край зала, где из стены выступала узкая приступочка-карнизик, с которой можно будет видеть сцену, а не затылки впереди сидящих. — Мы выступаем
