Виктор Побережных - «Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го

— Стой, стрелять буду!

— Не стреляй! Лежу спокойно. Я лейтенант госбезопасности Стасов с группой. Прорываемся из окружения от Золотоноши. Позови…

— Лежи, я сказал! — и в другую сторону: — Товарищ старшина! С той стороны ползли, чем-то белым машут. Говорят, от Золотоноши и что лейтенант госбезопасности с группой.

— Молодца, Петров. Щас разберемся, кто и откуда. Валеев, дуй к ротному, доложи, пусть пришлют людей.

Б…дь, скорей бы пришли. Холодно, и фрицы опять огонь усилили. О, идут наконец-то! Родные, побыстрее!

— Кто здесь? — негромко позвали хриплым, простуженным голосом.

— Лейтенант госбезопасности Стасов с группой.

— Сколько вас?

— Со мной 60 человек, но если не поторопитесь, станет меньше!

— Ну ты, юморист! — В голосе послышалась злость. — Слушай сюда! Щас по одному подползаете. Руки с имеющимся оружием вытягиваете над окопом. После разрешения спускаетесь. При малейшем неправильном движении все будете уничтожены. Понятно?

— Понятно, понятно.

— Ну раз понятно, то давай, первый…

Кое-как расстегнув ремень, обмотал им автомат и пополз. Только вытянул руки вперед, как оружие забрали, и сразу шепот: «В окоп».

Спустился и, не успев встать, оказался уткнутым в землю лицом и со связанными руками.

— Встать, не выпрямляться! — Рывок за связанные руки и толчок чем-то твердым в спину. — Вперед, голову не поднимать.

Сделал несколько шагов и услышал — «конвейер» заработал.

Через час я сидел в низком блиндаже на деревянном чурбачке, перед столом, накрытым куском брезента, за которым сидел плохо различимый человек. Освещался блиндаж неярко горящим светильником. Пламя постоянно колыхалось, и толком рассмотреть что-либо не получалось. На столе лежали мои немногие вещи. Автомат с подсумками, вальтер и планшетка, содержимое которой внимательно изучал неизвестный.

— Итак, вы назвали себя лейтенантом Стасовым, — наконец услышал я голос.

— Да. Удостоверение в нагрудном кармане гимнастерки. Ваши бойцы почему-то не обыскивали меня.

— Исаков, проверь.

Из-за спины вышел невысокий крепкий сержант, достал мое удостоверение и передал «дознавателю». Тот глянул внутрь, потом пулеметной очередью посыпались вопросы:

— Старший группы?

— Транеев.

— Медик группы?

— Олеся Богданович.

— Блондинка из поезда?

— Света.

— Любитель чтения?

— Николай Смирнов.

— Хорошо. Исаков, выведи задержанного на улицу. Да поаккуратнее, без грубости.

Эх, и все равно — хорошо. До своих добрался, теперь можно и расслабиться. Интересно, а где мои бойцы? Блин, как бы с ними чего не было. Сейчас со мной разберутся, нужно будет позаботиться. О, уже назад зовет. Быстренько же разобрались. Или нет?

— Да, похоже, вы именно лейтенант Стасов. Ответы на вопросы вы дали правильные, но, сами понимаете, пока вы под арестом. Я старший лейтенант Чешинский, начальник особого отдела 745-го стрелкового полка 141-й стрелковой дивизии. Сейчас за вами придут. Курите?

— Уже нет, товарищ старший лейтенант. Пообещал бросить, пока полз, — и невесело улыбнулся.

— Ясно. — Старлей взглянул на меня. — Исаков, сделай нам чайку.

Через пару минут я уже грел руки о кружку с горячим крепким чаем.

— Товарищ старший лейтенант, что с моими людьми? В планшете полный список, кто из какой части. Они мне жизнь спасли, не хочу, чтобы у ребят проблемы были, — и отхлебнул глоток сладкого до приторности чая.

— Не переживай, лейтенант, с ними все нормально будет, — особист махнул рукой. — Одно то, что они вместе с тобой выходили, говорит в их пользу. Так что зря волнуешься. Скажи одну вещь, лейтенант. Старшине Волкову и младшему лейтенанту Павлову ты действительно отдавал приказ в случае угрозы твоего пленения застрелить тебя?

— Да, товарищ старший лейтенант. — Я еще хлебнул чая. — Но это в случае, если я сам был бы не в состоянии это сделать. А что?

— Ничего, лейтенант. Молодец.

Тут открылась дверь блиндажа, и вошедший спросил у вскочившего особиста:

— Где он?

— Вот, товарищ майор.

Тот резко повернулся ко мне:

— Стасов?

— Так точно, — попытавшись вытянуться, ответил я и зашипел от боли, облив себя чаем.

— Собирайтесь. Чешинский, идешь с нами. Давайте быстрей, скоро светает.

