Дмитрий Дюков - Последний князь удела. «Рядом с троном - рядом со смертью»
Ужинал реципиент моего сознания в уединении, нарушаемом только шушуканьями стольников, коих назначили из старших ребятишек-жильцов. Подкреплялся я плотно, а заснул моментально, прошедший день оказался весьма насыщенным.
Глава 20
Последовавшие за днём возвращения в Углич две недели были заполнены мелкой хозяйственной деятельностью, в которой я, надо признать, не преуспел. Основная причина проблем, парализовавших хоть какое приближение быта к известному мне, состояла в том, что большинство служащих и работников удельного двора терпеливо выслушивали мои мудрые поручения, согласно кивали головой и ничего не делали. Совсем немногие искренне старались помочь или прямо указывали на невозможность выполнения задания. К этому узкому кругу принадлежали Ждан Тучков с женой и сыном — эти люди фактически являлись моей истинной семьёй. Арина пестовала восприемника моего сознания с рождения, выкормила и вырастила его, Баженко был постоянным участником совместных детских игр. Не игнорировал меня Афанасий Бакшеев, видимо, старый солдат разглядел во мне что-то, что уверило его в моей недетской разумности и полной вменяемости. Так же к умеренно вменяемым придворным можно было отнести тех, кто ездил с нами в Москву и обратно. Слушали меня, не хихикая в кулак, почти излеченный литвин Ивашка да двое пленных — черкес Гушчепсе и стремительно обрусевающий татарчонок Габсамит.
Единственным достижением за прошедшее время можно было считать окончательную вербовку на свою сторону дьяка четвертного приказа Алябьева. Этому особенно поспособствовали старший Тучков и самый младший из прикупленных нами полоняников. Ждан, передавая выздоравливающему приказному мои рекомендации, не уставал повторять, что всё его исцеление не от глупых корешков, а лишь от чистой мольбы невинного блаженного отрока. Да ещё по огромному секрету рассказал, что сам царёв слуга, конюший и боярин Годунов не считает зазорным послушать мальца, ибо было с ним чудо у стен дома Живоначальной Троицы.
Габсамит же оказался среди всех единственным одинаково хорошо знавшим арабские и славянские цифры, он-то и занимался переводом из одной счётной системы в другую. Я же зубодробительную для местных арифметику в привычной записи рассчитал очень быстро и после обратной дешифровки отправлял счётные записи проверенными, изумляя здешних счетоводов.
Это быстро убедило дьяка, что легко воровать не получится, а грамотная кляуза на самые верха государства могла преизрядно ему повредить. Так что получать гарантированный доход за сотрудничество Алябьеву показалось вернее, чем вступать в борьбу за серебро, прилежно исполняя правительственные наказы. И скорее всего, этот довод убедил присланного финансового распорядителя сильнее, чем оказанная ему медицинская помощь, ибо боль он мог терпеть, а полное умаление прибытков — нет.
Следствием успеха с дьяком стало то, что подьячим к нему был принят сын убиенного Битяговского — Данила. Алябьев, конечно, бубнил, мол, пока челобитье не рассмотрено в приказе, назначение временное, на его страх и риск, дознаются о приписке одного года к летам подростка — вычеркнут, но в России временное легче всего превращалось в постоянное. Молодой парень был грамотен, и хотя ещё не полностью отошёл от сильных побоев — у него болели рёбра, к делу приступил рьяно. Ему же я вернул поместья его отца, отнятые дядей Михаилом Нагим.
Сложно сказать, чувствовал ли за это младший Битяговский благодарность, ведь, несмотря на заступничество за него перед мятежной толпой, княжич Дмитрий всё же был причиной смерти его отца. Однако назначение своё четырнадцатилетний подьячий вполне оправдал, всего за несколько дней собрав показания с посадских налогоплательщиков или, по-местному, тяглецов о корыстолюбии и мздоимстве нынешнего городового приказчика Ракова.
Когда эти факты подробно изложили Дмитрию сын Семёнову, тот вполне натурально возмутился, как, мол, смел пёсий сын Русинка запускать руку в удельную казну, и присудил всё неправедно нажитое с расхитителя довзыскать. Приговор сей мной был быстренько утвержден и передан для исполнения губному старосте Ивану Муранову. Тот из происходящего сделал правильные выводы и к исполнению приступил с огоньком, бросив на подельника по неповиновению всю тяжесть местной правовой системы. Раков, сообразив, что в случае отказа от добровольной выплаты недоимок его ждёт правёж и земляной поруб, быстренько уплатил насчитанные сорок рублей и отпросился на съезд в Ростовский уезд.
