Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)
Успокоился…
Долго лежал Коля, о несправедливой судьбе думая. Не должно так быть, чтобы солдат жить оставался, а семья его умирала! Неправильно это! Бесчестно!
Встал он, сутулясь сильно. Мимо мертвого Володи, взрывом из окопа выброшенного, прошел. Сел на изрытый снег возле кустов измочаленных. Трех фашистов подстрелил, залечь остальных заставил. Увидел, как со стороны просеки, ломая березки, выползает железная чушка с крестом на горбе. Сказал громко, но себя почти не слыша:
– Никогда припадочная Матрена не ошибалась.
Сашка-чалдон, от земли и пороха черный, схватил его за руку:
– В окоп давай! Чего, дурак, расселся?!
Вывернулся Коля, отодвинулся от друга. Сказал сурово:
– Да только насчет меня у нее ошибка выйдет…
По-охотничьи точным выстрелом сшиб Сашка пытающегося подняться фрица, потянулся к приятелю, думая, что от контузии тот совсем одурел.
– Если умру я, не станет в ее предсказании силы, – еще дальше отодвинувшись, пробормотал Коля.
Близкий взрыв осыпал его землей. Пулеметные пули пробили шинель.
– Только наверняка нужно… – сказал Коля, гранаты перед собой раскладывая. – Чтоб ни осечка, ни какая случайность… И тогда мы победим… Тогда…
Он повернулся к другу, широко и светло ему улыбнулся:
– Ты слышишь меня, Саня?! Теперь я точно знаю, что мы победим!
* * *Коля Жухов один пошел на фашистов – в полный рост, улыбаясь, с высоко поднятой головой. Спускаясь с холма, он расстрелял боекомплекты ППШ, ППД и двух «мосинок». Он лопатой зарубил немецкого офицера, не обращая внимания на ожоги пистолетных выстрелов. Потом Коля Жухов подобрал немецкий автомат и направился к вражеским пулеметчикам. И он дошел до них, несмотря на пробитую ногу и отстреленную руку. Коля Жухов смеялся, глядя, как бегут от него чужие солдаты.
А когда за его спиной, ломая сухостой, наконец-то выросла стальная махина с крестом, Коля Жухов спокойно повернулся и поковылял ей навстречу, ничуть не боясь рычащего на него курсового пулемета. Делая два последних шага, Коля сдернул с себя избитую пулями шинель и выдернул чеки из закрепленных на груди гранат. Спокойно примерившись, лег он под широкую гусеницу. И когда она уже наползала на него, он вцепился в трак окровавленными пальцами и что было сил, хрипя от натуги, потянул его на себя, будто боялся, что какое-нибудь провидение остановит сейчас громыхающую машину.
* * *Воробей постучался в окно.
Екатерина Жухова вздрогнула и перекрестилась.
Дети спали; их даже недавние стрельба и взрывы за околицей не побеспокоили.
Щелкали ходики.
Потрескивал фитиль лампадки.
Екатерина отложила перо, отодвинула бумагу и чернильницу.
Она не знала, как начать новое письмо.
Крепко задумавшись, она незаметно для себя задремала. И очнулась, когда в комнате вдруг громко скрипнула половица.
– Его больше нет.
Черная тень стояла у порога.
Екатерина зажала рот руками, чтобы не закричать.
– Он обманул меня. Умер, хотя не должен был.
Черная тень подвинулась ближе к печи. Опустилась на лавку.
– Все изменилось. Теперь живите. Вам теперь можно…
Екатерина посмотрела на зыбку, где тихо спали Иван и Варя. Отвела от лица дрожащие руки. Говорить она не могла. Выть и причитать ей было нельзя.
– Твой Николай не один такой. Их больше и больше. И я уже не знаю, что будет дальше…
Черная тень, вздохнув, медленно поднялась, надвинулась. Огонек лампадки колыхнулся и погас – стало совсем темно. От неслышных шагов застонали половицы – ближе и ближе. Скрипнула тронутая невидимой рукой зыбка.
– Знаю только, что теперь все будет иначе…
Утром Екатерина Жухова нашла на лавке портсигар. Внутри была маленькая фотокарточка, в оборот которой навечно въелась сделанная химическим карандашом надпись.
А чуть ниже ее кто-то приписал мужским незнакомым почерком – «Он защитил».
Надежда Трофимова
Косынка
– Глянь-ка, живая!
– Ты смотри, и правда! Дышит. Во дает.
– Осторожней, осторожней! Сами не задавите!
– Да не боись, чай, не безрукие, не безглазые… Ну-кась, подсоби… Вот так…
– Точно в рубашке родилась. Весь дом в крошево – а на ней ни царапинки.
– Балку, балку придержи. А ты, Василич, девчонку доставай. Да побережней: вдруг у нее все-таки поломано что-нибудь.
– Ничего у ней не поломано – заговоренная она.
– Скажете тоже. Нет таких загово́ров.