М-да, Стасов-то я Стасов, но ни оружие, ни документы мне не вернули. Да и иду фактически под конвоем — два бойца с майором да Исаков со старлеем. Пока шли по окопам и ходам сообщения, заметил интересный момент. Немецкие окопы сделаны лучше, комфортнее для солдат. Тут идешь, месишь грязь на дне, а у них щиты деревянные, стены укреплены. Пока лезли ночью, насмотрелся. И ведь вроде наступают, а комфорт поддерживают такой, будто долго сидеть хотят, гады. Интересно, наши когда-нибудь научатся такому отношению к своим солдатам? Наверное, нет, увы. О, кажись, пришли. Поднявшись из последнего хода сообщения, мы обошли небольшой холм, и я увидел две стоящие машины: «полуторку» и «эмку». Усадили меня на заднее сиденье «эмки», «ласково» зажав плечами бойцов майора. Сам он сел впереди, и мы поехали. А «полуторка», со старлеем и еще несколькими бойцами, следом. Вот и начинается «романтика» общения со своими «коллегами». Скорей бы в Москву! Олеську увидеть.

Глава 18

Иногда я начинаю всерьез задумываться, а не зря ли меня спас старшина с бойцами? Может, было лучше для меня, если бы немцы тогда «затоптали»? Тогда бы не было этих изматывающих допросов, осмотров врачей, анализов и т. д. и т. п. Я уже не знаю, ни какое сегодня число, ни даже день или ночь на дворе. Круглые сутки яркий свет в камере, и никаких окон. Только лица «посетителей» меняются, а больше ничего. Сначала я злился, потом просто зверел, был момент, когда хотелось сдохнуть, а сейчас — безразличие и вяленькое любопытство. На сколько меня еще хватит? Сижу, гляжу на лоснящуюся рожу, задающую очередные идиотские вопросы, и думаю. А что мне будет, если я возьму и ткну его в глаз его же собственным карандашом? Только я собрался перейти от теории к практике, как из-за спины раздался голос:

— Капитан, оставьте нас.

Морда вскочила и убежала, а передо мной появилось лицо Лаврентия Павловича. Даже не сделав попытки встать, я тупо, без малейшего интереса, смотрел на него. Берия молча меня разглядывал, будто пытался найти во мне какие-то изменения, и то, что он видел, ему нравилось. Не представляю, как мой нынешний облик может понравиться, да еще наркому. Почти всесильному человеку. Не понимаю. Уйдя в свои мысли, я не сразу понял, что мне что-то говорят, но Лаврентий Павлович, видимо, прекрасно понимал мое состояние. Поэтому, заметив, что я «вернулся», он начал сначала:

— Все, Андрей Алексеевич, все. Закончились ваши мучения. Сейчас вас отвезут домой, пару деньков отдохнете, и за работу! К вам больше не имеется вопросов по последним событиям. Во многом вы поступали глупо, но в связи с тем, что главная цель — выйти из окружения — вами выполнена, то, получается, действовали глупо, но верно. И еще: я редко это говорю, но… я рад, что не ошибся в вас. Отдыхайте два дня, и на службу. Все.

Все так же молча я проводил его взглядом. И тут меня накрыло. Все!!! Закончилось! Ура!!! Вскочив со стула, я изобразил какой-то папуасский танец, который прервал вошедший Яша Зильберман. Улыбаясь в 72 зуба, тот обнял меня и проговорил:

— С возвращением, путешественник! Поехали домой!

Через двадцать минут я валялся в горячей ванне и кайфовал! Какое это наслаждение, лежать в горячей ванне и знать, что стоит из нее вылезти, ты переберешься в мягкую постель, с белыми простынями и теплым одеялом. Счастье — это так просто! Пахнуло холодом, и я открыл глаза — посмотреть, с чего бы это, и… Олеська! Когда безумие схлынуло, я обнаружил, что лежу в постели, а рядом, отвернувшись к стене, сладко посапывала моя «ведьмочка». Два следующих дня я был самым счастливым человеком на свете! Мы говорили и говорили, потом любили друг друга, и так снова и снова, просто безумие какое-то! Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Закончились и два дня счастья.

Проснувшись утром, я обнаружил, что Олеся ушла. Вместо нее в комнату вошел Яша, с порога заявивший, что «лентяям пора собираться на службу».

— Слушай, Яш, а какое сегодня число? — поднимаясь, огорошил его я. — А то я «заблудился».

— Да, ну ты даешь, Андрюха! Сегодня среда, 20 октября. Если более точно, то, — он взглянул на часы, — шесть часов и пять минут утра. Давай быстрее.

— Куда торопиться-то в такую рань? Нам же всего ничего ехать!

— Нам за город ехать, Андрей, мне вчера приказали, чтобы мы к семи утра стояли у подъезда. Так что торопись.

По-быстрому сделав утренние дела, я остановился в затруднении. А где моя форма? В той, в которой я приехал домой, только в камеру и можно. Мои затруднения рассеял ехидный Зильберман: