Жан-Анри Руа - Битва при Пуатье
Карта 3
Завоевания ислама до падения Омейядов
Именно тогда, согласно Ан-Нувайри,[136] Кахина, убежденная, что арабы вторгаются в страну с единственной целью захвата городов, золота и серебра, послала своих сподвижников на уничтожение городов, разрушение замков, рубку деревьев и изъятие имущества жителей, считая, что для выживания население нуждается лишь в полях для обработки и выпаса. Здесь, как кажется, арабский историк подтверждает версию о том, что племена, находившиеся под ее контролем, были кочевыми. Однако его утверждение о том, что эти приказы были отданы в тот момент, когда Кахина узнала о том, что Хасан, получив от Абд-аль-Малика подкрепление и средства, снова вторгся в Ифрикию, представляется маловероятным, так как осуществление подобных разрушений требовало определенного времени. Можно предположить, что, напротив, эта политика выжженной земли была непосредственным следствием победы Кахины, и, возможно, за этим скрывалось стремление ее племен к преднамеренному грабежу и необходимость мириться с ним, закрывая на многое глаза. Равным образом, возможно и то, что романтический анекдот о тайном гонце, осуществлявшем связь между приемным сыном Кахины и Хасаном, опирается на реальный факт – последний был очень хорошо информирован о положении неприятеля, причем сведения поступали не из единственного источника, а благодаря множеству связей с людьми, обманутых или разоренных кочевниками. В мусульманской традиции подготовка к войне всегда подразумевала стремление расколоть врага изнутри, используя неизбежные разногласия, с помощью секретных сделок, и пример тому дает сам Пророк. С другой стороны, трудно поверить, чтобы Хасан, потерпевший столь сокрушительное поражение в первый раз, оказался до того неосторожным, что решился вновь пытать счастья в этой вероломной стране, западни которой он изучил на собственном опыте, если бы только он не был уверен в сочувствии со стороны населения. Более того, было бы странно, если бы он выбрал крепость Карфаген в качестве своей первой цели, не зная об отсутствии там гарнизона Он взял город приступом в 698 г. и действительно нашел там лишь нескольких «руми», бедственное положение которых было таково, что к смене хозяев они отнеслись с полным безразличием. Вскоре Хасан заложил в глубине залива новый город, обладавший тем преимуществом, что его было легко оборонять от нападения флота, пришедшего из открытого моря. Это подтверждает одновременно желание мусульман потягаться с Византией за владычество на море и законные опасения, связанные с пониманием того, что ее опыт в этой области далеко превосходил их собственный. Имея своей отправной точкой мощный тунисский арсенал, арабские эскадры двигались от успеха к успеху, и грекам удалось сохранить лишь Септем (Сеуту), кое-какие осколки Мавритании II и Тингитании, Майорку, Минорку и несколько испанских городов. Ислам получил над Средиземноморьем власть, которая в течение веков не ставилась под сомнение. Это факт, значение которого мы не вправе недооценивать, как это прекрасно понимал Анри Пиренн.[137] В 702 г. Византия практически оказалась вне игры, и Абд-аль-Малик, успешно подавив последнее восстание, направил к Хасану мощную армию; Кахине, утратившей популярность из-за разрушений, которые она повсюду оставляла на своем пути, и располагавшей менее многочисленным личным составом, было практически ничего ей противопоставить. Прорицательница предвидела свое поражение; при приближении арабских авангардов она призвала двух своих сыновей и Халида ибн Йазида и возвестила им, что будет убита, им же велела отправиться к Хасану и умолять его о помиловании. Мусульманский военачальник встретил перебежчиков благосклонно, поместил обоих юношей под защиту одного из своих офицеров, а Халиду приказал галопом скакать прочь. И снова, невзирая на свое превосходство, арабы чуть было не дрогнули перед берберами, «и бойня была такая, что каждый ожидал своей гибели».[138] Кахину догнали и убили, когда она мчалась мимо колодцев, позже названных Вир эль-Кахина. Ее смерть олицетворяла собой окончание эпохи героической обороны. Берберы попросили у Хасана пощады, и он согласился, потребовав предоставить ему взамен союзное войско численностью в двенадцать тысяч человек, во главе которого были поставлены два сына Кахины. Старая владычица была разбита окончательно и безнадежно. Она, как от бесчестья, отказалась от мысли уступить территорию неприятелю или сдаться; своих сыновей она, напротив, попросила сдаться и заранее согласилась видеть их на службе у тех, кто собирался ее убить. Для европейца такое поведение удивительно и даже противоречиво. Э.-Ф. Готье напоминает, что у нас есть и более недавние примеры. В середине XX в. Мухаммед начал с того, что одержал победу над французскими войсками. Затем удача от него ускользнула. Поняв, что партия проиграна, он также приказал своим сыновьям сдаться победителю, и в будущем они на французской стороне приняли участие в решающей битве, в которой их отец был убит.[139] Дело в том, что, по мнению Готье, сегодня берберы, как и в VII в., не имеют понятия Родины. Единственное, ради чего они готовы отдать жизнь, это их клан, или семья. Кахина не могла сдаться, не покрыв себя позором, но в отношении ее сыновей дело обстояло иначе. Невзирая на поражение, клан благодаря им был спасен: «Идите, – сказала она своим сыновьям, – и через вас берберы сохранят некоторую силу». Даже если эта фраза измышлена арабским историком, в ней нет ничего неправдоподобного. Тем не менее эта сдача впервые гарантировала арабам прочное укоренение в Ифрикии и уже тогда предвозвестила тот момент, когда берберы станут главной ударной силой ислама, в частности, в ходе завоевания Испании. Радушно принимая своих противников, чтобы сделать их своими военачальниками и даже, согласно Ибн Хальдуну, поручить одному из братьев верховное командование полностью побежденным племенем, а второго сделать наместником в горах Авреса,[140] Хасан проявил выдающийся политический реализм, который прекрасно дополняет его военные таланты. Тем не менее он не получил достойной награды, поскольку по возвращении в Кайруван и после попытки наладить упорядоченную налоговую систему он подпал под подозрение, и на месте правителя Ифрикии, отныне независимой от Египта, его сменил Муса ибн Нусайр. Арабские историки расходятся во мнениях по поводу даты этого события. Наиболее приемлемым вариантом выглядит 705 год.[141] Не сообщая других подробностей, Ибн Абд аль-Хакам говорит нам, что «Муса полностью подчинил Магриб» и переправил значительную добычу халифу, которого этот жест успокоил. Его сын Мерван захватил сто тысяч пленников, другой сын – столько же, а пятина повелителя правоверных составила двадцать тысяч человек. Ан-Нувайри дополняет эти сомнительные и, вероятнее всего, сильно преувеличенные цифры. Ссылаясь на Аль-Лейса ибн Са'да, он заявляет, что положенная по закону пятина достигала шестидесяти тысяч пленников – вещь, неслыханная за всю историю существования ислама. Ибн Хальдун рассказывает, что Муса послал своего сына Абдаллаха войной на остров Майорку, где тот, по его словам, захватил множество пленников и богатую добычу. Сам Муса покорил Деру и послал своего сына в Суз. Берберы покорились, племена представили Мусе заложников, которых он поселил в Танжере.[142] Возможно, что в данном случае ближе всего к истине Ибн Хальдун. Как и его предшественник, успех которого он развил, Муса сочетает блестящие военные экспедиции, доходящие до Танжера, хотя ему так и не удается завоевать Септем (Сеуту), и моральное воздействие на различные племена, в основном поклонявшиеся природным силам, но иногда христианские или иудейские, которым он навязывал ислам.
Наконец, он добрался туда, где Окба, как нам рисуют его предания, направил своего коня в море, и давняя мечта арабского вождя стала исполнимой.
II. Аль-Андалус
Тридцатого апреля 711 г. некий граф Юлиан принимал в качестве гостей в своем замке, развалины которого можно до сих пор видеть в окрестностях Альгесираса, тех, кто собирался покорить Испанию.
Этот человек – достаточно загадочный персонаж; по поводу его происхождения и личности выдвинуто множество гипотез. Был ли он одним из высших сановников королевства вестготов? Или, может быть, берберским вождем племени гумара, как утверждает историк Кодера? Арабские хроники называют его именем Юлиан. Мы даже не уверены в точности этого патронима, поскольку тот же Кодера старается доказать, что его звали Урбан или Олбан.
«Кажется, что проще и разумнее всего, – пишет Леви-Провансаль, – отождествить его с экзархом византийского населенного пункта Септем (Сеуту), который после окончательного разгрома Карфагена в 698 г. еще несколько лет оставался последним владением константинопольского императора».
