Тайна для библиотекаря - Борис Борисович Батыршин
Вот, только есть ли от всего этого прок — от знания четырёх языков (английский прилагался в обязательном порядке, как и общее знакомство с итальянским), от юношеского увлечения историей Франции периода Наполеона, от двух с половиной курсов солидного советского ВУЗа, где из дочери алжирского генерала пытались сделать инженера-энергетика? Поможет ли этот груз знаний в дикой ситуации, в которой оказалась она, после того, как пуля мосинского карабина, пробила грудь су-лейтенанта? Далия полагала, что да, поможет — но только не здесь не в дикой России с её крепостным правом, казаками и бунтующими пейзанами, от которых Великая Армия вскорости побежит, сломя голову. Если она хочет жить — надо добраться до прекрасной Франции, которая, несмотря на сотрясавшие её за последние два десятка лет катаклизмы, всё ещё остаётся вполне цивилизованной страной. В которой, к слову, свято чтят принципы Французской революции — Liberté, Égalité, Fraternité — а значит, женщине восточного происхождения устроиться там будет гораздо проще, чем в любой другой европейской стране. А не получится — что ж, можно перебраться через океан, в Америку. Правда, для того, чтобы начать там жизнь заново, нужны деньги, но без них и во Франции не обойтись. Горсть золотых и серебряных монет, отыскавшихся в карманах покойного су-лейтенанта никак неё не устраивала. Эта ничтожная сумма позволяла протянуть, в лучшем случае, пару недель, а вот что делать дальше — предстояло придумать. И это, как ни странно, не особенно её пугало — девушка, впитавшая самое лучшее от трёх культур и трёх стран, выросшая в немыслимой для прочих своих соплеменниц свободе, даже теперь, в немыслимой ситуации, чувствовала себя относительно уверенно. Среди бумаг су-лейтенанта нашлось командировочное предписание с поручением в один из воинских магазинов, расположенных возле русско-польской границе; упомянутая горсть монет приятно оттягивала карман редингота, в другом уютно устроился двуствольный коротышка-пистолет. Рыжая кобыла накормлена и отдохнула, гнедого мерина, навьюченного саквами с одеждой, оружием и прочим скарбом её незадачливого спутника, Далия ведёт в поводу — ничего, как-нибудь выкрутимся…
* * *Солнечный диск неторопливо полз к закатной стороне горизонта, и жара, столь не характерная пригожего сентябрьского денька, постепенно стала спадать. Гжегош выудил из кармана часы-луковицу. Четыре пополудни — а всё никак не получается выбраться на подходящий просёлок, ведущий к Смоленскому тракту. Заблудился он, что ли?
Разбитое лицо саднило, и Гжегош осторожно ощупал челюсть — хорошо хоть, не сломана! — потрогал языком три передних зуба. Они ощутимо шатались, во рту до сих пор ощущался металлический привкус крови. Паршиво — если вспомнить об уровне здешней стоматологии, исчерпывающемся цирюльником-зубодёром, да милой привычкой залеплять дырки от недостающих зубов воском. Прокляни Езус москальского «современника» с его дуэльным, курва мать, фехтованием!
Пан Гжегош превосходно умел обращаться с саблей, не раз, получал призы на фестивалях за демонстрацию истинно шляхетской «крестовой» техники владения клинком, срывал аплодисменты на выступлениях, даже преподавал эту непростую науку в знаменитых британских клубах сценического и исторического фехтования, где получал высокую оценку признанных мастеров жанра. И вместе с тем — отлично знал, что русские поклонники истфехта, может, и уступающие чопорным европейцам в изысканности и технике владения клинком, превосходят их в том, что в движении принято называть реалистичностью. Элегантному танцу клинков, столь любезному сердцам зрителей и кинорежиссёров, они предпочитают жёсткий контактный бой — недолгий, не слишком зрелищный, незамысловатый в плане техники, зато эффективный. Вот и сегодня «современник», вместо того, чтобы принять предложенную игру клинков, поступил проще: не стал уклоняться от рубящего в голову, а принял саблю на сильную, нижнюю часть клинка своей шпаги, левой рукой перехватил запястье поляка — и нанёс тому удар коваными стальными дужками эфеса в лицо. А когда пан Гжегош замер, оглушённый на миг — подло, словно в уличной драке без правил, ударил коленом в пах и добавил по затылку массивным стальным навершием, от чего поляк, не издав ни единого звука, повалился лицом в прелый мох. И очнулся сидящим возле дерева, со стянутыми собственным поясом руками…
«…И это, по-вашему, фехтование, вельможные паны? Стыд это, позорище, матка боска, а не благородное искусство! Впрочем, чего ещё ждать от москаля?..»
А готова ноет до сих пор… Гжегош ощупал пострадавшее место. Так и есть — волосы на затылке слиплись в колтун, пропитанный запёкшейся кровью, а под ним прощупывается немалых размеров шишка. Неудивительно — шпага у русского была старомодная, размерами мало уступающая североевропейским валлонам — с соответствующим по габаритам эфесом. Так что ещё повезло, вполне мог и череп проломить…
Запёкшаяся кровь неприятно стягивала скальп, место удара саднило, пульсировало тупой болью. Как бы не воспаление… Гжегош заозирался. Справа, за жиденьким малинником мелькнула прогалина — на таких нередко встречаются ручейки или бочаги с бьющими на дне холодными ключами. То, что ему сейчас нужно.
Он сполз с седла (голова отозвалась вспышкой боли) и повёл коня в поводу. Казаки, сопровождавшие «современника» и его спутника, гусарского поручика — как там, бишь, Ростовцева? — не побрезговали притороченным за седлом суконным, в форме бочонка, чемоданом и саквами. Так что ни скудного запаса медикаментов из двадцатого века, ни даже чистой пары белья, которое можно было бы пустить на бинты, у Гжегоша не было. Придётся разрывать рубаху — не выходить же на шлях эдаким пугалом? Оружия у него нет, уланская шапка-рогатувка валяется на поляне где их застигли врасплох, куртка заляпана кровью и засохшей болотной тиной… Нет уж, прежде, чем искать своих надо привести себя в порядок. И поспать, хотя бы немного, а перед сном — ещё раз поудивляться, что клятый москаль не прикончил его (как непременно поступил бы сам пан