– Ты, Вовка, молчи, коль чего не знаешь… Эхма! Принимайте ценный груз. По описи. Девушка – одна штука; коса русая – одна штука; платье ситцевое, пыльное – одно; кацавейка, порванная на плече, – одна; косынка голубенькая…
– Эх, Василич, тебе б только балагурить… Погляди там, в завалах, никого больше нет?
– Да кто тут еще будет-то… Вовка, слазь сюда, мож, у девицы нашей приданое какое осталось, заберем.
– Василич!
– По описи, Дмитрий Иваныч! По описи. Не боись, Вовка, лезь.
– Лезь, лезь к нему, Вовка, ты уж половчее будешь. А Василич дело говорит: у нее могли там документы остаться. И карточки. Пригодится…
– Хорошо, Дмитрий Иваныч!
– Галя, что, как медмаг, скажешь? Жить будет? Я-то повреждений не вижу.
– Будет. Контузия у нее. К вечеру оклемается. Можно и сейчас попробовать в чувство привести. Проверенным способом.
– Галь, ты понежнее бы по щекам-то!
– Румянее будет… Надо бы ей косынку развязать. А то таким узлом затянута… Ой!
Я во все глаза уставилась на склонившуюся надо мной женщину – сразу и не поймешь, какого возраста. Сейчас – в войну, в блокаду – мы все стали похожи, и старухи, и молодухи. Хотя она все же старухой не была – серебристых прядей в тяжелой рыжеватой косе было не больше чем на треть.
За ее плечом возникло другое лицо, мужское. Этот человек точно был немолод: волосы почти все седые, кожа на исхудавшем лице исчерчена жесткими морщинами, глаза… потухшие глаза. Даже на меня, судорожно вцепившуюся в руку женщины, потянувшейся к моему платку, он смотрел без удивления. А вот женщина была удивлена и несколько нерешительно оглянулась на него.
– Очнулась? – спросил мужчина меня.
Я кивнула. Все тело было напряжено, и открыть рот и ответить оказалось очень сложно.
Мужчина, видимо, понял, потому что осторожно, по одному, принялся разжимать мои пальцы, сцепленные вокруг запястья женщины. Смотрел он при этом мне в глаза.
– Помнишь что-нибудь? – спросил.
Я снова кивнула. Потом помотала головой.
Помню. Конечно, помню. Голубое небо, солнце, раскрашивающее яркими бликами стальные волны Невы, яркую июньскую зелень… Игоря в новой с иголочки форме, беззаботно смеющегося и уверяющего меня, что мне понравится в Москве. Ведь он там служит, и если я не передумала выходить за него замуж, мне придется поехать за ним. А я не передумала, просто я знаю, что буду очень скучать по этому городу. «Я добьюсь перевода сюда, и мы снова будем гулять в Летнем саду», – шепчет мне, словно великую тайну, Игорь, крепко обнимая. И мои плечи помнят тепло его рук…
И объявление по радио я тоже помню.
А потом…
– Меня зовут Дмитрий Иванович, – представился тем временем мужчина. – Это Галя… Галина Семеновна. Мы из Куйбышевской больницы[7]. Добровольный спасательный отряд, если можно так выразиться. Ходим после обстрелов, проверяем завалы. Вдруг повезет… Тебя вот нашли. Как зовут-то?
– Таня. – Как ни странно, голос не подвел.
– Вот и славно, будем знакомы, Таня. – Дмитрий Иванович протянул мне руку.
Я, чуть поколебавшись, протянула в ответ свою, и он крепко ее пожал.
– Там кто-нибудь оставался? – деловито спросил он, все еще не отпуская мою ладонь.
Я покачала головой:
– Кажется, в квартире я была одна.
– Почему вы не ушли в убежище? – спросила Галина.
– Не успела. Задремала – и не сразу услышала сирену.
– Ничего, главное – жива осталась. – Дмитрий Иванович похлопал меня по предплечью и, отпустив руку, встал. – Найдем тебе жилье. Ты где работаешь?
– В библиотеке.
Галина усмехнулась. Грустно.
– Хорошая работа, – совершенно серьезно сказал Дмитрий Иванович. – Галя, найдем, куда пристроить?
– Конечно.
– Василич, ну что там? – оглянулся он куда-то себе за спину.
– Ни души больше. А карточки вот, Вовка нашел, глазастый.
– Хозяйке отдай.
Огромный, похожий на добродушного медведя в помятой и свалявшейся после зимовки шубе, Василич подошел ближе и подмигнул мне. Из-за его спины шустро выскочил пацан лет тринадцати, но, увидев меня, почему-то смутился и мои карточки и документы протянул мне уже медленно и глядя куда-то в сторону.
Я села, поправив платье на коленях, поблагодарила за находку. И подумала, что тетя Оля на моем месте бы сейчас расплакалась от радости: карточки же! Без жилья осталась – так хоть еда какая-никакая будет.