— Челом на тебя бить будет о суде неправедном, — сообщил мне при очередной встрече дьяк Петелинской четверти.
— Дак я только царю всея Руси по жалованной грамоте подсуден, — в моей усмешке не было ничего детского. — Пусть поищет управы на меня года три по приказам, а там, может, до его челобитья у брата время и сыщется.
Такие взгляды на жизнь у отрока неполных девяти лет пугали умудрённого жизнью Алябьева. Он прочитал краткую молитву, видимо, в душе надеясь, что с её помощью сможет исторгнуть непонятное из юного княжича, и тот, как все дети, наконец отправится играть в лапту или городки.
Когда мне начало казаться, что вот-вот, наконец, смогу с помощью доверенных людей, транслирующих мои указания, приступить к изменению средневековых реалий вокруг себя, тут как тут из-под земли выросла очередная серьезная проблема.
Это серьёзное препятствие к свободной жизни пронеслось мимо нас с Данилой Битяговским, обдав пылью, в виде небольшого конного отряда, умчавшегося к княжьим палатам, пока мы стояли у дьячей избы, обсуждая необходимую в ближайшее время перепись земель и дворов уезда. Что происходит что-то неладное, стало понятно после того, как несколькими минутами спустя въехавшие во двор всадники выскочили оттуда и устремились к нам. В голову пришла шальная мысль — убийцы, похоже, я переоценил свою полезность и покладистость.
Бежать было особенно некуда, но несколько судорожных метаний я успел совершить, пока не был ухвачен за шкирку крепкой рукой конного воина.
— Смирно стой! — рявкнул держащий меня бандит.
Слово из иномирного прошлого заставило прекратить барахтаться и встать ровно.
— Тако же, — пробасил налётчик. — Верно ли ты есть княже угличской, отрок Дмитрий?
Отпираться было бессмысленно.
— Да, это я.
Всадник соскочил с коня и, демонстрируя меня спутникам, произнёс:
— От он, позор памяти отеческой, порушенье чести рода Рюрика. — И, обращаясь ко мне, добавил: — Почто пешцем стоишь, без ближников своих, почто втуне дни свои проводишь, знаний никаких не постигая? Маешься бездельем да хитрыми потешками, глупости несусветные измысливаешь, а людишки, к тебе приставленные, в том потакают, корысть от мальца получить тщатся.
Переведя дух за время этого монолога, я переспросил:
— А кто ты такой будешь, воин?
— Азм есмь выборный дворянин дорогобужский Григорий Григорьев сын Пушкин, послан с наказом дозирать о воспитании княжича Дмитрия, опекуном его, оружничим Бельским Богданом Яковлевичем.[73] И мыслю, не зазря прислан аз, дела тут плохи, людишки распущены, княжонок в небрежении бродит.
После этих слов меня усадили на круп лошади, и мы направились верхом к находившемуся в ста метрах Красному крыльцу княжеского дворца. Во дворе палат присланный по мою душу надзиратель устроил разнос всему нашему малому удельному двору. Недоволен он был практически всем, и сознание затопила зелёная тоска. Похоже, от чего я пытался убежать, к тому же и вернулся. Если изображать нелюдимого ребёнка у меня ещё как-то могло получиться, то окружавшие бытовые условия создавали ощущение медленной, сводящей с ума пытки. Нет, в прошлой жизни походы, выезды на рыбалку и охоту доставляли немалое удовольствие, но они не затягивались на месяцы. Дико хотелось иметь сортир, хотя бы по типу дачного, вместо ночного горшка, кровать с матрасом вместо застеленной периной лавки или сундука, и на обед салат, пельмени и чай, а не варёные репу с солониной да приевшиеся мутные кисели и квасы.
Так что, готовясь к домашнему аресту внутри двора княжьих палат, я, отговорившись нездоровьем, дезертировал в свою комнату, где предался отчаянному саможалению. По некотором размышлении дело было признано не таким пропащим, вытерпеть оставалось шесть лет с небольшим, а дальше ждала свобода — если доживу, конечно. Чтобы не дёргали слуги, потребовалось подойти к иконам, изображая усердно молящегося, на самом деле занимаясь в это время выстраиванием логических цепочек. Усиленно скрипя извилинами, я решил особо не высовываться, образ жизни вести внешне похожим на тот, которого все ждали от сына Ивана Васильевича, в политических разборках принимать сторону сильнейшего, а в государственные дела лезть только в том случае, если спросят.
