Князь Никто - Саша Фишер
— Веточку цветущего папоротника? — серьезно спросил я. — Семь, а не восемь!
— Цветущий папоротник — это миф, — Голицын назидательно поднял палец. Его голос уже тогда был удивительным. У всех остальных мальчишек голоса ломались как–то бестолково, то сипели, то рычали. И только голос Иоанна звучал так, будто он проповедь от имени Всеблагого Отца читает. — Его придумали, чтобы завлекать легковерных девиц в лес ночной порой.
— И как, ты завлек хоть одну? — с подначкой спросил я.
— Эй, что еще за допрос?! — Голицын изобразил на лице крайнюю степень возмущения, но щеки его порозовели, а уши так вообще стали ярко–алыми. — Неприкосновенность частной жизни? Нет, не слышали…
«А потом мы засмеемся», — подумал я, отдернув руку.
— Ты мне помогаешь, Мороча? — спросил я, оглядываясь на тощую старуху, пристроившуюся за моим левым плечом.
— Ах вот как все было… — сказала она, склонив голову набок, будто к чему–то прислушивалась, и совершенно не обращая внимания на мой вопрос. Видимо, я сделал еще не все, что должен был.
Я шагнул к следующему истукану. Светлое дерево светилось изнутри, как будто на поверхность его светили солнечные лучи. Но никакого солнца на низком небе, клубящемся свинцовыми тучами, конечно же не было. Мои пальцы коснулись тонкой линии на щеке, единственного изъяна на безупречно вырезанном лице.
— Да переставляй же ты ноги быстрее, Север! — я его тащил, а он упирался. Левой рукой зажимал щеку, из–под пальцев струится кровь.
— Я не могу предстать перед твоей сестрой в таком виде! — красивое лицо молодого княжича Долгорукого исказилось. — Это так невыносимо глупо…
— Вот дурак! — я топнул ногой в сердцах. — Она заштопает тебя так, что от шрама ничего не останется.
— И что она будет обо мне думать, когда узнает, что я напоролся на свою же саблю? — он отвернулся, струйка крови прочертила ломаный ручеек по его запястью и расплылось красной кляксой на белом манжете рубахи.
— Если мы еще чуть–чуть поспорим, то этот уродливый шрам останется с тобой до конца жизни, — я обошел своего приятеля и подтолкнул его к двери. — Хочешь, я скажу, что на нас напали? И мы героически отбивались? По нашему виду вполне можно решить, что это правда…
— Хочу! — горячо воскликнул Север и схватил меня за руку. — Обещай мне…
— «…что твоя сестра никогда не узнает»… — шепотом закончил я. Моя сестра исцелила этот пустячный порез, и лицо Севера Долгорукого было безупречным в день его свадьбы. Шрам остался только здесь, в моей памяти.
— Как это мило, — безгубый рот Морочи растянулся в жутком подобии улыбки. — Братская клятва или совместная маленькая ложь. Что более свято?
Я посмотрел на третьего истукана. Неведомый резчик обозначил лицо всего несколькими штрихами, но обознаться было нельзя. Я стоял на месте, пока острые пальцы Морочи не ткнули меня в бок, понукая двигаться дальше.
— Плохая собака, — раздельно проговорил граф Оленев своей кудлатой бестолковой псине. — Пло–ха–я со–ба–ка! Кто опять сгрыз мои туфли? И в чем я теперь пойду на прием?!
— Возьми мои, у меня есть запасная пара… — сказал я и пожал плечами.
— У меня как–то не было раньше случая тебе это сказать… — лицо Велимира немного похоже на лисье. Особенно сейчас. — Но у тебя ужасный вкус! И если бы это предлагал кто–то другой, то я давно вызвал бы его на дуэль…
— Как думаешь, твоя собака все еще голодна? — спросил я, потрепав мохнатое белое ухо.
— Но если ты скормишь ей еще и свои туфли, то что мы тогда будем делать? — граф Оленев вытянул ноги в тонких шелковых носках.
«Пойдем босиком», — вспомнил я свои слова, уже когда убрал руку.
Надо же, нас всех связывает столько воспоминаний. Примирений, ссор, каких–то общих дел и делишек, и просто праздных разговоров, важнее которых в тот момент ничего не было.
Не дожидаясь, пока Мороча толкнет меня еще раз, я шагнул дальше.
Следующий истукан казался самым широким. А он и был самым широким. Широкий в талии, широкий душой.
На лице дубового истукана только один глаз.
— Ты толстый, Витте! — повторил тренер. Он каждое занятие это повторял, не пропуская ни единого. А молодому баронету Ярославу только и оставалось, что опускать очи долу. Ну, если он не хотел получить тростью по спине. Вот и сегодня тренер вперил взгляд своих злющих глазок в широкую спину баронета, который почти забрался на препятствие.
Почти.
А потом все хохотали. Это же очень смешно, когда твой товарищ падает в грязную лужу.
Я всего лишь подставил ступню и чуть–чуть подтолкнул плечом. Мгновение, и только что раскатисто хохотавший тренер летит в липкую грязную жижу.
«А потом мы вместе сидели в холодном карцере и думали над своим поведением», — вспомнил я и улыбнулся.
Оглянулся через левое плечо. Старая карга стояла рядом и, кажется, прислушивалась к моим мыслям. Ну что ж…
Я почувствовал ненависть сразу же, еще даже не приблизившись к высокому истукану из элегантного черного дерева. Мне не хотелось его касаться, я не хотел вспоминать ничего, что было бы с ним связано…
Безгубый рот над ухом что–то прошамкал. Рука Морочи толкнула меня под локоть. И я уперся всей пятерней в отполированную поверхность предпоследнего истукана.
— Алесь, я не понимаю, зачем?! — я сидел, понурив плечи и стараясь не смотреть на длиннополое черное одеяние моего старого друга.
— Тебе не понять, ты наследник, — князь Белосельский–Белозерский вздохнул. — А мне из всего наследства останутся только от мертвой коровы рога.
— Но можно же было поступить как–то иначе? — я поднял голову и заглянул в его темные глаза. Тот приподнял бровь. Пальцы его, затянутые в черный шелк перчаток пробежались по золотому ободку знака бесконечности на его груди. Бесконечная любовь Всеблагого Отца.
— Но мы же все равно будем друзьями? — осторожно проговорил он, заглядывая мне в лицо. — Давай поклянемся, что какими бы путями мы ни шли, наша дружба останется нерушимой?
«Даже если ты станешь архонтом?» — спросил я тогда.
— Ты же не знал, что Всеблагой отец не считает нарушение клятвы грехом, да? — из черного провала рта Морочи раздались каркающие звуки. Я понял, что она смеется.
— Не знал, — вздохнул я. — Но почему идолов шесть? Их должно быть пятеро!
— Коснись, может и узнаешь… — прошептала она, снова обдав меня холодом своего дыхания. Я сделал еще один шаг. Вид этого идола не вызывал из памяти никаких воспоминаний. Протянул
